[audio]http://pleer.com/tracks/4590496P5Sk[/audio]
Распростерла над городом ночь необъятные древние крылья,
И просыпались первые звёзды в прорехи на старом плаще.
Flёur - Лунные лилии
  Мягкая ночь спустилась на лондонское предместье; почему мягкая – так запросто и не пояснишь. Было в ней что-то почти пушистое, гладкое, и тени тополей ложились на дорогу словно кошачьи хвосты, изогнутые там, где асфальт приподнимается бордюром. А может быть, это всего лишь потому, что лежащий рядом Квентин, по-хозяйски положив лапы на лодыжку Нэвуса, все подстраивал под себя. Сложно жить с котом и не воспринимать мир по-кошачьи.
  Вооружившись Ремарком, словарем и сахарными перьями, Дак лежал на кровати и читал. Ему, безусловно, уже давно пора было идти спать. И, уж конечно, не стоило есть в постели. А чтобы совсем уж усугубить его вину, следует упомянуть, что «На западном фронте без перемен» он уже читал – ещё давно, будучи впечатлительным подростком. Но какой уважающий себя рейвенкловец сможет удержаться от соблазна прочесть стоящий роман в оригинале? Какой-то, может, и сможет. Только не Дак.
  – Die Front ist ein Käfig, in dem man nervös warten muß auf das, was geschehen wird. Käfig, Käfig… – Нэвус потянулся к словарю, чудом не перевернув коробочку с перьями. Это слово попадалось ему уже не в первый раз, но все-таки встречалось слишком редко, чтобы сразу его запомнить. – Клетка. Ну конечно.
  Несмотря на все свое усердие и любовь к знаниям, Дак редко утруждал себя должной их систематизацией. Казалось бы, намного легче завести блокнот и аккуратно выписывать туда новые слова, а не смотреть в словарь каждый раз. Большинство, наверное, так бы и сделали. Только не Дак.
  – Ebenso zufällig, wie ich getroffen werde, bleibe ich am Leben.
  Впоследствии Нэвус не сможет вспомнить, прочел ли он эту строку вслух, или же ему это просто показалось; но где-то там, где солдат на западном фронте выпускал из рук право выбирать между жизнью и смертью, британский волшебник засыпал вопреки твердому намерению дочитать главу.
  Рыжий Квентин совсем по-человечески вздохнул, встал, потоптался на одеяле и лег под боком у хозяина, тихо мурлыча и утыкаясь носом в передние лапы, а передними лапами – в раскрытый словарь.

  Синий трамвай; фонари светят коралловым светом; ветви деревьев, лишенные роскошных серебристо-зеленых крон, почти угрожающе тянутся к серому небу; на небе дирижабль – дирижабль, зачем, откуда? – и грозный голос диктора объявляет о войне с государством, чьего названия никак не разобрать. И существует ли оно вообще, это самое государство? Он бежит; нет, ползет; нет, вот он уже на ногах, но спотыкается о брусья ржавого металла и падает на землю. Земля черная и влажная, вся изрытая снарядами, ни травинки, а над головой грохочет так, словно серое дирижаблевое небо сейчас расколется и градом упадет вниз.
  Постепенно яркие образы смазываются, и ощущение ужаса проходит. Он стоит. Мир вокруг – сплошные черно-белые линии, эскизы. Затем невидимая ему рука художника наносит на полотно краски: зеленый, золотистый, небесно-голубой. Краски темнеют, приобретают ночной оттенок. Ночной оттенок, – думает Дак, – как смехотворно. Разве такой существует? И все-таки иначе нельзя назвать картину, представшую его глазам. Насыщенная яркая зелень становится чуть темнее, тени – длиннее и гуще; из-за высокого пальмового ствола вылетают мириады маленьких звезд. Звезд ли? Нет, перед ним светлячки; теплый свет их маленьких тел заливает картину. Картину ли? Почему же, все вполне реально. Дак протягивает руку и касается пальцами шершавой волокнистой поверхности пальмы; под ногами шуршит песчаный грунт, а слева сомкнутые чашечки пурпурных цветов касаются бедра. Где я?
  Он задирает голову наверх и охает от изумления – сквозь пальмовые листья кобальтовое небо усмехается ему Южным Крестом. Нэвус вдыхает глубоко-глубоко и заходится кашлем, до того влажным кажется ему здешний воздух (как это он сразу не заметил?). Где-то вдалеке раздается пронзительный птичий возглас; Дак вздрагивает и отпрядывает от пальмы. Безуспешно вглядывается в темноту, а затем, повинуясь необъяснимому безрассудному порыву, идет на звук. Что-то крайне заумное и умудренное опытом говорит ему, что едва ли стоит углубляться в джунгли на ночь глядя, но что-то другое, на самом деле гораздо более умудренное, твердит – иди вперед. Дак раздвигает руками ветви и лианы, спотыкается о корни деревьев, шарахается от звука собственных шагов и тем не менее продолжает идти.
  Его будто ведет что-то неназываемое; не инстинкт, потому что инстинкт посоветовал бы ему остаться на месте и не блуждать в незнакомой чаще. Нет, это что-то сильнее и значительнее, чем знания древних, весомее, чем весь опыт предков, оставшийся в современном человеке. Магия? Нэвус не знает и не может знать; он послушно бредет, по-прежнему царапаясь о растительность и спотыкаясь о неё же; вперед и вперед и вперед; кажется, это продолжается вечность; майка липнет к спине, а на лбу испарина, и дышать нечем, и…
В  незапно джунгли обрываются – Дак выходит на берег. Разве я шел не вглубь острова? Острова. Откуда я знаю, что это остров? На берегу кто-то стоит. Я же знаю тебя, да? Откуда я знаю тебя? Кто-то оборачивается.
  – До…
  До, – подтверждает всемогущее внутреннее, приведшее его сюда, узнавшее знакомый силуэт ещё до того, как девушка повернулась к нему лицом. До, – узнает он нежно любимые черты лица и спутанные каштановые кудри, собранные в хвост. Додо, – вспоминает что-то, о чем он хотел бы забыть и никогда не вспоминать; горячая волна накрывает с головой.
  – До, я тебя не… ты мне раньше не… не снилась.
  Зачем ты здесь?
  Он подходит ближе; размеренный плеск волн успокаивает и умиротворяет. Тише, Нэвус, тише. Это всего лишь сон, так почему бы не?..
  – Робин? Ты... прилетел ко мне?
  Сердце бьется, стучит, колотится, работает на износ, оно больше, чем надо, оно болит так, что должно было бы уже остановиться, прекрати, прекрати, мне не нужно столько крови, мне не нужно столько, перестань, пожалуйста, какой я тебе Робин! Плеск волн, размеренный или нет, не в состоянии утихомирить его; вопрос, мучающий каждого, кто когда-либо видел во сне запретное и желанное, разрывает грудную клетку – сон ли? Скажи мне, кто-нибудь, что-нибудь, я сплю или нет? Можно ли?
  Нэвусу Дакворту редко доводилось испытывать настолько тяжелую внутреннюю борьбу. Одно дело – сидеть рядом с ней у Фортескью, или на лавочке в парке, или даже в соседнем кресле на концерте (правда, такое издевательство Дак выдержал только однажды и с тех пор не жаждал повторить). Совсем другое – встретить её во сне и не. И не… что?
  – Да, – откликается он, стараясь не задумываться, почему она позвала его старым прозвищем.
  Одно дело – знать, что все вокруг абсолютно, несомненно, реально и осознавать последствия своих поступков. Одно дело – говорить себе разумно, что нет, Дак, ты не позволишь себе ни лишнего слова, ни, тем более, действия; ты не возьмешь её без надобности за руку, и скажешь ласковое разве только в шутку, потому что она никак, никогда, ни за что не должна догадаться; потому что ты можешь быть ей другом, но не камнем, тянущим на дно. Одно дело. И совсем другое – стоять на берегу океана и смотреть на неё, залитую лунным светом, настолько волшебную, кто спирает дыхание, настолько близкую, что нет сил сдерживаться… и все-таки сдерживаться. Я сплю? – ему хочется кричать, тормошить невесть кого, чтобы получить ответ.  – Я сплю, сплю, сплю или нет, я могу коснуться её или нет, я могу сказать ей или нет? Можно мне? Можно?
  – С каждым днем становится все тяжелее.
  Два шага, взять её ладонь и… Дак горько смеется. Его рука проходит сквозь её, как если бы он стал призраком. Иррациональный страх резко пробивает все его существо – а что, если он действительно умер? Затем отпускает: ну нет, вряд ли. Он бы запомнил собственную смерть, ведь помнили же её все хогвартские привидения, с которыми ему приходилось общаться. Значит, все-таки сон.
  – Да, – повторяет он, не понимая до конца, что имеет в виду Доркас, и вкладывая в её слова свой смысл. Потому что не может быть, чтобы она думала о том же. – Почему ты здесь, Додо? – Почему я здесь? – Что это за место?
  Это сон, но сон жестокий – Нэвус не может дотронуться до своей бесстрашной птицы; так, по крайней мере, он будет называть её, как раньше. Как не называл уже шесть лет. Дак подходит ещё ближе – хотя какой от этого толк? – и смотрит в голубые, ах нет, кобальтовые глаза Доркас. На неё тоже лег ночной оттенок этого странного сна. Зачем же ты мне снишься, Доркас Медоуз? Ты не снилась мне ни разу; не знаю уж, проклятье это или благословение. Так почему сейчас? За что? И почему я не могу, воспользовавшись редким осознанием того, что это – сновидение, коснуться тебя так, как никогда не посмею в действительности?
  – Смотри, что у меня есть, – он произносит это прежде, чем осознает, что вообще говорит. И в самом деле, у него в руках вдруг оказывается фотоаппарат, черный фотоаппарат, подаренный ею. Зачем?.. – Держи.
  Почему-то Нэвус уверен, что, хотя с прикосновениями во сне как-то не получается, Доркас сможет забрать у него камеру. Во всяком случае, он точно знает, что фотоаппарат здесь появился в правильный момент и именно для неё. Вопросы, постоянным фоном звучащие у него в голове – почему? зачем? за что? где? – утомляют. Дак сбрасывает их, как старую шкуру, и остается полностью открыт происходящему. На смену болезненному томлению приходит воздушное whatever, и ему становится буквально легче дышать.
  – Я скучал по тебе.
  Прощай, контроль и здравомыслие. Здравствуй, Доркас Медоуз. Я скучал по тебе. Я по-прежнему скучаю по тебе. Это твой сон? Покажи мне его. Расскажи мне о нем. Почему ты здесь одна? А у меня для тебя фотоаппарат. У меня для тебя я сам, ненужный и давно лишний. Зачем-то. Какая разница, зачем. Здравствуй.
  Где-то в джунглях снова жалобно вскрикнула неизвестная птица.

[AVA]http://s014.radikal.ru/i327/1512/61/516f6a762a82.jpg[/AVA]

Отредактировано Naevus Duckworth (30-12-2015 22:36:56)

[audio]http://pleer.com/tracks/4852882vlI8[/audio]
  – Я… я знаю. Знаю.
  Ты знаешь. Ты знаешь, – отрешенно думает Дак, отсчитывает три неровных сердцебиения, после чего сонное царство перед ним смазывается, теряет свои очертания, превращается в сплошное темно-синее пятно. – Что ты знаешь, моя прекрасная маврикийская птица, что ты знаешь, что знаешь, что знаешь? Знаешь ли ты, о чем я не говорил тебе ни слова в течение шести лет? Знаешь ли ты, что мое «скучаю» вовсе не о том месяце, что мы не виделись, а о тех двух годах, когда я, безнадежный дурак, решил тебя отпустить, и о тех четырех, когда был рядом, но не с тобой? Знаешь ли ты?
  Надеюсь, что нет.
  Иначе зачем он так старательно держал себя в руках, осторожно смотрел, осторожно касался, осторожно, осторожно, осторожно, будь осторожен, не выдай себя, не выдай, не выдай, не выдай, не дай ей понять ничего, не смей, даже не думай, ты счастлив, слышишь меня, ты счастлив. Нет, Нэвус Дакворт не умеет лгать себе. Он не умеет лгать другим. Но он хорошо умеет сдерживать чувства, это он умеет просто замечательно. Главное вовремя замолчать, вовремя отодвинуться, вовремя поднести к лицу чашку с чаем. Постучать ложечкой. Рассмеяться. Быть осторожным.
  Почему это так сложно делать во сне?
  Почему у него внутри как будто тянется струна, которая звенит, звенит, звенит, вот-вот лопнет от напряжения – ведь он давно научился успокаиваться в присутствии Доркас? Я уже ненавижу этот сон, – Дак закусывает губу; или ему только кажется? Так и не поймешь. – Потому что этой встречи не было. Ты ничего этого не говорила. Было бы больнее понять это по пробуждении? Больнее, чем сейчас?
  Почему я не мог увидеть что-нибудь другое, светлое, тихое? Почему тебя, моя любимая, любимая, любимая?
  Почему так тяжело, почему, зачем ему, зачем, зачем; и фотоаппарат, как будто все это имеет какое-то особое значение, но почти невозможно уловить. Значение, предназначение, смысл происходящего теряется, все теряется, кроме щемящего, туго натянутого в груди, которое то и гляди, порвется, порвется, порвется... Холодный звездный свет становится тяжелым, воздух – густым, как кисель, и невозможно сделать вдох. Впрочем, разве нужно дышать во сне?
  Её руки проходят сквозь его, но камеру она забирает.
  – Да, – вместо «пожалуйста» или «не за что» – «да». Как будто очень нужно что-то подтверждать этим уже не единожды прозвучавшим «да».
  Тед? Джагсон? Азкабан?
  Звездный свет становится привычно далеким, воздух разрежается. Струна внутри ослабляется, и Нэвус чувствует, как внутри успокаивается нараставший было шторм. Знакомые и нет слова, относящиеся к реальному миру, выдергивают его из мутной мешанины полуоформленных мыслей и чувств, остужают, возвращают привычную собранность и внимательность. Фокус расширяется, включая, помимо Дори, других людей и места.
  Тед Тонкс и Доркас Медоуз при выполнении служебного задания попали на неизвестный им остров в открытом океане. Вместе с ними на острове пребывает Джек Джагсон, обвиняемый в мелких кражах, контрабанде и подделывании магических артефактов. Их жизни вне непосредственной опасности, однако и выбраться ни одним известным им способом они оттуда не могут. Заклинание Патронуса не срабатывает. Возможное объяснение – наложенное на вышеуказанный остров заклятье. Определить местонахождение географического объекта не представляется возможным.
  Схемы, цифры, сухие факты, держать ответ перед начальством. Видите ли, моя  любимая птица потерялась, – сообщает Дак манекену с пустым лицом, – подскажите, где я могу заполнить соответствующий бланк? В трех экземплярах, говорите? Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, держите.
  – На все твои вопросы я ответила, только ответов не дала, да?
  Это работает так странно, – Дак улыбается и кивает.
  Его голова работает так странно. Он ничего не понимает, но ему кажется, что это вполне нормально – ничего не понимать. Никакого дискомфорта, а уж тем более паники, он не испытывает. У вас тут все запутанно, – думает Нэвус. – И почему я к вам пришел? Разве я могу помочь?
  – Может быть, пойдем хотя бы погуляем? Я покажу тебе дом, который мы построили.
  Погулять – это замечательно. Почему бы и не погулять, здесь такой свежий воздух, и мне нравится, как шелестят пальмы. Пальмы шелестят почти настойчиво, и шум волн вдруг перерастает из ненавязчиво-фонового в громкий, почти оглушающий. Нэвус морщится и досадливо оглядывается на блестящую темно-синюю океанскую гладь.
  – Конечно, – отвечает он Дори. – Дом… на дереве?
  «Как у нас?» – едва не добавляет он, но что-то заставляет его остановиться. Скрип песка звучит так оглушительно (а голос – нет, почему голос звучит как положено?) едва не сводит его с ума. В висках бьется кровь быстро-быстро, Даку кажется, будто внутри него заключен шар-напоминалка, и он горит ярким алым, сгущается до пылающе-бордового, пытается что-то напомнить, что-то вернуть ему, что-то ускользающее…
  Это сон. Это – сон.
  Дак мотает головой, словно стряхивая с себя пелену. Ему нужно успокоиться и взять себя в руки. Не дать себя увлечь – ни глубоко засевшей душевной болью, ни бездушной рациональностью, ни блаженным непониманием. Это сон, помнишь? Всего лишь сон. Смотри его дальше – как сон, как кино. Успокойся и наблюдай. Нэвуса пронзает липкий страх – что, если он останется здесь навсегда, что, если он перестанет в какой-то момент напоминать себе, что просто спит, и обретет реальность здесь, среди песка и пальмовой зелени, убаюканный океанской водой? Никогда не проснуться, никогда не дотронуться до мраморной кожи искупанной в лунном свете Доркас Медоуз, никогда не обрести себя заново, никогда, никогда, никогда… Никогда?
  – Можно я сфотографирую тебя?
  Хлопок. Внутри только что лопнул воображаемый боггарт. Дак останавливается как вкопанный и напряженно всматривается в лицо Дори, ища… чего? Чувств, которых она к нему не испытывает? Хладнокровия, которому ему отчаянно не хватает? Спокойствия? Уверенности? В чем? До выглядит сосредоточенной – конечно же, она держит в руках фотоаппарат, как художник кисточку, как музыкант смычок. Она держит и держится за него; Нэвусу не за что держаться. Можно я буду держаться за тебя? – спрашивает он у Доркас безмолвно и смотрит широко открытыми глазами. Каким он получится на фотографии – удивленным, отрешенным, уязвимым? Какое забавное сочетание прилагательных, почему именно они, почему именно в таком порядке?
  Щелчок затвора – раз.
  – Вот, теперь, когда я отдам тебе камеру, у тебя будет кадр с тобой.
  Якорь стремительно опускается в воду, канат разматывается, разматывается, разматывается и наконец натягивается.
[audio]http://pleer.com/tracks/882356HAWA[/audio]
  Стальной нос крепко засел в песке в милях под водой, и в него тычутся мордами безголосые рыбы, шевелят плавниками, шевелят усами и проплывают мимо. Нэвус распрямляет плечи. На губах у него появляется улыбка, из тех, которые человек не замечает, улыбка не радости, но умиротворения. Примирения. У меня будет кадр со мной. Хорошо. Хорошо, любимая, пусть будет. Не хочу даже знать, зачем мне фотография меня-из-сна. Наверное, чтобы не забыть. Не забыться.
  Они идут вперед, рука об руку, потом друг за другом – тропинка узкая – и вскоре широкие темно-зеленые листья смыкаются над их головами. Тропическая духота обволакивает их; Дак приподнимает тяжеловесную лиану и едва не врезается в древовидный папоротник. Пожалуй, единственное, чего он так и не может принять – это противоречия собственной телесности. Он запросто может запнуться о корень сейбы, но стоит ему попытаться придержать Дори за локоть в немой просьбе «погоди», как его пальцы становятся призрачными.
  Щелчок затвора – два, три. Четыре, пять, шесть.
  В просвет между стволами деревьев Дак видит дом – действительно, на дереве. Они уже выходят из джунглей; Нэвус, повинуясь необъяснимому и в то же время непреодолимому порыву, ступает в сторону и срывает белоснежную орхидею. Ему отчего-то очень важно проверить свои догадки.
  Семь, восемь, девять.
  – Постой.
  Орхидея и боевая Доркас. Закатанные штаны, кофта, собранные сзади волосы, камера в руках. И белая орхидея, нежная, напитанная всепроникающей влагой. Естественная красота.
  Дак медленно выдыхает. Значит, он прав – они не могут прикасаться друг к другу, но могут передавать предметы. Не то чтобы ему очень нужно было что-то отдать Дори, он уже вручил ей фотоаппарат, хоть и не знает, зачем. Просто осознание правил сна помогает удерживать здравость суждений. Возможность сказать о чем-то «я знаю, что…» добавляет тяжести якорю и крепости канату, к нему прикрепленному.
  Десять, одиннадцать, двенадцать.
  Они приближаются к домику. Обходят его вокруг. Океан, разрисованное сияющими созвездиями Южного полушария небо, синий песок, синий лес, их руки, тонущие в синих тенях.
  Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять.
  Тридцать, тридцать один, тридцать два.
  Тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять.
  Нэвус подходит к Дори и осторожно вынимает фотоаппарат у неё из рук. Его внутренние песочные часы роняют на дно последние песчинки – время на исходе.
  – Я должен забрать его, – объясняет Дак.
  Доркас Медоуз, окрашенная в ночные тона, стоит перед ним; где-то за её спиной на необъятном небосклоне падает звезда, разрезая небосклон пополам. Самое время сказать что-нибудь безрассудное и неразумное, о чем он будет непременно жалеть всю оставшуюся жизнь. Самое время воспользоваться пониманием того, что это всего лишь сон – безусловно, необычный сон, с удивительно точными подробностями и обстоятельствами, и все-таки не более чем сон. Нет, – просто отвечает самому себе Нэвус. – Нет. Пусть все будет так, как есть. Я проснусь и нарисую тебе очередную записку с предложением о встрече, на которую ты ответишь, что занята – в четвертый раз за месяц. И это будет последняя записка. И эта встреча – последняя. Прощай, моя прекрасная, моя любимая маврикийская птица. Прощай.
  Он поднимает камеру и делает последнюю фотографию.

  Тридцать шесть.

[AVA]http://s014.radikal.ru/i327/1512/61/516f6a762a82.jpg[/AVA]

Отредактировано Naevus Duckworth (30-12-2015 22:37:13)

[audio]http://pleer.com/tracks/4956094tByC[/audio]

22 августа 1979 года
01:27
  Do you hear what I hear? – пальцы судорожно сжимают влажные смятые простыни. – Unlikely; otherwise you’d have heard (at least once) how loud and feverishly my heart is pounding every time I see you. Do you see what I see? – дыхание постепенно выравнивается. – Unlikely; otherwise you’d have seen (at least once) how I look at you every time we meet. Do you know what I know? – голова медленно опускается обратно на подушку. – Perhaps. Perhaps, that’s the very reason why you’ve stopped seeing me. ‘Cause you know.
  No, no, no, surely you don’t know anything, you can’t know anything, I’ve been trying so hard not to let you, I couldn’t have failed.
  You don’t. So be it.
01:37
  Тед, Джагсон, остров, Дори, задание, в Азкабан. Доркас, Тонкс, Джек Джагсон, тропический остров. Азкабан, До, домик на дереве, задание. Абсурд, – решает Дак. – Просто нагромождение разрозненных фактов. Надо было раньше ложиться спать и не пить так много кофе на работе.
01:57
  Засыпай, засыпай, засыпай.
02:12
  Какой симпатичный потолок.
02:27
  Красивый вид из окна. Отойди от него и вернись в постель, придурок.
02:35
  Придурок, придурок, придурок. Себастьян был прав.
02:39
  Вид из окна все-таки очень красивый. Себастьян был очень прав. Я – придурок.
02:47
  Дамы и господа, меня зовут Нэвус Дакворт, мне восемнадцать и у меня гениальный план – бросить девушку, по которой схожу с ума, потому что, видите ли, отношения – это страшно! У меня есть оправдание – детская травма; и, знаете, кажется, я даже был частично прав. Ей, то есть девушке, по которой я шесть лет спустя все ещё схожу с ума, замечательно живется без меня. А я вот увидел её во сне и никак не могу уснуть. Я боялся, что мы наделаем глупостей, ха. Да, именно это я и сделал. Самую грандиозную глупость в своей жизни. Я не вернулся к ней сразу.
02:58
  Доркас, Доркас, Доркас Медоуз. Как шипы дикой розы. Я повторял её имя вслух? Квентин странно на меня смотрит.
03:15
  Засыпай. Дори, Дори, Дори… Засыпай, кому говорят. Овечки, раз, два, три… три… тридцать шесть. Тед, Джагсон, Азкабан. Остров. Домик на дереве. Фотоаппарат. Фотоаппарт. О, Мерлинова борода. Серьезно? Да? Я теперь параноик? Пойду проверять? Нет, серьезно?
03:18
  Мерлин, Моргана, где же он, где же, я помню, был здесь, я точно помню, в этом шкафу, я сам его туда клал, и даже вставил пленку зачем-то, хотя знал, что не буду фотографировать больше им никогда, ну же…
03:19
  Нэвус держит в руках фотоаппарат; пальцы немного дрожат. Левой рукой он лохматит волосы и стирает пот со лба, правой взводит курок затвора. Взводит, и… курок возвращается назад. Все кадры потрачены.
  Я не сошел с ума, я не сошел с ума, я не сошел с ума. Это ведь был просто сон, верно? Мне приснилась Доркас Медоуз, и мне больно очень, в груди щемит, это бывает при печальной неразделенной любви, ничего необычного. А кадры… наверное… наверное, я забыл? Может, я вовсе не вставлял пленку после возвращения? Это же было четыре года назад. Так давно. Конечно, я всего лишь забыл.
  Губы продолжают лихорадочно шептать, – я не сошел с ума, – и в то же время по мановению палочки захлопывается дверь кабинета, плотно закрываются шторы, на столе оказываются химические растворы и ёмкости, необходимые для проявки фотографий, а свет лампы окрашивается в красный.
  Я не сошел с ума?
03:45
  На кровати аккуратно разложены фотографии: темные джунгли, следы на песке, океанский прибой, домик на дереве. Нэвус Дакворт с удивленно-несчастным выражением лица. Доркас Медоуз в венке из полевых цветов.
  Дак держится за спинку стула и усиленно пытается не поддаваться нарастающему чувству паники.
03:58
  Фотоаппарат в сумку, фотографии в пакет, а затем туда же, где палочка, вот же она, очки на переносицу, джинсы, кеды, водолазка, мантия, вроде прилично, расчесаться, проверить сумку.
  – Я – псих, – доверительно сказал коту Нэвус и выбежал из дома.
04:15
  – Я не имею права вам ничего говорить. Срочно? Удостоверение? Ладно. Да. Да, Доркас Медоуз на задании. Нет, я не могу дать вам адрес Аластора Грюма. Опасность? Вы подозреваете? Хм. Хм-хм.
04:21
  Аккуратным почерком дежурной ведьмы из аврората на листке выведен адрес. Нэвус движется странной походкой – сначала улиточно-медленно, потом срывается на бег, останавливается, идет быстро, замедляет шаг, снова бежит. Вот и название улицы, вот и нужный дом, вот калитка.
  Почему не обратиться в аврорат вообще? Пожалуй, потому, что Нэвус не торопится вернуться в Мунго, тем более – в качестве пациента, страдающего шизофренией. Почему не попытаться забыть произошедшее, списав на случайный выброс магии, как это бывало в детстве? Наверное, потому, что Дак терпеть не может открытых вопросов. Почему не пойти к кому-то знакомому, скажем, к Гестии, которая не убьет его на месте и не запишет безоговорочно в умалишенные?
  Потому что Нэвус Дакворт не ищет легких путей.
04:22, дорожка ведет к дому, в доме окна темны, шуршит гравий, палочка наготове, вот-вот сорвется спасительный крик – Доркас Медоуз, я (хромой капеллан, бывший любовник, невероятный придурок, сумасшедший фантазёр) друг Доркас! Впустите. Объясните. Прошу.
  Прошу.
[AVA]http://s014.radikal.ru/i327/1512/61/516f6a762a82.jpg[/AVA]

Отредактировано Naevus Duckworth (30-12-2015 22:37:28)

[audio]http://pleer.com/tracks/12933163mWMw[/audio]
  За спиной жалобно мяукнула калитка; Нэвус быстро обернулся, повел плечом и, замедлив шаг и крепко сжав в ладони черное дерево волшебной палочки, направился крыльцу. Сейчас что-то будет, – лихорадочно бьется на задворках сознания беспокойная мысль, – сейчас точно что-то будет. Не то чтобы Доркас сильно распространялась о своем наставнике, но некоторых её замечаний и общей репутации Грюма было достаточно, чтобы настроить Дака на самый холодный прием, какой только можно представить. Надеюсь, я хотя бы выживу, чтобы рассказать ему про сон.
  Сложно сказать, что именно привлекло внимание юноши: едва слышный шорох под ногами, отдаленное позвякивание металла, движение где-то в стороне и за спиной. Сложно сказать, мог ли Нэвус увернуться, если бы обладал более быстрой реакцией. Спустя некоторое время, вспоминая события этой ночи, Дак придет к выводу, что, пожалуй, вряд ли он мог изменить то, что случилось.
  Удар по лицу. Крышка? От мусорного бака?! Дак шарахнулся в сторону, запнулся о невесть откуда взявшиеся корни дерева и почувствовал, как эти самые корни деловито обвивают его ноги. Кажется, Нэвус успел прорычать краткое нецензурное «shit» прежде, чем на его затылок опустилось что-то тяжелое.
***
  Мать моя женщина, – было первой мыслью, осветившей ненадолго угасшее сознание молодого человека. Из всех ругательств, имевшихся в его распоряжении, он выбрал не седую бороду Мерлина и даже не коварную Моргану, нет. Он констатировал самый очевидный факт из возможных. Мать. Мама. Мамочка. Комната слегка расплывалась перед глазами; Дак помотал головой и с трудом сфокусировался на сидящем перед ним мужчине. Аластор Грюм? Виски. Палочки. Взгляд. Аластор Грюм.
  – Ты ненормальный?
  Точно Аластор Грюм. Нэвус попытался сказать в ответ что-то язвительное, мол, сам вы ненормальный. Нэвус попытался сказать вообще хоть что-то, но не смог, только открыл и закрыл рот, как глупая рыбка. Стало немного страшно. Как же я объясню, зачем пришел?
  – Ты понимаешь, что я из-за тебя разлил огневиски?
  Запястья и лодыжки крепко привязаны к стулу. Стало ещё страшнее. Огневиски? О чем вы вообще говорите? Дак был готов к необычному приему и не волновался особо из-за рассеченной скулы и шишки на затылке – колдомедицина и не с таким справляется. Но спокойный голос, которым Грюм говорил с ним о выпивке – Мерлин, Моргана, Матушка Гусыня, причем здесь огневиски, что вообще происходит?! – этот спокойный голос не давал смириться и расслабиться. Не давал тихо подождать, когда появится возможность все объяснить. Он заставлял волноваться, нервничать, сжимать губы в тонкую линию и как можно сильнее напрягать мышцы рук в тщетной попытке разорвать веревки. Доркас, серьезно? Твой наставник – пьяница и псих?
  Пустая бутылка катится по полу.
  В ответ на вопросы-обвинения Дак не стал даже головой мотать – если бы у него спрашивали всерьез, Грюм снял бы заклинание немоты. Нет, я не журналист. Нет, тем более не Пожиратель. Оставалось только хмуриться и ждать, когда риторический допрос закончится и ему дадут наконец возможность объяснить, зачем он пришел.
  – Вы можете хранить молчание...
  Или не дадут.
  Не так давно Нэвус Дакворт в разговоре с Бенедиктом Коллинзом сравнил человека с домом. У кого-то двери закрыты плотно, у кого-то – нараспашку. Кто-то подозрительно смотрит в глазок, а кто-то не раздумывая приглашает в гости. Нэвус Дакворт не любил открывать себя, не любил сквозняка и предпочитал впускать в свой дом только самых дорогих, самых близких.
  Сейчас же в его дом стремительно ворвался ледяной ураган, сметая в единый водоворот мысли и воспоминания. Сам хозяин оказался отшвырнут в сторону, оставлен балансировать на тонкой грани разумности и безумия. Остановись! Одна дверь закрывается, зато открывается другая. Пожалуйста, остановись! Следующую дверь он не может даже прикрыть, бушующая внутри него сила срывает её с петель. Больше нет дверей, исчезают перегородки, и, хотя Нэвус продолжает немо кричать – остановись, перестань, хватит! – ветер продолжает пронизывать насквозь его дом. Семья, друзья, знакомые, вчерашний день, месяц, год, Андромеда, Гестия… Доркас. Дальше, дальше, дальше, лабиринтами памяти, ничем не защищенными. Дори. Додо.
  Ураган стих.
  – Зачем ты пришел, Нэвус Дакворт?
  Дак не сразу понимает, что все закончилось. Смотрит на занемевшие запястья, быстро стирает выступившие слезы (от неожиданности? неприятных ощущений? последнего воспоминания?), садится ровно. Вот так просто? Вскрыли меня, теперь доверяете? Дышит. Как нелепо. Теперь вы знаете больше, чем она. И взрывается:
  – Мистер Грюм, это все немного безумно, я не знаю, что происходит, надеюсь, вы сможете помочь. Я… школьный друг Доркас. Сегодня ночью она мне приснилась, – не важно, что первое утверждение не вяжется со вторым. – Я думал, это всего лишь сон, но потом… В общем, она была там и рассказывала, и подробности, так обычно не снится. Она отправилась на задание… я заходил в аврорат, там подтвердили… с Тедом Тонксом, чтобы доставить Джагсона в Азкабан, но что-то пошло не так и они очутились на острове. И не могут колдовать совсем, – речь нескладная, почти детская, слетает с языка неправильными фразами, Нэвус не может остановиться и привести слова в порядок, просто не может. – А ещё во сне был фотоаппарат, почему-то у меня, но я отдал его Дори, чтобы она фотографировала все, и перед пробуждением забрал назад. Я думал, это просто сон… но почему-то решил попробовать проявить фотографии, – Дак метнулся к столу, указал на камеру, – его подарила Доркас, – взял пакет и передал в руки Грюму. – Там все. Деревья, как в тропиках, океан, песок. Дом на дереве. И она. Как это вообще возможно?..
  Нэвус опустился обратно на стул и положил ладони себе колени – чтобы успокоиться; впрочем, тут же вцепился пальцами в джинсовую ткань – чтобы не закричать. Вы видите, что вижу я? – сердце отстукивает бешеный ритм. – Вы видите её? Вы видите мой сон? Я не сошел с ума? Забыта недавно пугавшая до мурашек холодность палача. Забыто проклятое огневиски. Забыты ссадины и ушибы. Перед Даком был человек, который мог помочь.
  Где сейчас Доркас?
[AVA]http://s014.radikal.ru/i327/1512/61/516f6a762a82.jpg[/AVA]

Отредактировано Naevus Duckworth (30-12-2015 22:37:39)

В руках Грюма истекают влагой широкие сочные листья и цепляются за ноги длинные лианы, в руках Грюма вырастает тропический мир, а в нем – в нем перед объективом стоит Доркас Медоуз, приснившаяся? настоящая? Целый мир, маленький остров, замкнутое пространство, что происходит, сэр, вы ведь скажете, вы знаете?
Тонкс, Джагсон, Азкабан, – мантра накручивается на катушку, раз за разом, круг за кругом, не добавляя ничего нового, одним и тем же цветом, одним и тем же оттенком – непонимания, тревоги, растерянности.
Ну же, ну же, ну же! Говорите! Хоть что-нибудь! Хоть слово!
– Проклятье!
Дак выдыхает очень громко, слишком громко. Нервное движение Аластора, – то ли он хотел выпить виски, то ли пытался разбить стакан о стол, – его взгляд, невнятное ругательство. Вы что-то знаете. Вы определенно что-то знаете, говорите! Мужчина резко встает, и Нэвус автоматически поднимает голову, напряженно наблюдая за каждым перемещением аврора.
– Черт бы тебя побрал.
Проклинайте меня, сэр, сколько угодно, в каких угодно выражениях, но говорите по делу, я прошу вас, умоляю, скажите мне наконец, что вы знаете.
– Пожалуйста, – шелестит едва слышное слово на сухих губах.
Скажите мне, пожалуйста.
– Я не знаю, как это возможно, что она оказалась в месте, которого нет.
Что?..
Страх безжалостно впивается в тело, пробираясь по нервным окончаниям, давая ростки панике; впрочем, панику Нэвус душит быстро, но страх остается, страх осознанный и оправданный, а потому долговременный. Место, которого нет. Это вообще возможно? Место, которое придумал Аластор Грюм. Кто мог подумать? Место, куда он хотел бы отправить тех, кто ему дорог. Я не ослышался?
К гриндилоу работников Отдела Тайн. Дак смотрит на аврора широко распахнутыми глазами: он знает цену этому Отделу. Он понимает, что такое «нахимичили», когда дело касается невыразимцев. Они могли натворить такое; они имеют дело с самыми опасными и неизученными видами магии. Достаточно сильными, чтобы искривить пространство и время. Достаточно запутанными, чтобы изменения стали неисправимыми.
Бойтесь своих желаний, – говорит Грюм. Господи, – думает Дак.
– Расскажи мне, Нэвус, что ты знаешь об Омуте памяти.
Зачем?..
Нэвус жмурится и трет виски. Ушибленный затылок отдает тупой неприятной болью, необходимость сосредоточиться и выдать информацию утомляет. Я знаю, что это. Точно знаю. Пока не понимаю, зачем вам это, но я знаю, сейчас, сейчас.
– Артефакт, позволяющий хранить и заново просматривать воспоминания. Был изобретен очень давно, изображается как небольшая чаша с саксонскими рунами. Секрет изготовления и существовавшие Омуты были утрачены во время Нормандского завоевания, в середине одиннадцатого столетия. Хотя остались рукописи… отрывки. И Отдел… – юноша хмурится, понимая наконец, почему Грюм задал ему этот вопрос, – Отдел Тайн занимался попытками восстановить рецепт. У них что-то пошло не так? С Омутом?
Догадки нанизываются на страх, страх подпитывает догадки, где-то за горизонтом пробивается сквозь сизый туман заря. Нэвус чувствует себя, как загнанный зверь, перед которым беснуются и воют слюнявые псы. Как это произошло? Сэр, мистер Грюм, все это звучит, как страшная история, как сюжет плохого романа, такого не случается, не должно случаться даже в магическом мире. Почему это произошло с ней? Со мной? Сэр, какое же я имею отношение ко всему этому, почему я увидел Дори во сне? Сэр, как хорошо, что я её увидел, я не жалуюсь, но зачем?
Что произошло, сэр.
Как.
Причем здесь я.
(Почему не вы? Почему не Фенвик?)
Почему.
Доркас, Дори, Додо, любимая, почему с тобой это случилось, почему с тобой? И почему, причем здесь я...
Дак припоминает очертания Омута Памяти на старинной гравюре и невольно представляет, каково это – снова окунуться в воспоминания. Какие именно, он даже не задумывается, знает наперед. 
Сэр! Омут Памяти – ужасное изобретение. Полезное в некоторых случаях, но часто – немногим лучше зеркала Еиналеж. Вы слышали о таком?
Бойтесь своих желаний.
[AVA]http://s014.radikal.ru/i327/1512/61/516f6a762a82.jpg[/AVA]

Отредактировано Naevus Duckworth (30-12-2015 22:37:50)

[audio]http://pleer.com/tracks/561948078gA[/audio]
If something doesn’t seem to have an explanation, it doesn’t mean there isn’t some. If something doesn’t seem to have an explanation, it doesn’t mean there isn’t some. If something doesn’t seem to have an explanation, it doesn’t mean there isn’t some. If something doesn’t seem to have an explanation, it doesn’t mean there isn’t some.
Снова. И снова. И снова. Как молитву. Как заклинание. Без взмаха палочкой – с замиранием сердца.
Nothing comes from nothing and nothing goes nowhere. Nothing comes from nothing and nothing goes nowhere. Nothing comes from nothing and nothing goes nowhere. Nothing comes from nothing and nothing goes nowhere.
Снова, и снова, и снова, первый закон термодинамики, так же применим в магическом мире, как и в маггловском, хотя и с некоторыми поправками. Люди не исчезают в никуда даже среди волшебников.
– Ты неплохой собеседник, Нэвус. И будешь еще лучше, если вылечить твою голову. Сиди спокойно.
Лицо прорезает нервная усмешка. Дак не мог бы пошевелиться, даже если хотел бы, его словно свело судорогой, он может только следить взглядом за Аластором и цепляться одной рукой за другую. Заклинания убирают тупую пульсирующую боль в голове. Больше не тошнит. Нэвус делает глубокий вздох, прикрывает ненадолго глаза, а когда открывает их снова, уже не чувствует себя так, будто сейчас рассыплется на тысячи осколков. Мотает головой на вопрос об успокоительном – нет, нет, он может сосредоточиться, он уже сосредоточен, просто изнутри его грызет невыносимая, почти физически ощутимая тревога. Но – впервые ли? Когда он опаздывал на встречу и не сразу видел Дори среди гуляющих в парке или сидящих в кафе... Просто не так. Несколько секунд перед тем, как увидеть её и успокоиться – это совсем не так, как сейчас.
– Но мы знаем, что там не действует магия – совсем не действует? ты уверен?
Дак поднимает голову и хмурится. Действительно, что именно сказала ему Доркас? Что не может вызвать Патронуса. Упоминала ли она магию вообще? Нет, кажется, нет.
– Я не знаю, – неуверенно прищурившись. – Дори говорила про заклинание Патронуса. Но я не знаю, могут ли они пользоваться другими видами магии.
Голос Грюма наполняет комнату, комната наполняется его предположениями, карточные домики вырастают и рушатся. If something doesn’t seem to have an explanation…
– Может, это случайность. Но, вероятнее всего, все дело именно в вашей дружбе.
…it doesn’t mean there isn’t some.
За долгих четыре года быть-рядом-говорить-о-но-осторожно Нэвус научился сохранять полное спокойствие, когда речь заходила о Доркас. Доркас Медоуз? Да, мы учились на одном курсе и дружили немного в Хогвартсе. Дори? Видел её пару недель назад. Да-да, та самая, из аврората. Из Рейвенкло. Из прошлого. Из настоящего. Сейчас он мог бы не сдерживаться, не прислушиваться внимательно к собственному сердцебиению; позволить себе отвести взгляд, позволить уголкам губ дрогнуть. Но почему-то именно перед Аластором Грюмом, который уже знает все, Даку отчаянно не хотелось показывать слабость. Дружба – острая игла входит под ребра. Тонкие материи – ещё глубже. Поговорить однажды… Нэвус дышит ровно и наблюдает, как Грюм играет волшебной палочкой в руках. Не в первый раз, не в последний, сэр, мне говорят о дружбе, которой не существует, и обещают разговор, которого никогда не случится.
– Просто решив твердо, что ей там больше ничего не нужно.
Нэвус откидывается на спинку стула, недоверчиво глядя на Аластора. Все так просто? Захотеть – и вернуться? Грюм был прав в том, что именно так Омут и работает; другое дело, что он же перед этим сказал, что нельзя ориентироваться на оригинальные качества артефакта. Даку очень хочется верить наставнику Доркас. Даку очень сложно поверить, что решение настолько простое.
Подсказать… значит, я должен вернуться туда? Значит, я смогу вернуться? Значит, я изначально оказался там не по воле случая, а по некой закономерности, из-за тонких материй, из-за дружбы?
– Как? – слово спотыкается, как камешек. Нэвус коротко вдыхает. – Я должен вернуться на остров. Как мне сделать это? Заснуть? Прямо сейчас? – как будто это можно сделать по команде, – или ждать ночи? – как будто можно так долго ждать. – Как проходит время там?
Точно так же, как Аластор Грюм спрашивает, ища подтверждение тому, что и так уже знает, Нэвус Дакворт задает вопросы, на которые собеседник заведомо не имеет ответов. Они могут только догадываться – да, вероятно, ему придется заснуть; возможно, он сможет сделать это когда захочет, а может быть, придется ждать; может, он почувствует сонливость, а может, ему и вовсе не удастся снова попасть на придуманный аврором остров.
Тревога захлестывает его новой волной, его мутит; Дак невольно подносит ладонь ко рту, медленно вдыхает и выдыхает. Подавляет приступ злости – это из-за вас она там! из-за вашей фантазии! – он не виноват, he’s no more to blame than you are, – ерошит волосы. Больше всего его убивает ощущение собственной неуместности во всем происходящем; он чувствует себя вторгающимся в жизнь Доркас, как вторгся невольно Грюм, отправив её в мир иллюзорного благополучия. Могут ли ваши тонкие материи работать в одну сторону, сэр? Could it be my lingering pathetic love for her that brought me there? Will I be able to convince her to leave – am I the one to do so? Shouldn’t we call for someone more… appropriate?
Внутри него перемешалось битое стекло – волнение, страх, желание действовать, безответная любовь, неуверенность, жалость к себе, чувства благородные и низменные, все в одной дикой смеси, колкой, остроуглой, страшной, не смотреть туда, не заглядывать внутрь, не думать. Как можно меньше задевать оголенный моток нервов, в который превратился его обычно такой холодный, такой рациональный разум. Не замечать.
Sometimes it’s better to stop looking for a reason, for a meaningful intention, and simply act to the extent possible. Just tell me what to do. Anything to keep my mind off what might be happening to her on that island.
Just tell me what to do.
[AVA]http://s014.radikal.ru/i327/1512/61/516f6a762a82.jpg[/AVA]

Отредактировано Naevus Duckworth (30-12-2015 22:38:07)

Оставаться спокойным сейчас – едва ли самое трудное, что когда-либо доводилось делать Даку. Ни замысловатые формулы трансфигурации, ни многочисленные даты запутанной магической истории, ни даже тщетные попытки перестать любить маврикийскую птицу, ничто это не шло в сравнение с необходимости сохранять спокойствие, когда эта самая маврикийская птица находилась в опасности. Как бы сильно он ни вжимал ладонь в ладонь, царапая кожу, им все равно владел страх за жизнь женщины, без которой его жизнь не имела смысла.
Дак не мог не улыбнуться легонько собственным мыслям. Действительно, она уже не девочка с аккуратно завязанным сине-бронзовым галстуком, и даже не девушка, которую он встретил в Косом переулке зимой четыре года назад, а молодая женщина, сильная и храбрая, все так же сильно любимая, но уже, увы, не любящая.
– Мы не будем ждать ночи, Нэвус.
При звуке голоса Грюма нервная полуулыбка исчезла с лица Дака, сменившись напряженным выражением. Аврор никак не объяснил, почему Нэвус должен попытаться проникнуть обратно на остров прямо сейчас, да и не могло быть никакого объяснения, кроме самого очевидного – у них нет времени на ожидание. Он послушно последовал за Грюмом и лег на диван.
– Думай о ней. Ни на секунду не переставай думать о ней. Гони прочь все посторонние мысли – во всем мире есть только она, с этого момента к ней ведут все дороги - и так будет, пока все не закончится.
Дак зажмурился.
– Пожалуйста, – еле слышно прошептал он, надеясь без слов передать, насколько больно ему слышать такое наставление и насколько лишним оно на самом деле является.
Я и так думаю о ней, сэр, вот уже каждый день на протяжении шести лет; каждый день что-нибудь напоминает мне о ней, сэр; я был бы рад перестать, но не могу. Во всем мире есть только она, и все мои дороги так или иначе ведут к ней, хоть я никогда и не смогу дотянуться до неё снова.
– Увидишь ее – не медли. Говори просто и прямо, без заходов издалека.
Ответом Грюму послужил неловкий кивок – не самый удобный жест для лежащего человека. Дак был взвинчен до предела, слова, произносимые Аластором, врезались ему в память. Он быстро повторил все, что ему было сказано, запнувшись только на кодовой фразе, уж очень необычно она звучала.
– Ты готов?
Прежде, чем ответить, Дак сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Ему нужно расслабиться, хотя бы на несколько секунд, иначе кто знает, куда его занесет собственное подсознание. Этой ночью ему сначала снилась война; неизвестно, попадет ли он на этот раз сразу на остров или нет.
– Да, – проговорил Нэвус и закрыл глаза.

Голубая пелена воды обволакивала мягко, как мать укутывает ребенка в одеяло: бережно, с любовью, мурлыча под нос колыбельную. Он тоже слышал колыбельную, её пел древний седой океан. Струнами золотой арфы, погребенной под обломками колоннад Атлантиды. Гулким ритмом африканских барабанов, никогда не достигших берегов Старого Света. Голосом, имеющим все тональности, громким, как крик рыбы.
А потом Нэвус распахнул глаза.
Миллиарды лет промелькнули у него перед глазами мельчайшими песчинками; изогнулись причудливо алыми кораллами; вытянулись в чешую и взглянули пустыми глазницами глубоководных чудовищ. Он был в воде, он застыл где-то на полпути между поверхностью и скрытым от солнца глубоким дном; к правой ноге ласково льнул листок водоросли, а в плечо тыкалась маленькая желтая рыбка. Не было страха. Не было потребности дышать. Он дышал вместе с океаном, в такт колыбельной, он смотрел, как проплывает вдали неповоротливая китовая туша и был им одновременно; миллиарды лет сомкнулись в нем голубой водой; он стал океаном.
А потом ему на плечо легла холодная ладонь.
Дак резко развернулся, нарушая мелодию океана, срывая с себя пелену водного очарования, заглянул в белые глаза русалки и закричал.
Вернее, попытался; в легкие хлынула соленая вода; он забил в панике руками и ногами. Холодные прикосновения к щиколотке, предплечью, боку крушили его сознание бессмысленным первобытным ужасом. Надежда билась кровью в висках; где-то там, наверху, вода была немного светлее, прозрачной темноты, где-то там, наверху, можно было разломить поверхность океана и вдохнуть воздух, где-то там, наверху, есть земля, до которой можно доплыть, куда можно выбраться, ему очень, очень нужно туда, его там что-то ждет, что-то важное, важнее, чем его жизнь, чем любая другая жизнь…
Горло и грудь горели огнем от невозможности дышать; левую ногу пронзила резкая боль, и вода окрасилась в бордовый цвет. Голубая пелена перед глазами начала меркнуть, сменяясь полной и абсолютной ночью, обещавшей избавление, предвещающей вечный сон.
А потом Нэвус вдохнул.
Вода стекала с него ручьями, заливая глаза и нос, майка и шорты липли к телу. Он стоял на четвереньках у самого берега и дышал часто и жадно; воды в его легких не было, и ни одной свежей царапины на теле не наблюдалось. Дак сжал голову руками и зажмурился. Ему нужно прийти в себя. Ему нужно вспомнить что-то очень важное. Ему нужно найти что-то очень ценное. Спустя некоторое время он нашел в себе силы встать и выйти на берег. Перед ним был остров, смутно знакомый, вызывающий одновременно настойчивое чувство дежа вю и подозрения.
А потом с ветки сорвалась маленькая белая птица.
Дори.
– Я помню, – сообщает Дак самому себе и срывается с места.
Он бежит в сторону деревьев, движимый не воспоминаниями или логикой, а острым чувством необходимости, которое цепляет его изнутри. Внезапно в нескольких шагах от Дака появляется она – Доркас – она тоже бежала – они замирают друг напротив друга, разделенные совсем малым пространством, слишком малым, чтобы не удержаться и не попробовать взять её за руку. Конечно же, нет. Не получается. Не работает. Потому что это сон.
Нет, нет, не сон. Я должен объяснить ей это. Поэтому я здесь.
Повторяй.
Она должна поверить.
– Дор… Додо, – так ему кажется легче. Правильнее. Она услышит. – Ты не спишь. Вернее, спишь, но… не совсем. Черт, – Дак трет переносицу, скашивает взгляд на Дори, путается в собственных словах. Как и в прошлый раз, ему трудно сосредоточиться; калейдоскопом сменяющие друг друга эмоции и образы сильно мешают. – Мы уже виделись, ты помнишь? В прошлый раз. Ты сказала, что была на задании, и вы попали на остров. У меня был фотоаппарат, так вот, я проснулся и смог проявить пленку. Все это, это… не сон. Что-то другое. В Отделе тайн произошла авария, вы находитесь в памяти другого человека. Я был у Грюма, он просил тебе предать… передать… – на несколько долгих секунд Нэвусу кажется, что он забыл сокровенную фразу, его ключ к доверию Доркас, и паника пронзает его тело, как электрический ток. Затем выпаливает на одном дыхании: – Десять, десять, семьдесят пять, доппельгенгер. Это что-то важное, да? Он не объяснил мне. Дори, вы должны отсюда выбраться. Грюм сказал, вам нужно взяться за руки и захотеть вернуться. Сосредоточиться на этой мысли, и вернуться, лучше всего, наверное, представлять дом Грюма, я сейчас там вместе с ним. Звучит очень просто, правда? Должно сработать. Должно. Пожалуйста, сделай это. Тебе нельзя здесь оставаться.
На последней фразе Дак сбился с тактичного «вы» на гораздо более важное для него «ты». Я не могу тебя потерять, – молча пытается сказать Нэвус, и его пробивает дрожь. Он смотрит на Дори с мольбой, и невольно отмечает её выразительную, необычную красоту: синие глаза, темная прядь, упавшая на лоб, прямая осанка истинной леди – или хорошего бойца. – Господи, до чего же я люблю тебя. Пожалуйста, вернись, я не смогу жить без тебя, даже если мы не вместе, даже если мы рассоримся и не увидим друг друга никогда больше – я должен знать, что ты жива и счастлива. Пожалуйста, поверь мне. Пожалуйста. Пожалуйста.
[AVA]http://s014.radikal.ru/i327/1512/61/516f6a762a82.jpg[/AVA]

Отредактировано Naevus Duckworth (30-12-2015 22:38:18)

Gagnon Andre – Dernier rideau
На поверхности выстраиваются в узор сморщенные лепестки гибискуса. Горячая вода постепенно окрашивается в багряно-красный цвет, и Дак на некоторое время замолкает. Его завораживает наблюдение; суданская роза на вид мертва, засушенная и тщательно расфасованная по коробочкам, а сейчас, попав в кипяток, она оживает и пускает алый сок, добавляет к бесцветной жидкости свой насыщенный кисло-сладкий вкус.
– Так вот… – юноша чешет бровь, кидает взгляд на последний выпуск «Magical Science», лежащий на столе, и продолжает рассказывать. – Я решил проверить, заколдовал эту старую брошь, чтобы говорила комплименты бабушке. И она меня укусила! Брошь, не бабушка, – уточняет на всякий случай Дак; они с Дори смеются. – Еле словили её потом, все норовила убежать и добраться до новой жертвы. Глава отдела предложила мне продолжить эксперимент и написать ещё пару отчетов в журнал, но я как-то не уверен, что хочу наводнить дом Эби кусачими украшениями.
Каркаде приобрел ярко-бордовый цвет. Дак отхлебнул из чашки, довольно муркнул и воткнул вилку в панна-котту, стоящую перед ним в изящной вазочке. Некоторое время они ничего не говорят, только Нэвус украдкой бросает взгляд на Дори через стол. Встреча с ней – как глоток свежего воздуха. Он начинает привыкать к их новым отношениям, в них намного больше «друзей со школы» чем «бывших влюбленных», хотя бы потому, что вторую часть они почти ни при ком не упоминают. Конечно, ему хочется протянуть руку и накрыть её ладонь своей. Хочется привстать и легонько поцеловать в щеку, нос, губы. Вызвать у неё улыбку – знакомую, полузабытую – полного и ничем не сдерживаемого счастья.
– Доркас, – полное имя, официально, как будто вызывает на дуэль, как будто они в суде и Доркас Медоуз призвана свидетельствовать по собственному делу. – Дори, скажи… Ты счастлива?
Мерлин его знает, какой ответ он ждет. Скорее положительный; его бы устроил положительный. Можно было бы не волноваться за неё, удовлетвориться тем, что хоть кто-то из них смог сделать свою жизнь полноценной и счастливой. Да, наверное, именно на это Нэвус и рассчитывал. Он хотел услышать «да», едва слышно вздохнуть и поднять уголки губ, одобряя её выборы, её способ жизни, её саму как проект. Позволить себе это одобрение. Молодец, девочка. Продолжай в том же духе. Я буду рядом, если что, помогу, протащу твое счастье сквозь все неприятности взрослого существования, лишь бы ты могла отвечать мне раз за разом – да, да, все хорошо.
– Нет.
Вилка летит под стол, выпав из ослабевших пальцев. Дак уже не вспомнит сейчас, какой была его реакция: кажется, он переспросил, или уточнил, почему, а может, просто нахмурился и поднес к губам чашку с чаем. Твердое и тихое «нет» осталось с ним, как небесный свод на плечах Атланта.

***
James Newton Howard – Epilogue
[starting with 1:00]
Южный Крест возносится к зениту, разгорается пятью яркими звездами, высвечивает берег наравне с полной луной. Я читал, аборигены видят в них два какаду, которые пытаются сесть на дерево, – отрешенно думает Дак, поднимая голову и резко опуская её; его немного ведет из стороны в сторону. – Ты знала об этом? Ещё я читал, что астрономы античности могли видеть Южный Крест, находясь на Северном полушарии, а сейчас это невозможно. Ты знала? Ему давали много названий, некоторые совсем потешные, я, правда, уже не все вспомню, но хочешь, расскажу?
–  Знаешь, если бы я могла прикасаться к тебе, я бы тебя ударила.
Дак вздрагивает и напрягается, как будто Доркас в самом деле может его ударить. Он всегда был её сказочником; а теперь она его ненавидит. Она бы не хотела, чтобы он знал. Ты мне не веришь, – сжимает кулаки и смотрит куда-то в сторону.
– Но второе важнее, Дак, Боже, неужели ты думаешь, что я не поверила бы тебе?
Расжимает.
Так ты...
Веришь?
Кивает. Да, да, я скажу про Теда.
– Это не просто сон; опять.
Опять?
– Тед и Джагсон могут попасть обратно без меня?
Дак поднимает взгляд и в ужасе смотрит на Доркас. Зачем им возвращаться без неё? Она что, хочет остаться? Как, зачем почему?.. Может, это магия острова – место безопасности и иллюзии довольства, может, это место не хочет отпускать своих пленников; у него нарастает чувство паники.
– У меня ничего нет... Никого нет. Я − одна.
– Неправда… неправда… – шепчет еле слышно; сердце бьется как бешеное; он перебирает в памяти поочередно Фенвика, Эммилин, Грюма, в последнюю очередь – самого себя.
Доркас продолжает говорить, и Даку хочется, ему нужно заставить её перестать, он не может слышать, как она комкает свою жизнь, словно использованный бумажный листок, и выбрасывает. Он отказывается верить, что его маленькая маврикийская птица несчастлива; надежда на её счастье – единственное, что помогло ему пережить их расставание. Даже когда она ответила «нет» на его вопрос летом 76-го, он списал это на неудачный день, на проблемы в отношениях, на собственную бестактность.
– Знаешь, здесь я могу хотя бы видеть тебя каждую ночь. И я по тебе скучаю.
Да нет же… все должно быть не так… Нэвус сжимает руками голову и зажмуривается. Нет, нет, нет. Этого не должно быть. Она не должна говорить этого. Она не должна обращать внимания на него, её жизнь не должна больше зависеть от него.
– Знаешь…
Нет, – выдыхает, отнимая руки и глядя на неё устало, как загнанный зверь. – Нет, не знаю.
Доркас рассказывает о Тони; Нэвусу нечего ответить, он просто слушает и пытается сглотнуть тяжелый комок в горле. Её потеря навсегда осталась и его потерей тоже – смерть Тони забрала у него тихую смешную девочку с тяжелой косой на плече; он, сам будучи нескладным мальчишкой, выхаживал новую Дори, худую как щепка, бледную и неулыбчивую, чинил её как мог, глупыми шутками, выходками, прогулками, совместным чтением книг.
– …такое повторилось со мной еще раз.
А теперь она говорит, что после всего он же и сломал её снова. Даку хочется кричать от боли, хочется ударить что-нибудь, хочется извиняться, пока язык не онемеет; а лучше – взять Доркас в охапку, и прижать к себе, и никогда не отпускать. Они ни разу не говорили о том, как и почему разошлись. Ни разу она не упрекнула его в том, что уехал и не вернулся. Ни разу он не взялся объяснять ей, почему так поступил.
– Зачем мне возвращаться в тот мир, где у меня ничего нет?
Дак делает глубокий вдох. Их история, в которой было так мало взаимной любви и так много печали, непонимания, переживаний, встает у него перед глазами. Чтобы убедить Дори вернуться, ему необходимо позволить себе выйти из собственноручно сколоченной клетки. Принять её слова – что она ему верит, что она по нему скучает. Поверить. Не отрицать, чтобы меньше болело. Не сомневаться, чтобы заглушить надежду. Я важен для неё. Несмотря на то, что ушел, несмотря на то, что никогда не извинялся. Я все ещё важен для неё. Пусть не так, как раньше, мы всегда были и будем друг у друга. Она верит мне, и я должен поверить ей.
Зачем?..
– Ради меня, – коротко и уверенно произносит Нэвус. – Пожалуйста, вернись… ради меня.

James Newton Howard – Can They Do That
Южный Крест тонет в звездном океане, они тонут в песке и в молчании. Дак не знает, был ли его ответ правильным. У него осталась только вера, и как абсурдно ученому полагаться на самое хрупкое и необоснованное, что только существует в мире человеческом! Он верит, что Доркас вернется. Он так устал. Устал надеяться, что ей хорошо там, где она есть. Устал считать себя оставленным позади и ненужным. Все его тщательно отстроенные за четыре года представления об их отношениях разрушились и лежат в руинах. Он сделал ей несчастливой. Она все ещё любит его, неважно, какой любовью; он вспоминает, как она кричала на него в больнице святого Мунго и хмыкает. Как глупо было отрицать всё это.
– …я тебя почувствую.
Конечно; улыбается и прикладывает ладонь к её ладони. Чувствует тепло.
Просыпается.

Просыпается там же, где засыпал, на диване в доме у Аластора Грюма. Садится и с удивлением обнаруживает, что лицо у него мокрое от слез; а ведь он даже не помнит, плакал ли во сне. Наверное, да? Её боль – его боль. Дак поспешно вытирает щеки рукавом.
– Она вернется, – тихо отвечает на немой вопрос аврора. – Просила передать, что Тед Тонкс ранен и ему потребуется помощь.
[AVA]http://s014.radikal.ru/i327/1512/61/516f6a762a82.jpg[/AVA]

Отредактировано Naevus Duckworth (30-12-2015 22:38:30)

Два человека в темной комнате – потерявшей пламя канделябра, чтобы можно было увидеть происходящее за окном – представляют друг другу поразительную противоположность. Нэвус чуть ли не кожей чувствует, как напряжен Аластор Грюм, как сильный и опасный страх съедает его живьем; это не страх за себя, от которого авроры отучаются ещё, наверное, во время стажировки; это – тревога за другого. За неё.
В то же время Дак не может вернуть и вполовину то ощущение тошнотворного волнения, которое снедало его до погружения в сон. Он верит, слепо и абсолютно, что все будет хорошо. Несмотря на слова Доркас о том, что у неё нет причин возвращаться, несмотря на все ею сказанное о пережитом, о боли, которую он сам ей причинил – он просто верит ей, даже если обещание не было озвучено. Кому мне верить, если не Дори, кому посвящать свои молитвы, эти бесполезные сочетания слов, совсем непохожие на магию, если не ей. Все будет хорошо, мистер Грюм. Я не скажу вам пока что ни слова – кажется, вы готовы кинуться и на меня тоже. Да я и не смогу объяснить, почему так спокоен, хотя три мойры могут оборвать тонкую нить дронтовой птицы в любой момент.
Тем временем колдомедики прибывают к дому, часть из них остаётся во дворе, часть заходит в дом. Дак машинально кивает головой какому-то знакомому, чье имя помнит смутно, а лицо, кажется, видел ещё в Хогвартсе. Магический мир тесен. Он делает шаг к окну, занять пост ожидания возле стекла, умытого полосами дождя, когда Грюм обращается к нему – как-то сдавленно, со скрытой угрозой:
– Нэвус, скажи, пожалуйста, что ты спросил ее, сколько времени прошло с момента вашего предыдущего разговора.
Несколько секунд Дак продолжает наблюдать за тем, как небесная стихия нещадно избивает дом мистера Грюма, а сердце его между тем падает вниз. Он настолько доверился тихому голосу, ласково нашептывающему слова успокоения, что совсем забыл, выполнил ли наставления Аластора, которые тот давал ему перед вторым сном.
– Но ведь это неважно, – не подумав, ляпает Дак, поворачиваясь к аврору, и сразу же понимает, что сделал глупость: его субъективная уверенность в том, что Доркас, Тед и Джагсон вернутся вот-вот – только его; Грюм не знает этого, и он не поверит его словам, ему нужны факты, доказательства.
Которые очень удачно подоспели, однако, с криком и шумом приземлившись во дворе.
Дак бежит, поскальзывается на мокрой траве, с трудом восстанавливает равновесие и приближается к троим потерянным душам на миг позже Грюма. Успевает махнуть рукой Теду Тонксу, не особо уверенный в том, помнит ли он его, и замечает, как аппарируют колдомедики с недвижимым телом ещё одного мужчины на руках, – Джагсон, значит, не так легко перенес переход между выдуманным миром и реальным. И вот Доркас, на траве, Дак видит на ней кровь, но по лицу девушки понимает, что боли она не испытывает; вероятно, помогала спасти несчастного афериста. Она встает.
– Можно я… мне надо знать... скажи, где я? – Дори протягивает руку.
Нэвус смеется как дурак, сжимает ладонь Доркас.
– Планета Земля, Магическая Британия, дом некоего Аластора Грюма. Точнее, дворик перед его домом. О, Мерлин и Моргана. Ты здесь, – Дак обнимает девушку крепко-крепко, наплевав на все свои «нельзя» и «что она подумает».
Никогда ещё опасность навсегда потерять Доркас Медоуз навсегда не было для него реальной: да, конечно, он знал, что Дори работает в аврорате, ходит на разные угрожающие жизни миссии и прочее, но это было пассивное, неосмысленное знание. О работе До отзывалась обычно с легкостью, не концентрируя внимание на её сложностях и рисках. И Дак не думал… даже подумать не мог, что однажды Доркас может перестать быть. Сколько её не было в этом измерении? Сутки? Больше, меньше? Прижимаясь к ней всем телом, щекой, Дак просто-таки физически ощущал, как ему не хватало её; весь предыдущий месяц и те несколько часов, которые прошли с момента первого сна. Да что там, за прошлые шесть лет он ни разу не позволял себе обнимать Доркас так, – как раньше, когда был безгранично уверен в том, что она не отстранится. Кажется, к нему наконец вернулась эта уверенность. Комочек бессмысленного золотистого счастья внутри.
Когда Дак отпускает наконец Дори, то замечает неожиданно, что Грюм возвращается обратно в дом – на пороге мелькнул подол его мантии. Он провожает аврора недоуменным взглядом, потом смотрит на Доркас и решает, что вот это не его дело. Какие странные мысли бродят в голове Аластора Грюма, которого только что на части разрывали переживания, и который даже не подошел близко к своей протеже – откуда Даку знать, да и стоит ли? Может, пройдут долгие годы, Грюм перестанет шугаться от каждого постороннего, или, может, Нэвус обзаведется паранойей, они подружатся и ему откроется тайна внутренних противоречий имени Аластора Подозрительного. Пока что Даку вполне достаточно знать, что этот путанный мир понимает Доркас, а значит, она способна с ним разобраться.
Он не слышит, о чем говорят Дори и Грюм, и не пытается услышать. Дак всегда был любопытным ребенком, но в личным делах – даже болезненно деликатным. Если понадобится, ему расскажут, что произошло. Вдруг это традиция такая в аврорате, спас кому-то жизнь – и надо срочно ретироваться, а не обнимать спасенного. Может, это он, Дак, нарушил какой-то код аврорской чести.
Доркас, переговорив с Аластором, возвращается к Нэвусу, замершему посреди двора и уже изрядно промокшему (но не заходить же в дом, где драматически скрылся Грюм).
– Привет, – он не совсем уверен, как вести себя с ней. После всего произошедшего и сказанного. Ему хочется кричать: я знаю, что ты меня любишь! Я знаю, что это другая любовь, это не то, на что я хотел бы надеяться, но теперь я знаю, почему ты кричала на меня в Мунго. Прости меня, прости. Можешь покричать ещё. Я был бы счастлив, если бы ты накричала на меня снова. Теперь я знаю. Я бы все понял, я бы извинился. Я ничего не видел и не хотел видеть, а теперь знаю, моя милая, родная, любимая. – Ты в порядке? Куда сейчас?
Будь Дакова воля, он бы утащил Дори к себе, напоил бы горячим чаем и расспросил как следует; но не факт, что Дори хочет, чтобы её вообще сейчас трогали. Она пережила что-то очень необычное, очень страшное, едва ли ей нужен сейчас мокрый хромой утка, его неловкое чувство юмора и безответная любовь.
– Ну, знаешь, я.. Наверное, пойду в свою квартиру в Лондоне. Идти к Бену домой я совершенно не хочу. Я не могу быть там, это.. Не мой дом. Он - не мой дом. Совершенно точно не мой.
То, что говорит Дори – непонятно Даку, пугает и радует одновременно. Он действительно слышит, что слышит? Почему Додо не хочет вернуться к своему другу, почему не надеется найти спокойствие и утешение в его присутствии? Не успев даже подумать, как могут быть оценены его слова – снова, за уж слишком короткий промежуток времени, – Дак говорит:
– Пойдем ко мне? – и сразу пытается объяснить, оправдаться. – Если ты не хочешь к Бену… если тебе будет одиноко в своей квартире после всего этого… ты можешь пойти ко мне. Я бы с радостью… я был бы очень рад. У меня есть чай, и плед, и кот. Самое оно после путешествия в сознание другого человека, – Нэвус улыбается и боится, улыбается, чтобы скрыть, как сильно колотится его сердце, и не может перестать бояться. Сейчас её слова для него – всё, вся жизнь, конечная остановка. 
[AVA]http://s014.radikal.ru/i327/1512/61/516f6a762a82.jpg[/AVA]