https://forumstatic.ru/files/0012/f0/65/31540.css https://forumstatic.ru/files/0012/f0/65/29435.css

Marauders: One hundred steps back

Объявление

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.



Are we messed up or what?

Сообщений 1 страница 30 из 33

1

1. Участники: Доркас Медоуз и Нэвус Дакворт
2. Место: Хогвартс, стадион для квиддича, дальше по обстоятельствам.
3. Дата, время: 4 мая 1973 года.
4. Краткое описание:
Как писал Тютчев,
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.

...или история о том, как все тайное становится явным, все хорошее - заканчивается, и все ценное возвращается.

Отредактировано Naevus Duckworth (30-03-2014 11:56:31)

+1

2

Через восемьдесят девять дней дней – год.

Просыпаться каждое утро, считая дни со дня переломного момента в жизни, вошло в привычку. Доркас решила, что она перестанет делать это, только когда Тони перестанет сниться ей.
Страшная скорбь постепенно утихла – спасибо Даку, отдавшему, грубо говоря, «старый долг», ведь больше года назад она вытягивала его из ямы, - но вкус к жизни приходилось возвращать ежедневно, ежеминутно. Первое, с чего начала Дори, когда пришла в себя месяца четыре назад – завела календарик, куда можно было бы вписывать важные события грядущих дней. Девушка перестала смотреть пустым взглядом на балдахин кровати и перевела глаза на календарь.
«Квиддич. Р – С. Ты обещала!».
Если бы не почерк, Медоуз решила бы, что последнюю фразу написала здесь не она сама, - ее, честно говоря, квиддич не интересовал, и обещания было бы мало для похода на матч, но речь шла о последней школьной игре хорошего друга, и…
И просто бывают такие обещания, которые нельзя нарушить.

Доркас встает с кровати, натягивая на себя слишком большой для нее свитер брата на пуговицах, и подходит к окну. Девочка-жаворонок: все еще спят, смотрят десятый сон, а она уже готова жить. Или не готова, но – живет.
За шторами и стеклом – тучи, готовые выжать из себя тонну дождевой воды каждая. В нашем раю без изменений, на юго-восточном фронте, искаженно выражаясь, без перемен.
Надеяться можно было лишь на одно: дождь все-таки не пойдет.

Дождь пошел.
И не просто пошел, он побежал рысью*, захватив с собой грозу, гром и полное отсутствие видимости. Не многие решаются занять первые ряды на трибунах, несмотря на то, что это решающая для двух команд игра, - разве что юноши-старшекурсники и несколько старшекурсниц, как Дори. Ну, у Дори, допустим, причина другая: у нее друг летает. Поэтому скользкие перила и пол и мокрые скамейки ее не особо волнуют – ну что, Господи, может произойти на трибунах?

Гроза и ливень не прекращаются вместе с началом матча, наоборот, кажется, заряжают еще быстрее, заставляя учеников сильнее прятаться под зонтиками. Ярые болельщики, правда, плюют на это дело с Астрономической башни – заболеют, говорят они, так мадам Помфри быстро поправит им здоровье, а бурный всплеск эмоций им никто не сможет передать.
Доркас подумала, что, наверное, Тони бы был в числе этих ребят – тех, кто может возвышать что-то одно на пьедестале, периодически меняя эти «что-то» местами. Она подумала еще о чем-то, связанном с Тони и не только, и на несколько мгновений взгляд ее потерял функцию автофокуса – появилось знакомое бокэ, мир поплыл, Дори ушла в собственные мысли… Кто-то окрикнул ее, и она тут же очнулась, повернула голову в сторону источника звука, но, не найдя его, вернула внимание квиддичному полю.
Все происходящее дальше заняло всего несколько секунд. Девушка не сразу сообразила, что происходило в тумане и стене воды, - наверное, с другого угла обзора было видно лучше, - но через пару мгновений она поняла, почему кто-то призывал ее вернуться в реальность.

Потеряв ориентацию из-за погодных условий, прямо на Доркас несся один из игроков.
http://s005.radikal.ru/i210/1403/05/3a2fc9a2fda8.png

*

Телесного патронуса Дори еще не вызывала, не было нужды. Так что форму его она не знает, но я же всегда что-нибудь куда-нибудь отсылаю )

смерть Тони

Брат Доркас умер 1 августа 1972 г.

PS

Жду пуха и праха, шенк))

Отредактировано Dorcas Meadowes (23-02-2016 16:00:12)

+7

3

Последний матч сезона.
  Последний матч для него.
  И почему-то именно он должен был стать худшим матчем в году. Дождь - это не страшно, привычно и даже добавляет интереса к игре; дождь - это очки, скрепленные сзади ремешком, пара заклинаний и руки, крепче, чем обычно, сжимающие биту. Но игра в дождь со Слизерином - худшее, что могло с ними случиться.
  Алые цвета Гриффиндора или солнечные одежды Хаффлпафа отлично смотрелись бы на фоне серо-зеленого поля и унылой пелены дождя. Однако нет, в финал вышли слизеринцы, которые будто нарочно подбирали изумрудный и серебристый цвета для того, чтобы сливаться с окружающей средой. Впрочем, едва ли противникам было легче - основательно промокшие синие мантии казались темно-серыми, и Нэвус уже пару раз чуть не запустил бладжер в игроков своей команды. Все слилось в один сплошной поток воды.
  Он только чертыхался и перехватывал биту, чертыхался и придерживал метлу, норовившую то сбросить его, то вильнуть в сторону.
  Шум ливня и раскаты грома заглушали все - слова комментатора, крики игроков, свист мячей. Время от времени игроки просто подлетали поближе к табло, чтобы хоть как-то следить за ходом игры. Для команды Рейвекло мало было поймать снитч - им недоставало тридцати очков сверху. И погода погодой, а они выкладывались, как могли, хотя сильный ветер постоянно сносил их чуть влево, мешая в равной степени обоим командам.
  Ближе. Размахнуться. Удар. Ха! Слизеринец роняет квоффл, несколько секунд никто не может поймать красный мяч - кто-то не может разглядеть, у кого-то он выскальзывает из рук. Наконец из стремительного пике выныривает капитан их команды с победной улыбкой, или, вернее, гримасой. Ловко обходит слизеринских охотников, пас, ещё один, квоффл снова у капитана, метит в правое кольцо и кидает влево - и ещё десять очков в пользу Рейвенкло.
  Сине-бронзовая часть трибун взрывается радостными криками - им наконец удалось обойти Слизерин. Вот ещё два раза забить, и ещё поймать снитч, а снитч они обязательно поймают, потому нет никого быстрее и сообразительнее мелкого Уинстона... Дак редко так переживал за исход игры, как сейчас, когда отчетливо сознавал, что больше у него возможности выйти на хогвартское поле не будет. Они должны победить. Просто должны.
  Сверху в игру наконец заходят ловцы, слизеринец впереди, Уинстон чуть сзади; они летят быстро, слишком быстро, и видно, что рейвенкловец по крайней мере пытается сдержать метлу. Мгновение - и он резко разворачивается. Трибуна охает, то ли сопереживая, то ли восхищаясь маневром. Нэвусу ничего не видно, но он доверяет ловцу. Снитч явно изменил траекторию, в этом нет никаких сомнений.
  Никаких сомнений.
  Что-то пошло не так. Почему только Уинстон летит в противоположную сторону? Кто из этих двоих ошибается?
  Один удар сердца.
  Слизеринец поворачивает голову; легко представить ужас, исказивший его лицо в тот момент, когда метла отказывается поворачивать вслед за ним. Слишком быстро, слишком.
  Второй удар.
  Дак судорожно пытается разглядеть, сидит ли кто-то на первых рядах трибуны, и если да, то кто; догадки и сомнения сводят его с ума, и он уже не следит за игрой, а направляет метлу в сторону сумасшедшего ловца в зеленой мантии.
  Третий.
  Треск, щепки, вопль испуга и боли.
  Скорее, давай же, ещё чуть-чуть!
  Дак приземляется на трибуны, отбрасывает прочь метлу и биту, поднимает на лоб очки. Обводит глазами стонущего слизеринца, относительно целого, жалкие остатки его метлы и перепуганных однокурсников, метнувшихся кто куда в надежде избежать удара. Там, за его спиной, свистит мадам Хуч, орет комментатор и надрываются болельщики. Все это слишком далеко и совершенно не имеет значения. Где она? Вода заливает глаза, льется за шиворот, холодит и без того ледяную кожу. Где она? Нэвус делает шаг, другой. Где?..
  Он падает на колени, всматривается в её лицо, не видит крови на одежде, не видит страха в глазах. Значит, все хорошо? Он не улыбается. Не может.
  Нэвус ещё додумывает мысль "все хорошо", и не успевает одернуть себя, напомнить, что пора бы снова взять в руки кусок летающего дерева и продолжить матч. Оглушенный сначала безумной тревогой, потом - невероятным облегчением, Дак обнимает её. Руки дрожат.
  - Как же я тебя ненавижу, Доркас Медоуз, - шепчет он, заставляя себя отпустить девушку и встать.
  Профессора уже хлопочут вокруг бледного мальчика в зеленой форме; Дак почти жалеет его, и все-таки не может ему простить эти несколько минут, когда мир почти остановился, сжался до одного человека, одного имени. Снова звучит свисток. Матч продолжается, несмотря ни на что. Трибуны притихли, и особенно - учащиеся Рейвенкло; на поле остается только Уинстон, снитч будет у них, но никто не ликует. Это уже не победа, это издевательская пляска перед заведомо проигравшим. Нэвус подбирает метлу, биту и взлетает в отвратительно серое мокрое небо; он думает о чем угодно, только не об исходе игры.
  Размахнуться. Удар.
  Как же я все-таки ненавижу тебя.
[AVA]http://i017.radikal.ru/1403/0c/a7ca1794341a.jpg[/AVA]

Отредактировано Naevus Duckworth (31-03-2014 11:09:13)

+7

4

Доркас не сразу поняла, что произошло, - от своих мыслей она все-таки еще не отошла.

Просто когда игра продолжилась, Дори встала на ноги, оттряхнула себя от щепок, безэмоционально коснулась одежды кончиком палочки и произнесла одно за другим Scourgify и Tergeo. Она подняла голову и увидела летающие команды на квиддичном поле, но не нужно быть знатоком спорта, чтобы прийти к мысли, что они уже победили – да только сейчас это интересовало ее меньше всего. Ей вспомнился двумя минутами ранее обнимающий ее, встревоженный Дак, и ее зрачки чуть расширились от дошедшей идеи. Кажется, от этого. Девушка совсем потеряла интерес к игре и опустила голову немного вниз и вбок, задумавшись.

А затем она улыбнулась.

***

Дори всегда говорили: «Если не знаешь, что делать, то делай вид, что ничего не происходит». Хороший совет, особенно, когда дело касается отношений с людьми. Доркас решила так и вести себя, когда подошла поздравлять Нэвуса с победой; просто прекрасно, что он защитник, потому что обычно львиная доля внимания уделяется ловцу. А вообще, всеобщее ликование почти подошло к концу, и многие студенты Рэйвенкло убежали под крышу, спасаясь от дождя. Остались лишь игроки команды и их друзья.

- Ах, мой отважный рыцарь в сияющих доспехах! Ты думаешь, я не смогу постоять за себя?* – говорит  девушка вместо приветствия, прежде чем обнять друга одной рукой за шею, наплевав на дождь, который так и не перестал идти. – Поздравляю вас, Дак. Но как вы это делаете в такую погоду, я просто не представляю.

Дори делает шаг назад, улыбаясь немного неловко, словно боясь, что ее поймут неправильно, хотя кто знает, что сейчас будет правильным, а что нет?

Можно сколько угодно храбриться, да и с ней, на самом деле, ничего не случилось, но важно только одно: из всех присутствующих на трибуне Дака интересовала только она, Дори – девочка, которая похоронила, казалось, улыбку, которая была настолько острой и колючей, а вместе с тем хрупкой, что с ней было страшно даже дружить. Иногда она и правда демонстрировала «не-влезай-убьет» манеру общения с людьми. Интересно, когда ты стал ненавидеть меня, почему я раньше этого не замечала; и если это то, о чем я думаю, то я тоже тебя… не люблю.   

У Доркас Медоуз есть возможность поговорить с Даком напрямую, есть возможность перестать с ним общаться совсем, есть возможность поругаться по причине того, что «со мной бы ничего не случилось, если бы не ты и твой квиддич». Возможности есть и другие, но пользоваться ими совсем не хочется. И До не такой человек, чтобы поступать с близкими, как будто они ничего не значат; и Дак не тот человек, с которым хочется обрубить все на корню. Девушка удивилась собственной мысли, словно она была совсем не ее.

- Ты только прости меня сразу, я к празднованию постараюсь присоединиться, хотя и не очень хочется, а пока мне надо сходить в Больничное крыло. Нет, ничего серьезного, - она вновь улыбнулась, заметив легкие изменения во взгляде Нэвуса, - правда, я не обманываю. Было бы серьезное – я бы уже была там. Просто я сразу не заметила, а сейчас чувствую, что болит запястье. Наверное, упала неудачно, когда в нас влетели... Я пойду, ладно? Чтобы быстрее успеть, хоть пока там и не до меня. Тебе бы тоже лучше под крышу, а то промокнешь так, что никакое высушивающее заклинание не поможет.

Сказала, что пойдет, но не уходит; просто улыбается уголками губ так, что на левой щеке появляется маленькая ямочка, и дождь барабанит по голове – наверное, именно поэтому в ней крутится тихий голос.

Как же я тебя ненавижу, Доркас Медоуз.
Как же я тебя ненавижу, Доркас.
Как же я тебя ненавижу.
Как же я тебя.

Заклинания

Scourgify - (рус. Экскуро) — очищающее заклятие, убирающее жидкую грязь.
Tergeo - заклинание, очищающее предмет от легких сухих частичек.

* - Бегущий в Лабиринте. Да, Дак ))

+5

5

Вода. Бесконечные потоки холодной воды. Насквозь промокшая форма. Уже не синий цвет, не бронзовый, а черный с грязью. Вода льется за шиворот, холодит и без того ледяную кожу.
  Холодно.
  Какая нелепая победа, - думает Дак, пожимая руку Уинстону. Мальчишка выглядит смущенным, он и сам прекрасно понимает, что поймать снитч, будучи единственный ловцом на поле - едва ли большая заслуга. Но это не страшно, для него - совсем не страшно. Он только на четвертом курсе и ещё успеет убедить и болельщиков, и противников в том, что его взяли в команду не просто так. Ну, по крайней мере, я попал в капитана слизеринцев. Давно мечтал это сделать.
  Нэвус в который раз убедился в том, что присваивать чрезмерное значение единичному событию - не лучшая идея. Никогда не случается так, как хотелось бы, а по закону Мерфи чаще всего происходит обратное. Последний матч сезона, приправленный опасностью погодных условий, не стал грандиозным действом, и сомнительно, чтобы о нем написали в "Истории Хогвартса". Он оказался смешным, неправильным, нечестным.
  Холодно. Мне.
  Обнять охотницу, похлопать по плечу капитана - он, как и Нэвус, играл последний раз, и оба они выглядят виноватыми, смотрят друг на друга и отводят взгляд. Им не в чем кого-либо винить, кроме самого пострадавшего слизеринца, который отнял у них возможность безупречной победы. И все-таки они не могут не чувствовать себя немножко обманщиками. Не о таком завершении школьного квиддича они мечтали, и сейчас как бы сознавались в этих несбывшихся ожиданиях.
  Холодно. Мне. Очень.
  Он вспоминает о происшествии, потом о Доркас. И ещё чуть-чуть о Доркас. Что-то говорит второму загонщику, но думать продолжает о Доркас.
  - Ах, мой отважный рыцарь в сияющих доспехах!
  Нэвус вздрогнул и обернулся. Вздрогнул ещё раз, когда она приобняла его, реагируя то ли на её движение, то ли на неприятное прикосновение мокрой мантии к шее. Сейчас он может смотреть на неё сколько угодно и тихо радоваться, что ничего страшного не произошло. Несколько мучительных секунд страха, взорвавшегося в груди и захлестнувшего с головой. И долгие минуты, даже часы, чтобы наконец отпустить, забыть, увериться, что она в порядке. Вынуть из себя все осколки разлетевшегося стеклянного «с кем угодно, только не с нами». Казалось бы, мог уже привыкнуть, что неприятности случаются со всеми без исключения.
  - Ах, принцесса, - в тон подруге отвечает Дак, - я увидел, как в твою сторону полетел зеленый дракон и решил спасти тебя от коварного чудовища. Я опоздал, не спорю, - он растягивает губы в насмешливой улыбке, - к счастью, некоторые драконы промахиваются мимо прекрасных дам.
  Людей на поле почти не осталось, только часть команды и несколько особо сочувствующих. Бита едва не выскользнула из руки Нэвуса; он устал, замерз и хотел бы в этот самый момент оказаться в гостиной, а лучше - в постели, укрытый теплым одеялом.
  - Нет, ничего серьезного...
  Не верю.
  - Правда, я не обманываю.
  Точно?
  - Я пойду, ладно?
И почему же ты никуда не идешь?
  Дак смотрит на неё и совершенно не возражает, чтобы она продолжала никуда не идти и улыбалась вот так, как сейчас, и стояла вместе с ним под дождем.
  - Иди уже, - он слышит себя как будто со стороны - это в нем проснулась утиная мудрость, которая прекрасно понимает, что ещё несколько минут под холодным дождем, и к мадам Помфри им придется идти вместе. Я бы не против, - мечтательно тянет про себя Дак, в то время как непреклонная мудрая утка продолжает: - Мне ещё переодеться надо.
  Он легонько подталкивает Доркас в сторону выхода из стадиона, а сам направляется в сторону раздевалки, чтобы стянуть с себя мокрую форму, вытереть волосы и одеть что-то сухое и теплое.

***

  Большинство рейвенкловцев уже собралось в гостиной; на столиках выставили сливочное пиво, припасенное с последней вылазки в Хогсмид, и тарелки с едой - никто не стал задерживаться в Большом зале на обед, ребята просто взяли с собой всего понемногу. Дак подошел к своим, вяло пошутил, пожал руки нескольким однокурсникам и через силу сжевал шоколадный кекс. Надо бы нормально поесть. Нэвус извинился и отошел в дальний угол, к старой доброй Ровене. И дописать на понедельник эссе по русалкам. Упал в кресло и растянулся в нем. Или хотя бы отработать последнее заклинание по трансфигурации, его вынесут на экзамены.
  Он не смог заставить себя ни открыть сами собой закрывшиеся глаза, ни встать из кресла. Звонкие голоса и громкий смех совершенно не беспокоили его, равно как и не очень удобная поза. Только одна мысль билась на краешке сознания, очень важная мысль, которую он никак не мог облечь в слова. Чего-то не хватало. Плед? Да, пледа не хватало, но кому он нужен, этот плед, можно и без него поспать, и без него хорошо. Чай? Чай - это здорово, но придется вставать и расталкивать оккупировавших столы однокурсников. Нет, не так уж ему и хочется чаю. Кот? Нет ничего лучше теплого кота на коленях, как жаль, что старый серый Эйты потерялся два года назад.
  Дори. Эй, Дори, куда же ты пропала, ты обещала прийти, я помню. Я бы пошел тебе навстречу, но замок такой большой, мы обязательно разминемся. Я бы...
  Дак уснул, недодумав последнюю мысль, ежась от принесенного с собой холода, окончательно запутавшись в образах из прошлого и настоящего.

in addition

- в посте напутано с настоящим и прошедшим временами, I beg your pardon.
- кота звали Sirrah, в переводе - Эй, ты.

Отредактировано Naevus Duckworth (11-04-2014 20:37:31)

+6

6

[mymp3]http://ato.su/musicbox/i/0414/c7/ced349.mp3|Ludovico Einaudi - Monday [/mymp3]

Сидя на одной из коек в Больничном Крыле, Доркас терпеливо ждет, когда мадам Помфри закончит работу с «зеленым драконом» - все-таки, сейчас он пациент номер один, хотя Дори не жаль его, ей все равно. У нее есть, о чем подумать. Интерес пропадает окончательно, когда слизеринец замечает, что за ним наблюдает, и с отвращением отводит взгляд. Девушка только закатила глаза. Я, конечно же, умру от недостатка твоего внимания.
- Так, мисс Медоуз, - прервала ее мысли мадам Помфри, - что у вас? Кажется, за все шесть лет я вижу вас едва ли не впервые.
- Обычно мне везло, - она улыбается одним уголком губ, - но тут пришлось принять удар, - До кивает в сторону лежачего больного, - на себя. Посмотрите запястье, пожалуйста. Левое – мне кажется, я заработала вывих в подарок от команды Слизерина, сходив на квиддич один раз за шесть лет.
Колдомедик только вскинула руками и немного повздыхала, но осмотр начала и провела его достаточно быстро:
- Перелома нет, поэтому никаких зелий не нужно, - женщина взмахнула палочкой, - просто зафиксирую вам запястье повязкой, через три дня подойдете ко мне, и я скажу, можно ли ее снять. Хорошо? И еще, дорогая моя, высушиться вы, конечно, успели, но уйти без Бодроперцового зелья я вам не позволю.
Слизеринец застонал, очевидно, лишь для того, чтобы привлечь к себе внимание, но мадам Помфри тут же убежала к нему. Дори изогнула бровь; впрочем, все самое важное здесь она уже сделала. И так прождала минут сорок в Больничном крыле, а ведь обещала Даку, что…
Только вот теперь страшно. Страшно и ошибиться в своих догадках, и оказаться в них правой. Потому что мысль о том, что эта дорога – двусторонняя, уже поселилась в ее, Дориной, голове, и убежать от нее очень трудно.
Невозможно.
А двигаться по этой дороге – еще страшнее.
- …Доркас, вы меня слышите вообще? – кажется, Медоуз немного выпала из реальности. Девушка встала в кровати, помотав чуть-чуть головой, чтобы прийти в себя, и тут же почувствовала, как в ее руку вложили склянку с зельем. – Выпейте после еды, не забудьте.
Дори кивнула, Дори поблагодарила, Дори развернулась и пошла к выходу из Больничного крыла, как тут ее осенило, что ее отважный рыцарь, должно быть, сам не позаботился о своем здоровье. Ведь главное было – спасти принцессу. Доркас улыбнулась, вспомнив их разговор на поле. Она хотела попросить еще одно зелье, но потом подумала, что принцессам все-таки можно болеть, а вот рыцарям – никак нельзя.

***

Когда Дори поднялась в башню Рэйвенкло, там уже почти никого не было: разве что парочка занимающихся семикурсников и пятикурсников, не любящих библиотечный гам – он все равно был, несмотря на правила. Должно быть, остальные убежали радоваться победе во двор Часовой башни или еще куда-то – минут двадцать назад как раз закончился дождь, и выглянуло яркое, жаркое солнце. Очень вовремя.
А еще в дальнем углу в кресле спал Дак, и мысль «очень вовремя» теперь перестала звучать с сарказмом.
Что-то произошло, что-то точно произошло, и Доркас даже понимала, что именно, а как иначе объяснить то, что в один день она вдруг снова стала улыбаться, думать о хорошем, радоваться чему-то… А может, зря? Ведь уверенности ни в чем нет, и рано сбрасывать с сердца камень.
Вместо того, чтобы думать о том, о чем думать не хочется, девушка сходила за некоторыми вещами, а потом вернулась обратно в гостиную.

***

Когда Нэвус проснулся через два часа тридцать четыре минуты, он был накрыт теплым пледом, словно связанным самостоятельно, шоколадного цвета. На полу перед креслом, спиной к Даку, сидела, скрестив ноги, Доркас и что-то читала, попутно делая какие-то пометки на листе пергамента, лежавшем рядом с ней на полу. До почувствовала движение и обернулась, отложив книгу.
- Доброе утро, - она улыбнулась той своей улыбкой, которую могли видеть только самые близкие люди. Обычно Доркас улыбалась иначе – мама называла эту улыбку «ты не знаешь меня, никогда не узнаешь», а сама девочка говорила, что она просто силой воли подтягивает уголки губ вверх. Здесь было другое – она улыбалась губами, а еще глазами и, кажется, даже сердцем. Дори подтянула свою сумку к себе за ремень.
- Я подумала, что после спасения меня от коварного чудовища под дождем, ты мог заболеть. Да и вообще, погода была не менее коварна – кстати, сейчас распогодилось и вылезло солнце. Но я к чему, - девушка вытащила склянку из сумки. – Выпей, пожалуйста, а то твоя принцесса будет страдать. Кстати, дай голову потрогаю, если температура, понесу тебя к Помфри. Заодно посмотришь на полумертвого дракона.
Она повернулась к Нэвусу и легонько коснулась ладонью его лба.

+6

7

Его пустота была мглисто-серого цвета.
  Она клубилась вокруг него, извивалась и морщилась. Она стелилась под ногами, проплывала головой, ложилась на ладони и оседала на волосах.
  Его пустота была почти осязаема и вбирала в себя, как губка.
  Она слизнула с него черную мантию и сине-бронзовый галстук, она выманила у него волшебную палочку и ничего не дала взамен, кроме ощущения полной беспомощности, и почему-то - обиды.
  Его пустота была не сама по себе пустотой. Она пришла, когда что-то важное пропало из его жизни, она пришла вместо; но разве пустота может что-либо возместить? Серые пальцы густого ничто обвили Нэвуса Дакворта и забрали у него имя и фамилию, оставив только смешное желтоперое прозвище. Даклинг, Утенок.
  Лишенный знакомых мест и названий, лишенный почти всего, что делало его кем-то особенным, отличным от других, он позвал то единственное, что пустота позволила ему вспомнить. Единственный дом, единственный отрезок времени, который смогла воскресить его внезапно занемогшая память. Он бежал; бежал со всех ног, он задыхался, падал, вставал и снова бежал, прихрамывая. Перед ним распахнулись тяжелые двери, за спиной прозвенел китайский колокольчик, но какое ему дело до посторонних звуков, когда он может слышать только топот мальчишечьих ног у себя за спиной, видеть только паркет и ковры у себя под ногами. Его ботинки оставляют следы грязи на полу, в этом нет никаких сомнений, и мысль о предстоящем наказании подгоняет его - он силится бежать ещё быстрее. Они догонят, - думает он, и это не догадка, а констатация очевидного факта - они всегда догоняют. - Они догонят и побьют меня. Генри и Луис, всегда Генри и Луис, иногда даже Джон, но двоюродный брат был младше Даклинга и слабее, а потому неизменно получал сдачи. Но Генри - другое дело, он был старше, и брал с собой своего однокурсника, страшного задиру, кто бы подумал, что такие учатся на Хаффлпафе...
  Имена и названия, цвета и предрассудки, привычная хронология времени - пустота щедро распахнула перед ним свои закрома, куда прежде заботливо сложила украденные у него знания.
  Он бежит, бежит, бежит, мимо столов и стеллажей, мимо стопок книг, мимо кресел, вперед - к небольшой двери, которая ведет в сад. Он врезается в темное дерево, дергает ручку, почти кричит от досады и разочарования, когда вдруг замок щелкает - как если бы он произнес заклинание, которого ещё не знает, - и Даклинг вылетает на дорожку, теряет равновесие и падает. У него разбиты коленки и содрана кожа с ладоней, и это не имеет ни малейшего значения, потому что он успел, он добрался, она спасет, поможет, оградит его. Конечно, ему не избежать наказания - едва ли удастся убедить тетушку, что он совершенно случайно открыл дверь, которую открывать не должен был, и вовсе не бежал по дому, в котором бегать было запрещено. Он встает, отряхивает одежду, одним длинным неразборчивым словом произносит извинение и только после этого поднимает глаза. Никого нет.
  В саду никого нет.
  Даклинг делает шаг вперед и протягивает руку. Как же... как же так, почему ты ушла, куда же ты ушла, зачем тебе уходить! Он никак не может позвать её по имени, помнит что угодно, кроме заветного имени, и только открывает и закрывает рот, как рыбка, которую беспощадный океан выбросил на берег. Как же... почему тебя нет...
  Пустота вернулась, захлестнула собой цветущие яблони, гравий садовой дорожки и двух мальчишек, выбежавших из библиотеки вслед за ним. Сначала она забрала цвет, затем стерла очертания предметов. Деревья вросли назад в землю, а затем и земля пропала под слоем густого серого ничто. Дом позади него, лишенный той, чье имя он никак не мог назвать, рухнул, и его обломки, смятые, уничтоженные, исчезли в пустоте.
  А потом пришло имя. И не было ничего, к чему бы оно относилось, никого, о ком говорило бы. Лорелей.
  Кто это? Звучит так знакомо. Кто такая Лорелей?

Most of my sweet memories were buried in the sand
The fire and the pain will now be coming to an end
How did you get to save me from this desolate wasteland
In your eyes I see the dawn of brighter days again.

  Он не услышал ни слова из того, что сказала Дори. Сердце билось часто-часто, и ему явно недоставало места в груди, словно сжатой стальными тисками. Дак наклонился вперед, упершись локтями в колени. Он помнил, конечно же, помнил; и свое имя, и её, и помнил, кем она была - сестрой его матери, другом,  учителем. Она была... Лорелей.
  Сон-о-пустоте все ещё время от времени тревожил Нэвуса; поджидал моменты слабости, усталости и возвращался, чтобы поглотить, заставить заново пережить потерю. И каждый раз во сне все происходит так же нелепо, как это было в действительности. Она просто… уходит. Её больше нет там, где она всегда была. Пустота услужливо напоминала, как это, быть владельцем внезапно опустевшего дома. Каково помнить десятки имен, родных и чужих одновременно, и забывать постепенно имя самое важное. Что значит потерять иллюзию семьи - иллюзию, ведь, в конце концов, она не была ему матерью и никогда не пыталась её заменить.
  - ...на полумертвого дракона.
  Дак заметил баночку в руках у Дори. Бордоперцовое? Заметил саму Дори. Ну конечно же. Ему неожиданно стало теплее и как-то... наполненно, что ли. Вместо пустоты, бесформенной негреющей пустоты в нем начиналось что-то новое - начиналось каждый раз, когда он видел, как Медоуз улыбается - кто бы мог подумать, что она умеет так улыбаться, - каждый раз, когда она смотрела на него. Или даже не на него, какая разница, куда она смотрела и что говорила. Он радовался любому признаку того, что она возрождается к жизни, обращает внимание на мир вокруг, хоть как-то взаимодействует с этим миром. А теперь ты притащила мне зелье от мадам Помфри. Как же просто и... нормально. Дак собрался было извиниться и переспросить, о чем говорила девушка, когда она коснулась его лба.
  - Ты...
  И внезапно все оборвалось, разрушилось, сорвалось, слетело, вырвалось наружу. Прикосновения оказалось вполне достаточно, чтобы внутреннее спокойствие, почти вернувшееся к нему, разлетелось вдребезги. Он сполз с кресла на пол, потянулся к Дори и ткнулся носом ей в плечо.
  Нет, нет, только не раскисай, утка, не смей, не вздумай.
  Дак не мог заставить себя ни отстраниться, ни обнять подругу. Он чувствовал себя так, будто его только что выпотрошили и набили опилками. Как было бы здорово сейчас лечь, положить голову на колени Дори и уснуть снова - но на этот раз по-настоящему, без тревожных сновидений. Забавно выходит, Доркас Медоуз. Я думал, что стал себе Мюнхаузеном, но все ещё не могу выбраться из болота без твоей помощи. Как же так получается, что ты оказываешься рядом, когда я распадаюсь на части, и как же так выходит, что у тебя всегда есть, чем меня склеить?
  Бордроперцовое зелье, например, и дай Мерлин, чтобы оно помогло, иначе я не дойду до спальни, и тебе придется закопать мое бездыханное тело на опушке Запретного Леса.

the song

Woodkid – Wasteland

Отредактировано Naevus Duckworth (16-04-2014 01:36:19)

+7

8

Hans Zimmer - Time

- Тони! Тони! - девочка бежит по лестнице в комнату брата, ее улыбкой можно осветить полмира. Нет, весь мир. Она распахивает дверь - по привычке без стука - и с котенком на руках врывается в комнату. - Посмотри, кто у нас теперь, - ее взгляд касается сидящей рядом с Тони девушки, - есть.
Во всем мире в эту самую секунду выключили свет.
Улыбка померкла, во взгляде - привычная чужим людям холодность, от которой становится неуютно. Но чужой девушке, очевидно, все равно: она улыбается, глядя Доркас в глаза, а затем переводит взгляд на парня, выражая просьбу представить девушек друг другу.
Дори вчера вернулась из Хогвартса, ей 14, и она закончила 3 курс. И каких-то девушек рядом дома с Тони она видит впервые. Котенок на руках внезапно перестает быть чем-то важным, несмотря на свою персиковую рыжесть, наивный взгляд и тот факт, что это небольшая замена отцу, ушедшему чуть больше месяца назад. Конечно, нельзя сказать, что кошка заменит Дори родителя, но с мамой она всегда была более близка, чем с отцом, которого мало кто интересовал, кроме самого себя, но все-таки, когда тебе есть, о ком заботиться, некоторые проблемы уходят на второй план.
- До, познакомься, это моя девушка Мишель. Я не писал тебе об этом, потому что хотел устроить сюрприз. Мишель, это моя прекрасная сестра Доркас. Ну, я рассказывал.
Ах, это уже не чужая девушка - она уже _наша_. Девочка Медоуз не считала, что есть что-то ее, а что-то его. Только их. Их жизнь, их семья, их проблемы, их радости. Его девушка...
- Нравится? Это шотландская вислоухая, мы с мамой долго выбирали. Решили, что рыженькая девочка тебе понравится. Как назовешь?
Доркас пару мгновений смотрит на другую девушку, не отрываясь и не моргая, и только потом говорит.
- Мишель.
Она уходит из комнаты, резко развернувшись, и выдыхает от собственной слабости за закрытой дверью.

- Дори, что произошло?
Вечером к ней под окно на крышу заходит брат, и девочка разрывается между желанием расплакаться и желанием закрыть окно так, чтобы прищемить Тони пальцы.
- Все в порядке.
- Доркас.
- Энтони?
Он не выдерживает и запрыгивает к ней в комнату: на кровати спит рыжий котенок, а сама Дори окунает фотографии в зелье, чтобы они начали двигаться.
- Смотри, Мишель тебя заждалась.
- Интересно, почему ты так назвала ее.
Доркас пожимает плечами и говорит как бы безэмоционально.
- Возможно, из любви к своей кошке я не смогу слишком сильно ненавидеть твою девушку-сюрприз.
- Почему ты ее вообще должна ненавидеть?
- Потому что она забирает тебя у меня.
Тони словно зависает: изогнув брови, он смотрит на сестру немигающим взглядом, как на сумасшедшую, пока та продолжает проявлять фотографии. Наконец она заканчивает и поворачивается к нему.
- Доркас, ты хотя бы понимаешь, какой бред ты несешь?
- Уйди отсюда, пожалуйста.
- Видишь ли, - он хватает ее за плечи и заглядывает прямо в глаза, - я не могу всю жизнь прожить с тобой, какая бы ты ни выросла, потому что ты моя сестра. Я обещал всегда быть с тобой, и я всегда буду, но у человека бывает два зеркала. Одно мое - ты, другое - она, и вы не мешаете друг другу в моем сердце совершенно. Доркас, как ты вообще можешь думать о том, что однажды перестанешь быть для меня такой важной?
Он отпускает ее плечи и усмехается по-доброму и ласково.
- Милая, вот когда ты влюбишься, то поймешь, о чем я говорю, а сейчас просто не придумывай себе что попало. А Мишель красивое имя для кошки, но немного обидное для твоей новой знакомой. Может быть, ты дашь ей краткой, производное от Мишель?
- Я не понимаю, как в сердце может быть много человек, - не унималась девочка. - Как там можешь быть ты, мама, а потом еще кто-то. Это какие-то непостижимые знания для меня. Либо у меня маленькое сердце. Потому что я очень сомневаюсь, что там хоть когда-нибудь окажется кто-то третий, не говоря уже о больших числах. Меня ведь рвать на части будет, ты же знаешь, как я реагирую на все эти чувства... И если ты исчезнешь, то ничто и никто не заменит тебя, но появится ли другая комната для нового человека? Мне кажется, теряя, мы лишаем себя возможности получить что-то новое.
- Дори, ты у меня очень умная, конечно, и в школе своей ты учишься отлично, но когда дело доходит до отношений, - Тони мягко улыбается, - тебе еще не понять этого, потому что тут знания и книги не помогут. Надо прочувствовать и пройти через это самой.
- ...Я буду звать ее Шелл.

***

Доркас вздрогнула, когда Дак спустился к ней и ткнулся в нее носом, как котенок, ищущий теплой руки. Она сидела так почти неподвижно, забывая порой, как дышать, и все боялась, что - вот, сейчас, еще пару секунд, и кто-то из них испугается и убежит прочь, - но секунды бежали, а они не отодвигались, не пугались, не убегали.
Девушка поняла, что сердце не ограничено по количеству комнат в нем. Она потеряла, несомненно, самого любимого человека во всем мире; но тот, кого она обрела, стал ей тоже очень близким и почти родным. И даже не разорвало на части - пока не разорвало. Кто знает, что случится, когда она...
Когда она, досчитав до пяти в своей голове, чтобы набраться храбрости, обнимает Дака, одной рукой поглаживая его по голове.

Отредактировано Dorcas Meadowes (30-04-2014 10:23:57)

+5

9

[mymp3]http://ato.su/musicbox/i/0514/90/5ee6d4.mp3|Agnes Obel – Philharmonics[/mymp3]
  Замереть.
  Он тихонько вздохнул и отпустил. Отпустил тяжелые, громоздкие воспоминания, тоску, обиду. Отпустил все то важное, что не успел сказать, и все то грубое, что успел наговорить. Отпустил себя-Даклинга, хромого мальчишку, который спасал тюльпановых принцесс и прятался на деревьях в саду. Он попрощался - в который раз - с домом, в который ещё не скоро сможет вернуться, с женщиной, воспитавшей его, с долгими часами, проведенными в прогулках с ней. Она ушла. Улыбнулась, махнула рукой, зазвенели браслеты на тонком запястье, с плеч упала темно-синяя шаль. Она ушла в темноту, она не вернется. Прощай.
  Fare thee well! and if forever,
  Still forever fare thee well.

  Прощай.
  ...замереть.
  Дори-Дори, милая Дори, хмурая Дори, почему ты все ещё здесь, что держит тебя рядом со мной, почему ты ждешь, помогаешь, терпишь?.. Почему мы с тобой вообще сошлись, мы, такие радостные и дружелюбные, что плакать хочется? И почему мы упорно тащим друг друга вперед, когда хочется лечь, и уснуть, и не бороться больше? Ведь может быть, нам было бы легче поодиночке - каждому со своими бедами, каждый в своей собственной яме? А может быть, тогда мы бы не выбрались вообще.
  Дори, милая Дори, ранимая Дори.
  Ты хорошо знаешь, каково это. Наверное, поэтому ты все ещё здесь, позволяешь мне сидеть так и вдыхать слабый запах твоих духов. Греться твоим теплом - тоже слабым, ты худая совсем стала, когда же ты успела стать такой худой. Надо почаще садиться рядом с тобой в Большом Зале и следить, чтобы ты кушала, как следует, и вообще почаще ходить с тобой по Хогвартсу, пока у меня ещё есть время, пока я ещё числюсь учеником Школы Чародейства и Волшебства. Много ли будет у нас потом возможностей для встречи? Ты отучишься ещё год, пойдешь работать. Ты ответственная, ты обязательно найдешь себе серьезное место. И умная. Тебя могут взять в Аврорат.
  О своем будущем Дак предпочитает пока не задумываться - смутные мысли, смутные планы, безумные и невыполнимые. Нет, он не будет думать о себе. Только о ней. Сейчас он может думать только о ней.
  Нэвус хочет дотронуться до неё - до острого плеча или тонкой шеи, погладить по щеке, взять за руку. Но сдерживается. Так нельзя. Или можно? Дак не посмеет, ни за что на свете. Они и без того уже превысили норму прикосновений на сегодня, сначала на трибуне, потом на стадионе. Он не рискнет спугнуть её лишним словом или движением.
  Сейчас Доркас так близко, что у него перехватывает дыхание. Ещё чуть-чуть - и он отодвинется, чтобы не сойти с ума. Давай же. На счет пять.
  Раз. Два. Три...
  Одна её рука скользнула ему за спину, другая опустилась на взъерошенные после сна волосы.
  Она обнимала его. Она. Его. Обнимала.
  Внутри с оглушительным ревом что-то взорвалось, торжественно заиграл симфонический оркестр, испуганно вскрикнула птица, яркое знамя взлетело на вершину флагштока, звезды сорвались с неба и рассыпались по земле горячими углями, древние замки разрушились до основания, на далеких островах грянули самодельные барабаны, лопнули обручи на бочках с вином, порвалась струна на испанской гитаре, Лохнесское чудовище вынырнуло на поверхность, выстрелила корабельная пушка, альпийский пастух запел, оступился, сорвался с обрыва и упал на спину.
  Она обняла его.
  Дак судорожно выдохнул. Он больше не может, нет, нет, нет, Дори, Доркас, зачем же ты так, зачем ты, ты же знаешь, ты не можешь не знать, ты не могла не догадаться! А если знаешь, то зачем же?..
  Он хочет обнять её в ответ. Он хочет поцеловать её, больше всего на свете он хочет прямо сейчас поцеловать её, и плевать, чем это обернется, и плевать, что кто-то увидит. Но не может, не смеет, не должен. Наверняка она ничего не понимает, - уговаривает он себя, хотя сложно поверить, будто внимательная Доркас может не понять, что в неё по уши влюблен олух-семикурсник. - Она просто успокаивает, просто помогает. Как... мама.
  Нэвус резко отстраняется и смотрит на неё широко раскрытыми глазами. Ему больно. Страшно. Да что там - он в ужасе. Что ему делать? Что говорить? Что она думает о нем, что она чувствует о нем, зачем, зачем, какого черта она обняла его? Он снова, как после пробуждения, дышит очень часто. Голова легкая, в голове туман. Дак растягивает губы в неестественной улыбке, чтобы Доркас не обиделась, протягивает ладонь, - подумать только, пальцы дрожат, - и забирает у неё бодроперцовое зелье.
  Выпивает. Зажимает уши руками и закрывает глаза, смеется - из ушей валит густой дым. Он почти не притворяется. Почти.
  - Спасибо, доктор Медоуз, мне значительно лучше, - как будто ничего только что не произошло, как будто все так и должно быть. - Пойду возьму учебник, надо дописать конспект. Никуда не убегай.
  Он кивает ей, встает и идет в спальню для мальчиков. Там пусто. И тихо. Дак ложится на кровать, сворачивается калачиком и с трудом подавляет желание заскулить. Слышно, как тикают наручные часы, слышно, как скребется на чьей-то тумбочке безымянный зверек. Слышно, как глупый мальчишка кричит про себя: «Зачем?!».
  Через пять минут Нэвус встает, берет школьную сумку и спускается в гостиную.

***

  Пыль кружится и оседает на страницах старой книги. Дак бездумно протирает пальцем пометки на полях, сделанные зелеными чернилами. Хорошо, мадам Пинс не видит, а то ещё решила бы, что это он сделал. Но библиотекарша суетилась в другой секции, отчитывая за что-то группку хаффлпаффцев, и её пронзительный голос мешал сосредоточиться. Впрочем, сегодня ему все мешало сосредоточиться.
  Он слишком поздно лег. Очень рано встал. Совсем ничего не позавтракал. Попытался поучиться возле озера, но устал от громких голосов и спрятался в библиотеке. Формулы заклинаний плыли перед глазами и отказывались запоминаться. Соберись, Нэвус Дакворт. Всего через несколько недель начнутся экзамены, первый из них - трансфигурация, и ты сдашь его, потому что провалить трансфигурацию - это, дорогой, слишком даже для тебя. Дак потер переносицу и поправил очки. Наконец витиеватые буквы на странице сложились в предложения и абзацы. Нэвус чертыхнулся - он больше десяти минут читал Законы Элементарной Трансфигурации Гэмпа - законы, которые знает наизусть ещё с первого курса.
  Ну давай же, Дак, сосредоточься. Осталось так мало времени, и нужно столько всего запомнить. А теперь полистай книгу и повтори, наконец, что-нибудь полезное. 
  И какой изверг придумал эти проклятые ЖАБА?

quack

Fare thee well by Lord Byron.

Отредактировано Naevus Duckworth (09-05-2014 21:48:50)

+5

10

Как же хорошо, спокойно и уютно. Словно я... дома.
Доркас не знает, что там творится у Дака в голове, но она очень надеется, что что-то хорошее. Девочка просто сидит, обнимая своего друга-ну-да-конечно, и почти не дышит. Больше всего ей сейчас хочется, чтобы ее обняли в ответ, чтобы все было понятно до конца; она бы тогда улыбнулась, непременно улыбнулась, так спокойно и тепло, как давно не могла, и уткнулась бы носом в его шею, согревая своим дыханием – насколько это возможно. А может быть, уткнуться и без ответных объятий? Ведь этого и так хочется невыносимо, и пусть для Дори это будут прикосновения сверх нормы, все равно; Дак стал важным исключением. А еще хочется коснуться его губами – можно даже щеки или того же лба, почему бы не проверить температуру еще раз? – и потом ждать, что из этого выйдет, должно что-то выйти. Дак же сам сказал – «ненавижу», - а как еще можно прочитать его слова, кроме как полностью противоположно, если речь идет о чувствах?
Доркас тихонько выдыхает и уже собирается сделать самое простое из своих желаний: собирается наклонить голову и уткнуться Нэвусу в шею или плечо, обняв тем самым чуточку сильнее. Она не успевает досчитать до пяти.
Дак резко отстраняется от нее – слишком резко, Дори даже вздрагивает и перестает его обнимать, руки просто падают на пол, словно ими перестали управлять. Что происходит дальше, девушку почти не волнует. Ей кажется, словно ее побили по рукам, по всему телу, затронув сердце, легкие, желудок, а потом взяли нож и разрезали на кусочки душу. Нет, так не бывает, как же так, ведь я же знала, я же знаю, что…
Она вздрагивает еще и еще раз: первый – когда видит наклеенную улыбку у друга, а уж в фальшивых улыбках она мастер; второй – когда он забирает зелье из ее рук; третий – когда Дак смеется из-за дыма в ушах.
- …Никуда не убегай.
Это все, что она слышит; горько усмехается – она бы убежала с радостью куда-нибудь далеко, да вот ее как будто прибили к полу. Нэвус исчезает, и только тогда Дори встает – скорее, ползет с пола на кресло, - и изо всех сил старается не убежать. Ей кажется, что Дак не зря то сказал, - наверняка знал, что она захочет убежать отсюда.
Если бы можно было убежать от себя, и если бы было место, куда бежать, я бы убежала навсегда и никогда бы не вернулась. Но такого места нет, я везде лишняя; а от себя мне не спрятаться никогда. Господи, прости меня за мои грехи, видимо, будущие, потому что сейчас я не знаю, что плохого совершила. Прости меня, ибо я устала болеть и страдать. Она снова думает о том, что лучший способ общения с людьми - это полное отсутствие взаимодействия с ними. По крайней мере, тактильного. А потом ее мысли возвращаются к себе самой.
Как можно было вообще подумать о том, что меня можно полюбить? Ведь за что, правда? За вечно хмурое лицо? За тихий голос, который услышать-то практически невозможно, так редко я разговариваю? За почти невидимое присутствие всегда и везде? За слишком острые кости, за низкий рост, за слишком большие глаза и болезненно бледную кожу – полную противоположность темным волосам? Как можно было даже допустить мысль о том, что я, Доркас, могу кому-то нравиться? Я же словно больная – точно, здоровые люди выглядят не так, лучше.
Что у меня есть, кроме боли, памяти, фотографий и тонны книжек? Ничего. Только, порой, желание уснуть и не проснуться, ведь уже в неполные 17 лет чересчур много страшного произошло. Потери, смерти…
Первая любовь.
Как можно было подумать, что слова «я тебя ненавижу» следует отображать зеркально и понимать в этом зеркальном смысле?

Дори никогда не плачет, если рядом есть живая душа, но окажись она сейчас одна, то заплакала бы непременно. Но тут из спальни выходит Дак; и все, что ей остается – это продолжить свои нумерологические расчеты, надеясь, что цифры не сольются в кучу, пока он сидит недалеко от нее и пишет свой конспект.

***

Как бы я хотела найти место, где было бы все, что мне нужно.
Доркас сидит на подоконнике в коридоре на седьмом этаже и делает пометки в пергаменте, попутно читая очередную книгу по защитной магии – правда, этот том она читает второй раз за все пребывание в Хогвартсе, но то было на 3 курсе, а сейчас можно найти что-то новое, за что тогда глаз не зацепился. 
Место, где я могла бы спрятаться.
Уголком глаза она замечает движение справа от себя. Поднимает голову и поворачивает ее в ту сторону – никого нет. Вновь возвращается к книге, но лишь на секунду, ведь в следующую она осознает: здесь появилась новая дверь. И не просто дверь, а огромная, с резными элементами, высокая, словно ворота…
Глупо идти туда, куда тебя так красиво приглашают, но у Дори было два аргумента, что все в порядке: дело происходит в Школе, а не в Лютном переулке – это раз; она как-то слышала про комнату, появляющуюся по очень сильному желанию, - это два. Доркас вошла в комнату. Но через минуту она вышла оттуда – нужно было найти кое-кого очень, очень важного.

Поиски не были долгими – девушка неплохо знала, где может находиться ее друг, и библиотека была не последней в списке, тем более, что скоро экзамены.
Десять дней. Десять дней Дори находила уйму крайне важных дел и бегала от Дака: все, лишь бы не попадаться лишний раз ему на глаза. Не мучить ни себя, ни его.
Она безумно скучала. Каждый вечер ей хотелось подойти к другу и сесть с ним рядом, рассказать ему что-то интересное из недавно прочитанного, послушать его истории – и даже, наверное, можно будет прикоснуться: положить на плечо голову, взъерошить волосы, с легким смешком ткнуть в плечо. Но Доркас просто брала из библиотеки нужные книги перед ужином, чтобы после него уйти сразу же к себе в спальню, опустить балдахин и читать, пока глаза не начнут закрываться, а потом уснуть. И проснувшись утром, прислушиваться да выглядывать, когда же Нэвус уже уйдет завтракать, чтобы пойти в Большой Зал позже минут на 20-30. Или не пойти вовсе, а дождаться обеда. Или и обед тоже пропустить. Какая разница, есть или не есть, - в тумбочке есть шоколад и Берти Боттс, если голод будет невыносимым, а худеть ей больше некуда. А еще Доркас впервые за всю дружбу с Даком обрадовалась, что они с разных курсов: в учебное время они совсем не видят друг друга.
Наверное, это было эгоистично, - ее друг наверняка не понимает, что происходит, а она просто избегает его, но так будет лучше. У него – экзамены, выпуск и нет больше Хогвартса и Доркас. У нее – отболит, отойдет, перетерпит. Ничего смертельного. Не такая она уж и важная персона в жизни Нэвуса, чтобы по ней можно было скучать и страдать. Тем более, ей ясно дали понять, что присутствие девушки рядом Дакку неприятно: он не просто сказал, что ненавидит ее, он еще и дернулся от ее объятий так, словно она облила его кипятком. Ну и что с того, что он сам сполз к ней и ткнулся ей в плечо? Просто он простудился, вот и все. Ну и что с того, что он десять дней назад наплевал на свой любимый квиддич, потому что решил, что ей грозит опасность? Они просто были друзьями. А потом она своими руками на шее и плече все испортила. И с чего она взяла вообще, что научилась понимать сказанное другом между строк? Слишком много возомнила о себе и о своих умственных способностях. Не могут тебя любить, Доркас, даже не мечтай. Тем более Дак. Девушка тихо садится рядом – кажется, парень ее не замечает.
- Привет, - очень тихо и неуверенно начинает она, делая вид, словно все идет так, как надо. Она видит, что он устал, и поэтому хочет увести его отсюда, да только не знает, можно ли. Можно ли спросить у него, как дела, как подготовка, не голоден ли он, не устал ли, не хочет ли прогуляться? Можно ли позвать его с собой? Можно ли… взять его за руку? Она не знает ответа, но делает то, что хочет настолько сильно, что трясутся пальцы. – Пойдем, - вот так, просто, говорит Дори, и осторожно касается кончиками пальцев его руки, а затем, вдруг осмелев, слегка ее сжимает. – Пойдем со мной, пожалуйста.

Пока они идут к Выручай-комнате, девушка не держит Дака за руку, не касается его плечом – словом, не трогает вообще никак, просто идет рядом. Она с самого начала сказала, что им надо на седьмой этаж, поэтому почти всю дорогу они молчат.
А когда подходят к месту назначения, Доркас начинает говорить.
- Я хотела найти место, где могла бы... спрятаться, - девушка запоздало понимает, как странно это звучит после десяти дней беготни от лучшего друга. – И место, где было бы все, что мне нужно. Я просто подумала об этом, а потом появилась дверь.
Как по заказу, на стене перед орлятами появляется дверь, которую Дори тут же узнает. Она вновь перебарывает свой страх и берет Нэвуса за руку, ведет его к двери.
- Я уже была там, и, знаешь, здесь и правда есть все, что мне нужно, - медлит с секунду, а потом встречается с другом лицом к лицу. – Не хватает только тебя, Дак.

Отредактировано Dorcas Meadowes (11-05-2014 11:33:10)

+6

11

I've spoiled everything.
  Страница номер двести пятьдесят четыре. Это было четвертое мая. Десятая глава. Это случилось десять дней назад. Заклинания, используемые для превращения живых предметов в неживые, требуют особой концентрации. Я хочу стать деревом. Высоким старым деревом, чьи корни тянутся под черной влажной землей на долгие мили. Чьи кривые ветви переплетаются друг с другом и устремляются наверх, к ярко-синему небу. Я хочу стать деревом с жесткой корой и острыми листьями, и чтобы никогда в своей долгой древовидной жизни я не видел человеческого лица.
  Because I've spoiled everything.
  Дак думает о своем и не видит совершенно, что происходит вокруг; когда слышится голос Дори, ему кажется, что он случайно задремал. Целых десять дней Нэвус почти не видел Доркас - в Большом Зале она или вообще не появлялась, или садилась на другом конце стола. Несколько раз, заметив девушку в коридоре, Дак бросался вперед, чтобы догнать, но потом вдруг останавливался, как вкопанный, и не двигался с места, пока не терял её из виду. Что он скажет, кроме слов приветствия? Что она ответит ему на банальное "как дела"? Хорошо, Дак, даже отлично. Ты всего лишь испортил все, когда оттолкнул меня и убежал в спальню зализывать выдуманные раны. А так все замечательно, ты большой молодец.
  Безуспешные попытки отвлечься приводят к очередным мысленным разговорам с Дори. Он долго объясняет ей, почему поступил, как полный придурок, и она непременно прощает и целует его. Потом традиционная оплеуха самому себе, потому что хватит мечтать о несбыточном.
  Почему она не хочет меня видеть? Дак спрашивает себя по сто раз на дню, и едва не кричит от накопившейся боли. Она все поняла и не хочет иметь со мной дело? Вполне понятно и ожидаемо. Или просто обиделась? Тогда все поправимо, нужно просто найти её и извиниться, только почему-то каждый раз, когда Доркас проходит рядом, Дак замирает на месте и не может даже окликнуть по имени. А может, она?..
  Конечно же, не может. Он смотрит в зеркало, указывает на свое отражение зубной щеткой и говорит наставительно:
  - Ты, Нэвус Дакворт, безнадежный идиот. Что ты из себя представляешь? Дурацкие шутки? Дурацкие выходки? А может, ей страшно нравится, как ты держишься на метле? Да она терпеть не может квиддич! Наверняка она просто обожает тебя за твои ночные кошмары и срывы. А ты ещё и хромаешь, как Джон Сильвер, - Дак включает воду, чтобы заглушить собственные мысли. - Кто в своем уме может в тебя влюбиться?
  - Только не я, - в ванную комнату заходит однокурсник, и они оба смеются, хотя больше хочется плакать. - А кто такой Джон Сильвер?
  Никогда ему так не было одиноко, как в эти несчастные десять дней. Никогда он так сильно не сожалел, что его друзья уже покинули стены Хогвартса и нельзя подойти к ним в любой момент и спросить совета. Дружеский щелбан тоже не помешал бы. Можно, конечно, послать одному из них, а лучше обоим, сову... но Нэвус не любит и не умеет писать письма, и особенно просить о помощи.
  И вот Доркас Медоуз приходит к нему сама в хранилище чернильных знаний, страну кожаных переплетов, владения грозной мадам Пинс. Он смотрит на девушку как завороженный и молчит.
  - Пойдем со мной, пожалуйста.
  Дак даже не пожимает её ладонь в ответ, настолько невероятным, иррациональным ему кажется происходящее. Она же не хотела его видеть и слышать, что изменилось? Ничего оптимистичного в голову не приходит. Куда ты ведешь меня? Очередной лестничный пролет. Что ты скажешь мне, когда мы придем? Его сумка, набитая учебниками, задевает рыцарские латы в коридоре. Мы можем дружить, как прежде? Доркас замедляет шаг - они почти на месте. Или я действительно все непоправимо испортил?
  - Я хотела найти место, где могла бы... спрятаться.
  I've spoiled everything.
  - ...здесь и правда есть все, что мне нужно. Не хватает только тебя, Дак.
  Have I?
   С тех пор, как она забрала его из библиотеки, Нэвус не произнес ни слова, и сейчас никак не может собраться с мыслями. Не может поверить в то, что только что услышал. Тебе не хватает... меня? Как кому-то может его не хватать?
  - Неправда, - вырывается у него, хоть и шепотом.
  Дверь за ними закрывается; на языке крутится название, что-то очень знакомое, из книги, или из разговора, - Выручай-комната. В ней высокие стеллажи с книгами, маленький столик у окна, за которым виднеется светлый лес. Диваны и кресла, вышитые подушки с длинными кисточками. Мягкий ковер под ногами. В дальнем углу фортепиано темно-коричневого дерева, на крышке - стопки нот. Бумага на столе. Чернила. На подставке стоит старенький граммофон, к нему прислонены пластинки в желтых конвертах.
  И в самом деле, что ещё нам нужно.
  Это "нам", такое простое и естественное, пугает его; он поворачивает голову и смотрит на Дори, крепко держа её за руку. Хуже, чем было, стать не может, - уверяет себя Дак, хотя прекрасно понимает, что может. Например, она ударит его. Или даже нет, просто разозлится и уйдет. Или не станет тратить на него ни слов, ни эмоций, выскользнет за дверь и оставит его одного, и тогда что бы ни появилось в волшебной комнате, она останется пустой.
  I'm going to spoil everything... again.
  Дак наконец отпускает ладонь Доркас - только для того, чтобы осторожно обнять её и притянуть к себе. Где-то фоном надрывается валторна и гремят барабаны, или просто сердце у него стучит слишком громко и гулко. Наверное, он должен что-то сказать Дори, объяснить все, как в тех долгих подробных беседах, которые он себе неоднократно представлял. Вместо этого Дак наклоняется и касается её губ своими губами, робко и неловко.
  Он уже не в силах повторять себе ненавистное, но такое привычное "кому ты вообще нужен" и отчаянно хочет поверить, что все-таки нужен, и не кому-то, а именно ей, худой молчаливой девочке с огромными голубыми глазами.
[mymp3]http://ato.su/musicbox/i/0514/62/e42389.mp3|Brian Crain - Tenderness[/mymp3]

Отредактировано Naevus Duckworth (11-05-2014 20:00:50)

+5

12

Доркас оглядывает комнату и удивляется изменениям. Здесь стало светлее, гораздо светлее, но если это могло показаться девушке – ей и самой стало светлее с возвращением Дака в ее жизнь, - то некоторые вещи совершенно точно появились только во второй раз. Все, что имеет отношение к музыке, - фортепиано, ноты, пластинки, граммофон, - все это было заказано Нэвусом, потому что Дори к музыке никогда не имела никакого отношения; она творит движущиеся и не только картинки, глядя одним глазом в маленький видоискатель и нажимая на кнопку спуска затвора, отчего диафрагма фотокамеры быстро моргает, ловя свет, и на снимках получается красивое закрученное боке.

Дак тоже изучает «место, где будет все, что нужно Доркас», не отпуская ее руки; осознание того, что они оба совсем забыли про лимит прикосновений, заставляет ее улыбнуться и прикусить нижнюю губу, чтобы не заулыбаться широко – не ее стиль. Потом она думает о том, что, должно быть, это десять дней без любого общения друг с другом сыграли роль – вроде как, надо наверстать упущенное, но ей безумно хочется, чтобы это было не так. За размышлениями До не замечает, что Нэвус смотрит на нее, и она изо всех сил сдерживает себя, чтобы не повернуться к нему, а только осторожно переводит на него боковой взгляд.

Не дышать.

Нэвус отпускает ее руку – Доркас не может больше держаться; она поворачивает в его сторону голову и встречается с другом взглядом, теплым, орехово-медовым. Дак молчит, и это кажется очень правильным, потому что если и нужно что-то объяснять, так это то, почему все это не могло произойти десять дней назад. Дори понимает, что происходит, конечно же, она понимает, но не верит в это. Где-то слишком громко тикают часы – кажется, в ее голове, - и секунда длится словно двадцать. Ее тело сражается само с собой: делая шаг к Даку, девушка чувствует дрожь в коленях; покрываясь мурашками от объятий, она напрягается до боли в плечах; ей хочется убежать, исчезнуть, провалиться сквозь землю, пропасть, испариться, растаять, сжаться до размеров атома, но вместо этого – одному Богу известно, откуда она знает, что делать, - Доркас слегка наклоняет голову и смыкает дрожащие ресницы, как крылышки двух угольно-черных бабочек.

Легкий взмах журавлиного крыла.

Одного прикосновения губ оказалось достаточно, чтобы время побежало быстрее. Дрожь не уходит, она просто меняется - так перетекает страх в светлую радость; девушка расслабляется – былое напряжение уходит, уступая место еще более учащенному пульсу и легкому головокружению. Он ей нужен, она не врала, и судя по тому, что сделал Дак после десяти дней глупой, ненужной никому из двоих, разлуки, она была нужна ему тоже.
Проходит всего мгновение с той самой секунды, как Нэвус коснулся ее губ своими, - и Дори поддается ему, мягко целуя его в ответ чуть приоткрытыми губами.
Больше всего на свете она боится, что сейчас Дак снова убежит от нее. И этого она допустить не может. Доркас очень соскучилась, Доркас все эти дни не могла до конца поверить, что ошибалась, Доркас уже относительно долгое время хотела остаться с другом вдвоем, чтобы поговорить, обнять, а потом…
На пару миллиметров спустившись на землю, девушка осторожно скользит одной ладонью по плечу Дака к его шее, делая еще один маленький шаг вперед, а затем, почти сразу же, делает это другой рукой. Чуть приподняться на цыпочки – как-то даже инстинктивно, - соединив руки на шее Нэвуса, цепляя пальчиками его волосы. Ей уже совершенно без разницы, подумает ли он что-то не то; признаться, она вообще ни о чем сейчас не думает сама.

Доркас не уверена, что им нужно вообще о чем-то говорить и что-то обсуждать, но вот, что она знает точно: нужно немного подышать, прийти в себя, провести вестибулярную реабилитацию… Она мягко прерывает поцелуй, легко коснувшись уголка губ напоследок, чтобы Дак не подумал, что это просто отступление, и утыкается лбом ему в грудь, прямо под ключицу, не прекращая обнимать за шею.

- Правда, - запоздало отвечает Медоуз на незаданный вопрос шепотом, чуть улыбаясь. Она не хотела, чтобы Нэвус знал, что был услышан, но теперь, когда от тайн и секретов ничего не осталось, не было ничего ужасного в том, чтобы дать лучшему другу понять: она всегда слушала его и всегда слышала. И то, что он рассказал ей сейчас, - было, пожалуй, самой важной и нужной Дори историей.

+4

13

И время перестало быть.
  И перестали двигаться стрелки часов, и стерлись зубца колесиков, и рассыпался в прах деревянный остов, и замерла навсегда бронзовая кукушка, и разбилось стекло над циферблатом, и стерлись чернильные пометки.
  И мальчик, которому через месяц будет целых восемнадцать лет, потерял себя в хаотичной пляске безвременья, потому что даже мудрым не по годам птицам не дано всегда сохранять ясную голову.
  Она обнимает его за шею; время подбирается и сжимается в клубок, чтобы нещадно хлестнуть по груди, когда они наконец завершают поцелуй. Нэвус только успевает встретиться взглядом с Дори, убедиться, что она тоже всерьез, и что ничего ещё не заканчивается, а только начинается.
  - Правда.
  Время снова натягивается, как упругая пружина, и бьет - как странно, как непривычно, как сладко; он слышит её, он верит и не верит ей одновременно. Дак зарывается носом в волосы Дори, дышит ею. Неужели он не сошел с ума, неужели она и правда сейчас здесь и с ним, и это её руки обнимают его, и её голос только что произнес единственное слово, которое разбило его, раскололо на тысячи мелких осколков? И он отчаянно сдерживается, чтобы не прижать Доркас судорожно к себе; он остается спокойным, а хочется кричать от ужаса.
  Я никогда не думал, что любить тебя так больно.
  Я никогда не думал, что буду задыхаться от страха потерять тебя.
  Я никогда не думал, что мне будет, кого терять.
  Нэвус проводит ладонью по спине девушки, перебирает темные пряди, снимает с них белое перышко и смотрит на него удивленно. Откуда?
  - Так ты тоже птица, Дори... Додо? - он смеется и показывает перышко ей.
  Дак говорит что-то ещё и улыбается, а страх по-прежнему рядом с ним, совсем близко, кладет костлявые пальцы ему на плечи и впивается когтями в горло. Ты ведь не шутишь, редкая птица Додо? Он порывисто целует её в висок. Ты не из тех, кто стал бы так шутить. Ты же всегда всерьез. Я могу тебе верить - я должен тебе верить, я не смею не верить тебе.
  - Ты же останешься?.. - говорит Дак и понимает, что должен объяснить. - Прости, я не... я хотел сказать, что... мне страшно, Додо, - произнесенное вслух, оно звучит так смешно, так нелепо. - Я не... - он пытается и снова не может продолжить, отворачивается и растерянно смотрит на комнату, надеясь хоть за что-то зацепиться, что-то настоящее, крепкое, устойчивое. И видит самое эфемерное, что только может придумать человек - он видит музыку. И свое спасение в музыке. - Я боюсь, что все это закончится, - Дак торопится и сминает слова, он лихорадочен, он должен как можно скорее запечатлеть, запомнить, воспроизвести. - Что все это... пропадет, исчезнет, и без причины, а просто потому, что может исчезнуть. Всегда исчезает, - не всегда, конечно же, но когда исчезает, то обязательно в самый неподходящий момент, без предупреждения и забирает с собой часть тебя самого. - Можно, я попробую? Можно... я сейчас, чтобы хоть что-то, чтобы осталось, и чтобы мы...
  Чтобы мы - такие, как сейчас, - остались хоть где-то, чтобы о нас можно было вспомнить, и даже услышать, и снова почувствовать. Чтобы не просто так, и не случайно, а очень даже сильно и нежно и если не навсегда, то и не надо, главное - чтобы помнить, чтобы в безвременье оно сохранилось, как листик, заложенный между страниц дневника.
  Нэвус подводит девушку к фортепиано, усаживает её на один из стульев, а сам садится на табурет и откидывает деревянную крышку. Пробует. Глубоко вздыхает. Неожиданно для самого себя он тянется левой рукой к октаве повыше, а правой отыскивает более глубокие и звучные ноты.
[mymp3]http://ato.su/musicbox/i/0614/fe/528a9.mp3|part I[/mymp3]
  Он так и играет, неудобно, но для себя - правильно, с перекрещенными в кистях руками. Он играет историю о редкой птице Додо, и себе, неуклюжей утке, который очень трус, но очень влюбленный трус. А потом он прерывается отчего-то, поднимает на неё глаза и просит:
  - Поцелуй меня... пожалуйста.
  Откуда в нем взялась уверенность, что она непременно поцелует его, и что он вообще имеет право просить её об этом - Нэвус не знает и не хочет знать. Он решительно устал бояться и осторожничать.
  Он пробует другие аккорды, и бьет по клавишам быстрее, сильнее; и, наверное, только тогда, ещё чувствуя вкус её губ, взволнованный и счастливый неимоверно, Дак начинает верить, что это - реально. По-настоящему. Прямо здесь и сейчас.
[mymp3]http://ato.su/musicbox/i/0614/1e/dac284.mp3|part II[/mymp3]
  Доркас Медоуз сидит рядом с ним.
  Доркас Медоуз только что поцеловала его.
  Доркас Медоуз тоже любит его.
  - Я дурак, да? - это вроде бы вопрос, но на самом деле утверждение; Нэвус закрывает крышку фортепиано и облокачивается на неё. Он поворачивает голову и смотрит влево, на Дори, и не знает, что ему делать - радоваться или извиняться за этот необъяснимый порыв "я так боюсь тебя потерять, что непременно обязан сыграть на фортепиано". - Просто я должен был. Даже если все это закончится, у меня останется что-то о тебе. О нас.
  Ему не хочется думать о невольной обреченности своих слов, о том, сколько раз за последние десять минут он подумал и сказал "это закончится". Поэтому Дак забывает бояться, улыбается и тешится, потому что теперь у него есть музыка, у него всегда будет немного сегодняшнего дня, немного птицы Додо, которая не исчезнет внезапно и не пропадет никуда, ничего после себя не оставив.

***

О музыке могу сказать две вещи.
1) Боюсь, это второй и не последний раз, когда я пользуюсь приемом "а давайте-ка Дакс сыграет вам что-нибудь". И мне не стыдно.
2) Качество записи печальное, темп сбивается - это и многое другое осознаю.

Мур тебе, Дори, for inspiration.

Отредактировано Naevus Duckworth (04-06-2014 20:20:27)

+8

14

Она улыбается.
Так просто, легко и естественно – улыбается. Очень красивое украшение ее бледного худого лица, которое она не надевала так давно, больше не лежало в деревянной шкатулке на темно-синей бархатной подушке. Дак чудесным образом смог пробраться в личный шар интроверта Доркас – или, как его еще называют, «шар хомяка», - при этом не просто не повредив ее маленький мир; шаг за шагом, день за днем, он готовил ее улыбку к выходу в свет. Аккуратно полировал шкатулку. Осторожно приподнимал крышку. Ласково касался руками синего бархата. Нежно протирал украшение – и вот его можно надеть.
Все это из-за него.
Все благодаря ему.
И все это - для него.

Серьезно, она бы прожила без своей улыбки. Она вообще не особо-то и нужна Доркас: мнение окружающих относительно ее жизнерадостности девушку не интересовало. Но ей почему-то казалось, что Нэвусу нравится, когда она улыбается вот так искренне, как сейчас. Наверняка нравится.
Он же так ненавидит ее. 

Дори очень неловко смотреть на Дака, но приходится сделать это: он нашел где-то в ее волосах белое перышко, а теперь показывает его девушке.
- Так ты тоже птица, Дори...
Я не знаю, я никогда не…
- Додо?
…летала.
Додо. Конечно же Додо - удвоенная форма ее имени, того, что дал ей брат. Додо – вымершая, нелетающая птица. Неспособная к полету. Ей бы хотелось стать однажды журавлем, но, скорее всего, ее ждет та же участь, что и маврикийских дронтов.
Доркас старается не думать об этом, ведь это всего лишь имя, правда? Всего лишь имя. Следующие слова Нэвуса совсем запутывают ее. Она не следит за его взглядом, только смотрит безотрывно на двигающиеся губы, не до конца понимая причины сказанного.
Разве я куда-то ухожу? Милый Дак, мой дорогой мистер Утка, мои руки только что были на твоих плечах, ладони – на шее, а губы – на губах, и твои мысли – это совсем не то, что должно крутиться в твоей голове в восемнадцать лет, когда ты стоишь рядом с девушкой, что тебе нравится, и которой нравишься ты, и… Я не знаю, конечно же, я не знаю, но так, как сейчас – в эту данную минуту – быть не должно. Ты не должен бояться, ты…
Ее мысли не успевают за его действиями: Доркас не успела ни сказать что-то в ответ, ни понять, что происходит, как Нэвус уже подводит ее к стулу, и все, что она может сделать, - это послушно сесть.

Дори смотрит на него, как завороженная, но не на руки, приподнимающие крышку фортепиано, не на опускающиеся плечи, не на прямую спину; она просто рисует взглядом профиль, начиная с волос и заканчивая подбородком, а затем возвращается к глазам. И все то время, что он играет ее историю, До глядит на него пристально и слушает внимательно. Она слышит в музыке учащенное сердцебиение, слышит дрожащие колени и осторожные касания кончиками пальцев, слышит робкий поцелуй… Возможно, она слишком увлеклась, потому как просьба… Просьба поцеловать его заставляет девушку чуть вздрогнуть – и от того, что ее словно поддели крючком где-то внутри живота, и от того, что Дак попросил этого.
К своему удивлению, Дори не ощущает страха или неловкости: прекрасная, замечательная, великолепная мысль-осознание, что теперь можно и обнимать Нэвуса, и держать его за руку, и целовать его, когда только захочется, как-то сама собой оказалась в ее голове. Девушка встает и ставит стул ближе к табурету, а затем опускается на него. И даже как-то слишком быстро приближает свою голову и свои губы к его голове и его губам, стараясь сказать этим, уже целиком осознанным поцелуем, все то, что крутилось в ее голове, и даже немного больше.

Я останусь, никуда не уйду.
Не бойся, пожалуйста, не бойся.
Только не сейчас, когда мы только перестали бояться.
Не заменяй один страх на другой.
Я хочу, чтобы все стало легче, ведь нам обоим уже достаточно темноты.
Я всегда буду с тобой, даже если это закончится.
Я буду помнить о тебе, даже если все пропадет, и через много-много лет.
Я здесь. Я рядом. Я остаюсь. И я люблю тебя.

Вторая мелодия нравится ей больше, хоть и прекрасны они обе. Сейчас – увереннее, спокойнее, хоть и громче, и быстрее. И здесь не слышно страха: только нежные прикосновения губ, тихие прогулки за руку, быстрые фотографии и последние учебные дни на траве в тени деревьев, теплые улыбки и смех, спокойные разговоры обо всем и ни о чем….

- Я дурак, да? – вопрос звучит так неожиданно и так забавно, что Дори невольно начинается смеяться тихо, но снова не успевает ничего сказать. Она слушает Дака с улыбкой и чуть мотает головой, а затем отвечает на заданный-незаданный вопрос.
- Да, потому что заставил нас потерять десять дней, Робин Дак.
Вся ее забавная – для своих – язвительность вновь вернулась к ней, что помогает Доркас совсем обнаглеть и стать бесстрашной. Девушка встает со стула, делает к Даку два маленьких шага. Берет его ладонь в свою, убирает с фортепиано левую руку. Делает то же самое с правой рукой, только ее Нэвус опускает до конца уже сам.
Садится к нему на колени боком, но корпус тела повернут прямо к закрытым клавишам. Она улыбается, убирая волосы на одной стороне за ухо, и продолжает улыбаться, поднимая крышку.
- Не понимаю, как ты это делаешь так красиво, - тихо смеется, - я даже не буду пробовать, просто хочу посмотреть.
Доркас проводит кончиками пальцев по белым клавишам – они не издают ни звука, не опускаются даже на миллиметр. Она уже сомневается, что сделала правильно, сев к Даку на колени, но главное, чтобы он в этом не сомневался, так?

+4

15

[mymp3]http://ato.su/musicbox/i/0614/5f/f1ea4e.mp3|Simon and Garfunkel – Scarborough Fair[/mymp3]
  Are you going to Scarborough Fair?
  Десять дней, - думает Нэвус Дакворт и чувствует себя не просто дураком, а самым настоящим злодеем. Ведь, в самом деле, все это могло произойти целых десять дней назад, если бы он не сбежал позорно в спальню. Почему я сбежал? - думает Нэвус Дакворт и чувствует себя не только злодеем, но ещё и слабоумным. - Она же обняла меня, это было так понятно, так очевидно и правильно. Кажется, я боялся, - догадывается наконец Робин Дак и расплывается в счастливой улыбке. Он больше не боится. Он ничего на свете не боится, потому что прямо перед ним сидит птица Додо, и когда на тебя смотрит птица Додо, то кажется, что можно заглянуть в междумирье, а междумирье похоже на темно-синее море, в глубине которого искрятся осколки созвездий.
  Parsley, sage, rosemary and thyme.
  Дори подходит ближе, и ничто не предвещает подвоха, но вот она садится ему на колени и поворачивается к фортепиано. Дак не знает, куда девать себя от смущения, и радуется, что девушка не может видеть его лица - оно стало замечательного пунцового оттенка.
  - Не понимаю, как ты это делаешь так красиво.
  Красиво? Что красиво? - юноша слушает, что говорит ему Доркас, и не слышит; он боится шевельнуться лишний раз - только поднимает левую руку и кладет её на талию Дори. Себе он говорит, что придерживает девушку, но не может избавиться от ощущения, что внутри у него пляшут и улюлюкают по меньшей мере дюжина пьяных лепреконов. До чего же красиво ты смеешься, Доркас Медоуз. Лепреконы подвывают от блаженства. До чего же ты красивая.
  Remember me to one who lives there.
  Нэвус тянется правой рукой к клавишам и накрывает своей ладонью пальцы Дори. Сдвигает чуть влево и осторожно нажимает на ре, потом ещё раз на ре, ля, трижды, ми, фа, ми, ре. Целует Доркас в висок, в скулу, в уголок губ. Затем обеими руками наигрывает "Scarborough Fair", которую выбрал невесть почему. Печальная мелодия стихает, и Дак снова обнимает девушку, уже обеими руками, и прижимается щекой к её щеке. Надо было бы выбрать что-то повеселее, что звучало бы как серебряные колокольчики лесных фей, а не плач о расставании. Почему же он выбрал именно эту балладу?
  She once was a true love of mine.
  Я знаю, почему, - он вспоминает. - Травы, конечно же, травы. Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян. Когда мы познакомились... я рассказал тебе, как сварить зелье, восстанавливающее память, петрушка, шалфей, розмарин и тимьян, и три пера авгурея, и сушеный хвост растопырника. Ты ещё спрашивала, откуда я знаю, ведь учусь всего на год старше и не проходил ещё ничего такого, и я пел тебе, о, Мерлиновы подштанники, неужели я и правда напел тебе её?
  - Дори, - мурлыкает Нэвус и отклоняется, чтобы развернуть девушку к себе лицом. - Дори, я тебя...
  В этот самый момент нахально и без предупреждения табуретка под ними скрипит и опрокидывается назад, не выдержав веса двух просто-невероятно-тяжелых рейвенкловцев. В ответ на такую подлость Дак издает невнятный вопль, полный возмущения, и валится на спину, так и не выпустив Доркас. Оказавшись на до странного мягком полу, он стонет (не столько от боли, сколько для порядка), ощупывает затылок, собственно пол и благодарит седую Мерлинову бороду за то, что в предусмотрительной Комнате такие мягкие ковры. В действительности гораздо больше у него болит челюсть, о которую только что приложилась Доркас.
  - Мм. Ты в порядке? - он ничего не может с собой поделать - обеспокоенный тон решительно портит хихиканье. В конце концов Дак не выдерживает и хохочет, - Доркас, признавайся, сколько фунтов ты набрала, пока игнорировала меня?
  Они отодвигаются от места происшествия; Дак садится и сгребает Дори в охапку. Как назло, девушка кажется удивительно легкой, даже неправильно легкой, и Нэвус снова напоминает себе следить, чтобы она ела хотя бы дважды в день.
  - Так вот, о чем это я. Доркас Медоуз, - он собирается с силами и продолжает, - я тебя.
  И молчит - это все. Все, что он может. Просто замолчать, чтобы не ляпнуть своего излюбленного "терпеть не могу" и "ненавижу". Я тебя, Доркас Медоуз, я тебя. Дак чувствует себя совершенно несчастным, виновато улыбается и добавляет, как будто так и надо:
  - Несмотря на то, что ты толстенькая.
  После чего смеется, оправдывая звание самого настоящего дурака, и целует её, то ли извиняясь за сказанное, то ли подтверждая оставшееся несказанным. Потом он так и будет говорить ей, - я тебя. И она поймет; она всегда понимает больше, чем могут выразить слова.

***
  - Я СДАЛ! - орет Нэвус, потрясая конспектом, из которого во все стороны вылетают листки шпаргалок. - Я сдал! Защиту! От темных! Искусств!
  Он вопит ещё что-то, победоносно вскидывает руки и вызывает дождь конфетти на себя и однокурсников. Нет большей радости для ученика Рейвенкло, чем доказать себе и другим, что нет ничего невозможного. Выучить! Сдать! Да, я молодец, я молодец, я просто шикарный, да-да-да, даааа! Если в чем Дак и сомневался, так это в том, сможет ли получить хорошую оценку по ЗОТИ. Она всегда давалась ему хуже других предметов, если не считать Прорицаний, где юноша впервые ощутил, насколько бесполезными могут быть знания и насколько недосягаемой - логика. Но сегодня он смог, он сумел, он сделал это. Враг повержен, "Выше ожидаемого" получено, можно праздновать!
  Нэвус слетает вниз по лестнице и бежит во двор; сбивает с ног третьекурсника-слизеринца, спотыкается о чей-то плюй-камень и наконец видит на скамейке её.
  - Додо! - он отнимает у неё книгу, подхватывает девушку на руки и кружит. - Я сдал, сдал, сдааааал! И да, я очень рад тебя видеть, - Дак ставит Дори на землю и целует, и смеется, и радуется, как ребенок. - Здорово, правда? Я молодец? Я молодец, - отвечает он сам себе и улыбается, глядя на Доркас. - Как твои экзамены? О, у меня к тебе вопрос. Так как твои экзамены? Очень важный вопрос на самом деле, да. А как...

***

...твои экзамены?
Оставляю Дори право перебирать надоедливого утку)

Отредактировано Naevus Duckworth (18-06-2014 01:21:46)

+6

16

Междумирье Дака; птица Додо смотрит на тебя, котик.

http://img0.liveinternet.ru/images/attach/c/7/95/191/95191572_44.jpg
http://www.stihi.ru/pics/2014/02/16/6698.jpg

Ладонь Дака ложится на ее руку – Доркас немного шумно набирает в грудь воздуха и задерживает дыхание, - и помогает сыграть несколько нот. Дори улыбается, когда последняя нажатая клавиша возвращается на свое место; она едва не смеется, понимая, насколько музыка – это не ее. Мысленно ставит себе галочку-обещание отправиться фотографировать вместе с Нэвусом, и если у того будет желание узнать о фотографии больше – конечно, при условии, что он еще не знает, - то она ему все расскажет. Они обязательно должны поделиться друг с другом такими важными моментами своих жизней.

У нее вновь перехватывает дыхание, когда Дак целует ее, и эти поцелуи легки и тяжелы одновременно, ведь в них так четко можно распознать «я очень счастлив», «наконец все хорошо», «с этих пор мы вместе». Птица Додо невидящим взглядом смотрит куда-то сквозь фортепиано и улыбается, улыбается радостно и спокойно. И они падают…

И они на самом деле падают, прерывая признание Дака. На самом деле, было бы странно, если бы случилось по-другому, ведь сказать то-самое-слово для Нэвуса Дакворта – это из ряда вон выходящее, а необычных вещей на сегодня достаточно. Так что это правильное течение событий, и что гораздо важнее лично для Доркас, так это то, что, падая, Нэвус не перестал ее обнимать. Дори давно уже знала, что этому парню тяжело выражать свои настоящие чувства словами, поэтому подмечала только действия. Подметив их в этот раз, девушку решила ударить головой Дака в подбородок – так, порядку ради.

Ударив, она, конечно же, поворачивается к нему лицом и целует ушибленное место, чтобы не болело больше…
- …сколько фунтов ты набрала, пока игнорировала меня?
…А затем легонько ударяет Робина в бок, чтобы все-таки болело.
- Минус 10 фунтов, Дак, -  ты вообще видел, чтобы я ела? – поэтому кому-то стоит задуматься, - смеется девушка, убирая с лица волосы.

Он вновь говорит ей «я тебя», но это уже не прерванная фраза, а намеренно сказанная; хотя Дори все равно считает, что должна сделать больше, сказать больше, и даже еще одна шуточка Дака по поводу набранного не набранного ей веса не заставит ее передумать. Нэвус целует ее, и после она не отдаляет своего лица, говоря все слова, кроме самого важного, вслух:
- Я люблю тебя тоже, - и лишь «люблю» звучит беззвучно, только губы двигаются, но Доркас была уверена, что Дак все услышал; он всегда слышит то, что нужно.

***

Если бы Нэвус Дакворт кричал хоть немного громче, то Доркас Медоуз услышала бы его крики, даже несмотря на то, что экзамен по ЗОТИ принимали в Большом Зале, а девушка находилась во дворе у Часовой башни.
Она замечает его раньше, чем он ее – все дело в том плюй-камне, о который Дак спотыкается. Дори уже поняла, что экзамен сдан хорошо, и просто смотрит, как он бежит к ней, улыбаясь радостно и счастливо. «Практическое руководство по магической защите от Тёмных искусств» летит на землю, вымощенную темно-бежевым камнем, и весь мир кружится перед глазами птицы Додо, которая обнимает своего Робина Дака за шею и смеется вместе с ним. Они перестают кружится, и Дак ставит девушку на землю, а девушка просто надеется, что с юбкой во время полета все было в порядке; обнимать парня она, однако, не перестает.

- Здорово, правда? Я молодец? Я молодец. Как твои экзамены? О, у меня к тебе вопрос. Так как твои экзамены? Очень важный вопрос на самом деле, да. А как...

Дори не дает ему договорить, понимая, что этот поток речи просто так не прекратить сейчас, в таком настроении; она целует его, обнимая чуть крепче за шею, и не прекращает этот поцелуй до тех самых пор, пока Нэвус не расслабляется и не успокаивается – это несложно отследить по плечам, которые немного опускаются.
- Ты молодец, я очень рада за тебя, - улыбается Медоуз, смотря своему мистеру Утке в глаза; она едва заметно облизывает нижнюю губу, но это, конечно же, нетрудно заметить. – «Превосходно» или «Выше Ожидаемого»? Скажи, пожалуйста, что «Выше Ожидаемого», потому что именно так я сдала твою Историю Магии. Ты просто обязан сдать мою любимую Защиту так же. Ну, а остальное… Что говорить про остальное, - легкий смешок: действительно, на Рэйвенкло об оценках «Превосходно» обычно не говорят, это как само собой разумеющееся, по крайней мере, на экзаменах.

Додо выпускает Дака из объятий и, подняв книгу, садится на каменную скамейку, а парень садится рядом с ней, и они оба улыбаются, щурясь от яркого солнца. Доркас поднимает взгляд на Нэвуса.
- Это последний твой экзамен, да? – говорит девушка тихо, и улыбка исчезает из глаз, остается приклеенной картинкой на губах. – Хогвартс.. закончился?
Она опускает голову, смотрит на свои руки, держащие книгу, и долгое время не решается даже пошевелить ими. Но потом набирается сил: откладывает руководство в сторону и берет одной рукой Дака за руку. Это придает ей сил, чтобы вновь посмотреть на него, хоть и не улыбаясь, но все же встретиться взглядом и увидеть, понял ли парень, почему она говорит эти вещи, задает эти вопрос или нет. А потом внезапно решает перевести тему.
- Ты говорил, у тебя какой-то важный вопрос ко мне. Я бы хотела его услышать и на него ответить. 

Olafur Arnalds - Near Light
Музыку слушать надо именно после поста: она поможет понять, что за настроение у Доркас после разговора о том, о чем до этого не говорилось.

* 10 английских фунтов = 4,54 кг. Nice diet, Duck!

Отредактировано Dorcas Meadowes (13-07-2014 01:17:41)

+6

17

Patrick Watson – Sit Down Beside Me
  А как…
  Он пытается сказать что-то ещё, или нет, спросить; что-то действительно важное, пока оно не вылетело у него из головы, как бывает всякий раз рядом с Доркас Медоуз. Но внезапно ему перекрывают воздух. Дори целует его, и Дак на время закрывает глаза и забывает обо всем. Экзальтация, ярко оперенная беспокойная птица, начинает дышать глубже и наконец защелкивает клюв. Она все ещё шепчет ему на ухо "ты сдал ЗОТИ,  сдал, ты сдал" - мягким тихим голосом удовлетворения. Постепенно её скороговорка меняется на "она целует, Мерлинова борода, целует меня", и экзамены становятся чем-то совсем непримечательным, маленьким – всего лишь росчерк пера – и окончательно теряют свою силу.
  – Ты молодец, я очень рада за тебя.
  Нэвус смотрит на Доркас немного очумело и выдает глубокомысленное:
  – А?
  Снова экзамены, конечно же, они не договорили, девушка говорит об экзаменах. Дак мотает головой, сбрасывая терпкую пелену междумирья, и возвращается в теплую июньскую реальность. Он улыбается.
  – Доркас Медоуз, мне за вас стыдно, – укоризненно качает головой Нэвус. – И за себя тоже. Принцесса, которая не знает истории, и рыцарь, не умеющий защитить принцессу! Но я обещаю стараться, если что. Например, могу тыкать противника палочкой, или сделать подножку, или даже эффектно убежать. С тобой, конечно.
  Каменная скамья нагрелась на солнце, камни двора нагрелись на солнце, кажется, даже трава нагрелась на солнце, а циферблат на башне сейчас начнет плавиться и сползать, как на картине усатого Дали. Нэвус снимает мантию и закатывает рукава рубашки. На слова Дори отвечает беззаботным «угу». И только потом понимает, что девушка имеет в виду несколько больше, чем говорит вслух.
  Хогвартс закончился. Действительно закончился. Я не вернусь сюда больше.
  Но не ты. У тебя впереди ещё целый год, и меня не будет здесь, когда ты выйдешь из Большого Зала, сдав последний экзамен ЖАБА.
  И тебя не будет рядом, когда мы будем играть джаз где-нибудь в Южном Манстере.
  Хогвартс закончился. Так вот что это значит – Хогвартс закончился.
  Не то чтобы Нэвус совсем не задумывался о том, что будет с ними после того, как он окончит Школу. Очень даже задумывался. И каждый раз старался поскорее выбросить подобные мысли из головы. Следующий год представлялся ему бесконечной чередой писем и, если повезет, единственной встречей на рождественских каникулах. Как я буду это делать, если даже на записку о приглашении на чай не могу ответить?
  Но самым мучительным был для него другой вопрос. Как рассказать Дори о своих планах на будущее? Их даже планами-то назвать толком нельзя; Дак прямо-таки слышал искреннее недоумение в голосе отца, переходящее постепенно в возмущение и даже гнев.
  Я умею разочаровывать, не так ли?
  Часы начинают отбивать удары, и гулкий звук как будто отдается во всем теле. Дак поворачивает голову и смотрит на Доркас, не решаясь ничего сказать. Просто ждет, глядя то на её сосредоточенное лицо, то на тонкие пальцы, сжимающие темно-красную кожу учебника.
  You’re a goddamn coward, Naevus Duckworth.
  – Ты говорил, у тебя какой-то важный вопрос ко мне. Я бы хотела его услышать и на него ответить.
  Есть что-то в убийственной серьезности тона Доркас, в том, как касается его руки, в её строгом лице без улыбки. Дак открывает рот, чтобы начать говорить, но слова не идут. Я должен сказать тебе, верно ведь? Будет нечестно не сказать тебе. Нэвус провожает взглядом двоих гриффиндорцев, наблюдает, как метлы сами собой подметают двор. В углу лежит миссис Норрис, и, кажется, получает неимоверное наслаждение оттого, что может одновременно быть на солнце и портить отдых ученикам. Они, Дори и Дак, Додо и Робин, совсем не вписываются здесь. Они слишком серьезны. Даже расстроены. Почему бы им не радоваться скорым каникулам, новым перспективам, или хотя бы замечательной погоде? Остальной мир отделяется невидимой пеленой от них двоих. И мы не уйдем, пока не разберемся, что с нами происходит.
  – Дори, – Дак притягивает девушку к себе и целует в макушку. – Я ещё никуда не ухожу, хорошо? Не делай так. Не… не смотри так, хорошо?
  «Ещё», короткое и честное, оставило после себя горький привкус. Только не лги, Нэвус Дакворт, только не смей лгать.
– А вопрос. Да. Мм, – сам того не замечая, Дак сжимает ладонь Доркас чуть крепче. – Можно, я побуду в июле у тебя? То есть, прости. Я понимаю, если ты не захочешь, или этого просто нельзя, или не выйдет. Этим летом я не могу поехать к отцу, а если к кому-то из родственников, то может быть и хуже. И, в общем, я подумал, что мог бы… плохо подумал?
  Он до сих пор не сказал самого важного, и не знает, что сложнее, говорить полуправду или выложить все начистоту. В конце концов его прорывает, и, не дожидаясь ответа Доркас, Дак говорит:
  – Мы решили играть. В смысле, никакой занудной карьеры в Министерстве или ещё где в пыльном Лондоне. Мы будем ездить по Британии, а может, и перемахнем через Ла-Манш, и будем играть – в местах вроде «Три метлы» и «Дырявого котла». Мы – это Себастьян, Бруно и Эш. Если честно, я боюсь даже спрашивать, что ты об этом думаешь. Но спрашивать родных я точно не буду. Отец придет в ужас, – Дак не мог сдержать злорадства в голосе; ему нравилась мысль о том, что он разозлит отца, и он ничего не мог с собой поделать. – Остальные тоже вряд ли будут хлопать в ладоши. А собираемся мы только в августе, потому что Бруно должен съездить к своей бабуле на день рождения, да и остальные тоже хотят провести время с семьей. Ну, и я буду видеть их потом каждый день, и подумал, было бы здорово к тебе на месяц, на целый долгий месяц, – Нэвус смотрит на Дори, но в то же время чуть-чуть в сторону, потому что не уверен, может ли выдержать её взгляд. – Плохо подумал?

Отредактировано Naevus Duckworth (26-07-2014 16:36:57)

+7

18

Мой милый Кря,

в общем, я как всегда крайне самокритична, так что оцени меня сам.
И еще. Музыку к посту знаем только ты и я) И да, ты знаешь, хоть и плохо играешь в угадайку))
Когда увидишь нотки - отвлекись и ее включи.
Я НЕ ЗНАЮ, КАК Я БУДУ ЖИТЬ БЕЗ ТЕБЯ НЕДЕЛЮ!!!1

«Еще».
Нелюбовь к этому слову у Медоуз – это семейное. По крайней мере, «еще» не любили и Доркас, и Тони. Стабильно за неделю до отъезда сестры Тони становился нервным и даже порой злым. «Я же еще не уехала, успокойся» - говорила тогда Дори, и брат с раздражением кивал головой. «Поступление в университет и такие долгие отношения с Мишель – не переживай, я еще с вами, я еще с тобой», - взгляд Доркас тут же становился пустым.
Таким же пустым, как и сейчас. Но Дак, конечно же, не заметит этого взгляда, потому что от теплого поцелуя в макушку девушка прикрывает глаза и даже немного улыбается. Ну и что, что грустно, главное, что улыбается.
– Можно, я побуду в июле у тебя?
Вспышка света за закрытыми веками – Додо распахивает глаза и смотрит в одну точку, замерев и, кажется, не дыша. Она молчит и ждет продолжения, потому что во всем этом должен быть подвох, непременно должен быть подвох; но, господи, как же потрясающе это звучит. Девушка не чувствует уже жары, которую терпеть не может; ее словно обволакивает какой-то эфир, и хочется мурлыкать по-настоящему по-кошачьи, не отклоняясь от Дака и не отпуская его руки. И дальнейший поток речи - сумбурная объяснительная – Дори только веселит.
Хорошо подумал, Робин, ты очень хорошо подумал.
Доркас улыбается, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони Нэвуса, и поток речи веселит ее. До определенного момента. Она слушает его и становится все серьезнее, в голове бешено бегают шестеренки.
«Целый долгий месяц». Девушка вздыхает и собирается с силами, чтобы искренне улыбнуться. Разворачивается к парню и смотрит уже не так.
- Ты даже если передумаешь, ко мне поедешь, - улыбнуться получается само собой, и это очень нравится Додо. – Дома есть все, что мне нужно. Не хватает только тебя, Дак.

♫ ♫ ♫

В Хогвартс Экспрессе было бы невыносимо жарко, если бы не волшебное открытое окно. Нэвус, Доркас и двое хаффлпаффцев с 4 курса – имен они не знали, да и не нужно было – ехали в одном купе, и против резких порывов ветра, когда поезд ускорялся, никто не возражал. А еще волшебной была обычная одежда – Дори при первой же возможности оделась в белые льняные шорты в синюю полоску и легкую майку, - это очень спасало, конечно же. Ей очень легко и спокойно, и пусть «целый долгий месяц» был для Доркас «всего лишь месяцем», о чем она Даку не сказала, чтобы не привлекать грусть, это время с этим человеком было тем самым воздухом, которого ей так не хватало.
Они едут молча, но каждый улыбается, лишь иногда задумываясь о чем-то; на столике стоит открытая коробочка с «Берти Боттс»; парень обнимает ее за плечи, а Додо, пользуясь возможностью, закидывает ему ноги на колени, сопровождая это легким поцелуем, чтобы Дак не возмущался. Хотя она знает, что возмущаться он не будет.

На Кингс Кросс Доркас никого не высматривает в толпе родителей и думает, стоит ли объяснять это своему мистеру Утке или нет. В итоге все-таки объясняет, нарушая молчание.
- Нам придется ехать самим, в этом году мама меня не встречает. Она… Ей стало тяжело… Большие расстояния она любить перестала, - Доркас и Дак идут к кассе, пока девушка пытается объяснить причину их вынужденной самостоятельности. – И да, мы будем путешествовать, - улыбается, - ну, я просто не хочу рисковать какой-нибудь твоей частью, парную аппарацию я пока не освоила. А ты не знаешь места, и… Ох. Просто скажи мне, что все нормально, и ты не жалеешь.
Не дожидаясь ответа, Дори подходит к окошку кассы:
- Два до Уэверли, - поворачивается к Нэвусу и улыбается. – Еще 4 часа на поезде – не передумал? Но виды просто потрясающие, а еще у меня заработал обычный пленочный фотоаппарат – в Хогвартсе он совершенно меня не слушается.

Они въезжают в Шотландию, и Дори внезапно начинает говорить. О том, как она любит эти поля; о том, как они как-то раз выезжали семьей с палатками вон на те холмы; о том, как ей нравится гулять в пять утра по одному из полей недалеко от своего дома, и какой красивый мост через бурную речку ведет к этому полю. Рассказывает, что в Эдинбурге можно бесконечно гулять и бесконечно фотографировать, а усталость чувствуется лишь по приходу домой. Улыбается, говоря, что такой вкусный кранахан Дак никогда в жизни еще не пробовал, что уж говорить про свинину в эле с клапсхотом на гарнир.
За рассказами и смехом относительно странных названий они не замечают особо, как пролетают четыре часа.

- Добро пожаловать на родину Артура Конан Дойла и Вальтера Скотта. И ко мне домой. Дорога выматывает, наверное? Я просто привыкла. Кстати, мы будем на месте через минут.. двадцать.

Автобус забирает их прямо с железнодорожной станции - добрый водитель помогает загрузить чемоданы в багажное отделение, - и тогда Доркас решается все-таки сказать то, что ее беспокоит больше всего на данный момент.

- Дак, на самом деле… На самом деле, я очень волнуюсь. Я не говорила ничего маме про твой приезд, но дело не в этом, просто… Просто надо же вас будет познакомить, а для меня это все так странно, и если бы там был Тони, он бы мне помог сделать все, как надо. А так мне остается только ехать и переживать. Но лучше бы я это тебе не говорила, да? – смеется птица Додо. – Сейчас переживать будешь еще и ты.

+6

19

Доркас, Доркас, Доркас Медоуз, не пишу – дорогая, потому что не пишу ни сейчас, ни когда-либо в близком или отдаленном будущем. Все мои письма – устные, случайные, сиюминутные, когда хочется тебе что-то важное сказать, но сказать не получается, а записывать я не умею. Не говорю – догадайся, потому что не говорю ничего, и только надеюсь, что ты догадываешься; нет,  з н а е ш ь.
  Он не напишет ей «дорогая», он никогда не напишет ей вообще, и даже обещать не станет, потому что нет ничего хуже невыполненных обещаний. Но каждый день он мысленно составляет для неё письмо, в котором много помарок и зачеркиваний, и только одна фраза всегда остается неисправленной. Я люблю тебя. Я не скажу тебе этого, прости, едва ли я когда-нибудь смогу тебе это сказать. Я люблю тебя.
  Я люблю тебя, потому что ты смотришь  н е   т а к. Я люблю тебя, потому что ты смотришь на меня и улыбаешься. Твой синий галстук, складки на черной мантии, воротничок блузки. Ты настоящая. Ты рядом.
  Я люблю тебя.
  – Дома есть все, что мне нужно. Не хватает только тебя, Дак.
  И он смотрит на неё, счастливый и немного рассеянный. Вспоминает, как оно было, когда она впервые сказала ему нечто подобное: они стояли перед дверью Выручай-комнаты, и сейчас тоже замерли перед своего рода дверью. Доркас снова намеревалась пустить его в свой мир, и это будет не только комната, уставленная любимыми вещами – это будет целый мир, её прошлое, настоящее и будущее.
  Доркас, Дори, До, не пишу – дорогая, потому что не пишу вовсе; мне немножко больно, хотя не понимаю, почему; я боюсь тебя потерять каждый день и каждый день тянусь к тебе, чтобы удостовериться, что ты здесь. Я прочел столько книг, но все они – чепуха; об этом невозможно рассказать, оно настолько необъятное, захлестывающее, всепоглощающее.
  Они утопают в солнечном свете и самих себе, их вроде бы двое, а вроде бы единое целое, потому что они ловят каждый взгляд, вздох и слово друг друга. Они ещё совсем дети, они могут позволить себе мечтать о чем угодно, и в то же время боятся загадывать наперед.
   Дори, как же сильно я люблю тебя.

  Мимо них проносятся изумрудные поля и маленькие, словно сахарные, домики; занавеска на окне мечется и бьется о стекло, вздуваемая воздушным потоком. Им хорошо, их снедает легкое нетерпение – то ли оттого, что они едут домой, то ли потому, что едут не одни. Дак тянется к леденцам на столе, пробует один и корчит гримасу. Вкус древесной коры – не худшее, что ему доводилось пробовать, но как-то и не деликатес.
  – До, представляешь, – Нэвус старается усмехнуться, как это делают слизеринцы – с легкой ленцой и естественным злорадством, – Дэнни все-таки получил разрешение и попал в Запретную секцию, буквально за пару недель до окончания экзаменов. Нашел там отличное проклятье… как же оно… страшно хочется его испробовать. У жертвы вырастают копыта и хвост, а ещё рыбья голова, – Дак делает вид, что ищет что-то в карманах, - и несчастному приходится все время держать её под водой. Кажется, там ещё шлось о рогах и наростах на спине, но я уже не вспомню. Хмм, куда же я его записал?..
  Через некоторое время Нэвус Дакворт, довольно улыбаясь, протягивает ноги через проход и кладет их на внезапно опустевшее противоположное сиденье.
  – Рррроскошно, – мурлычет он и тянется к Дори за поцелуем, почему-то свято  уверенный в том, что она не станет упрекать его за эту невинную шутку.

  Дак не спрашивает ничего о матери Доркас – пока что не спрашивает, но запоминает каждое слово и уже начинает волноваться. Ему становится неловко и виновато за свой приезд (не в первый и не в последний раз); а ещё он боится за Дори, потому что всякая возможность нового лишения, новой боли застывает над ней исполинской волной; ещё чуть-чуть – и обрушится, и разнесет с трудом восстановленное желание жить. У Нэвуса возникает отчетливое впечатление, что он держит над девушкой плащ и при этом наивно надеется, что тем самым сможет её спасти.
  Пока что Додо улыбается, и говорит, и постепенно Дак забывает волноваться.
  – Все отлично, и я ничуть не жалею, – смеется он. – Даже не думай, ты от меня не отвяжешься.
  Они отходят от касс, а Нэвус достает несколько бумажек с изображением королевы Елизаветы и засовывает их в карман сумки Доркас. И на всякий случай выразительно приподнимает брови в молчаливом «только попробуй не взять».

  Дак смотрит в окно, смотрит на Дори, снова в окно; он радуется, даже не так – он в восторге, охваченный окрыляющей эйфорией. До сих пор все его знакомство с поездами начиналось и заканчивалось Хогвартс-экспрессом, во все другие места он путешествовал с помощью летучего пороха, порт-ключей, изредка – парной аппарацией. Пейзажи, открывавшиеся его глазам, были незнакомы и щемяще красивы; он мог любоваться ими вечность, а они мелькали, словно в калейдоскопе. Погоди! – хотелось ему крикнуть то ли машинисту, то ли Доркас, то ли самому времени. – Погоди, остановись, дай мне взглянуть ещё раз на эти холмы, и на овец, на пастухов; на леса, на ручьи, бегущие вдоль железной дороги наперегонки с вагонами. 
  Истории, причудливые названия, ещё неизведанные местности и незнакомые блюда складывались в красочное и покуда загадочное слово «Шотландия», от которого пахло свежескошенным сеном, которое переливалось янтарным светом и манило к себе. Её Шотландия.

  – Дак, на самом деле… На самом деле, я очень волнуюсь.
  Это же чудесно, – думает Дак, изображая на лице вселенскую скорбь, – не хватало ещё, чтобы ты тоже волновалась. Продолжая изображать святого Себастьяна, он достает из рюкзака бутылку с водой.
  – Я не говорила ничего маме про твой приезд.
  Вода попадает не туда, и Нэвус кашляет, принимая вид даже более скорбный, и при этом ещё возмущенный, изумленный и обреченный.
  – Но лучше бы я это тебе не говорила, да?
  – Дааа, – хрипло соглашается Дак, закручивая крышку бутылки.
  Автобус резко сворачивает налево, и Нэвус нечаянно (по крайней мере, он делает вид, что совсем нечаянно) придавливает Дори.
  – Серьезно? Ты не сказала ей? – Дак наклоняется завязать шнурок на ботинке; автобус тормозит, и утиная голова врезается в спинку переднего сидения. – Ну, это ничего, – философски признает он, потирая лоб, – если что, я могу спать на улице. Под крыльцом, – уточнил он на всякий случай – вдруг летними ночами в Шотландии холодно. – Каждый вечер я буду сидеть под твоим окном и петь серенады. Ты когда-нибудь слышала, как я пою? А, ну да, слышала. Так вот, рано или поздно ты не выдержишь и заберешь меня в дом. Я буду ходить на цыпочках, готовить завтраки и выгуливать кошку. Правда-правда.

  И вот они стоят перед вышеупомянутым крыльцом, и Дак жмурится, открывает глаза и снова жмурится, потому что никак не может сфокусироваться на очертаниях дома.

  Доркас, Дори, моя птица Додо, не пишу тебе ничего, потому что не пишу вовсе, потому что не нужно мне ничего тебе писать, ты и так все прекрасно знаешь. Я люблю тебя и всегда буду любить: сейчас, и через неделю, и через месяц, и через много-много лет, хоть это уже и не будет остроугольной любовью потерявшего голову восемнадцатилетнего придурка.
  И сейчас я стою перед твоим домом и никак не могу увидеть его, но я держу тебя за руку, и верю тебе – я всегда буду верить тебе.

  Я люблю тебя.
  Слышишь?

Отредактировано Naevus Duckworth (19-09-2014 00:51:12)

+7

20

[audio]http://pleer.com/tracks/67935382THU[/audio]
Я разговаривала с ней под нее. Спасибо за вдохновение, котичек.

И вот они стоят перед вышеупомянутым крыльцом, и Доркас кожей чувствует волнение Дака, как свое, и очень надеется, что он не знает, что его храбрая птица Додо переживает тоже. Вдохнув воздух родного города, родного дома, она вспоминает, что если перед кем и стоит трусить, то только не перед ее мамой. Улыбается. Даже не закусывая губу, потому что не нужно, потому что он может видеть все, знать все и понимать все, и ей совсем даже не стыдно за то, что она по-настоящему улыбается, по-настоящему волнуется, по-настоящему ощущает. По-настоящему любит и тонет в этом чувстве, которое похоже на теплый ветер, играющий с юбкой платья и лентами в волосах. Дори поворачивает голову и смотрит на Нэвуса, улыбаясь ему губами, глазами, кожей – всем, - а потом медленно берет его за руку, переплетая пальцы, не отрывая взгляда от его глаз, тепло-медовых и сладко-ореховых, и ей почему-то внезапно очень хочется целовать его закрытые веки, чувствуя губами эту сладость и это тепло.

- Серьезно. Ничего не сказала, - девушка подходит чуть ближе, - потому что это и не нужно. И все, что ты тут наговорил, не нужно тоже. Если бы матерям выдавали премию за лояльность и понимание без слов, моя бы бесспорно получила ее, уверяю тебя, - Доркас достает из сумки ключ от входной двери. – Пойдем? Или ты и правда приметил мое крыльцо?

Они поднимают на крыльцо вещи, открывают дверь и заносят багаж в дом – девушка так жалеет, что для этого пришлось отпустить его руку, - скидывают на чемоданы сумку и рюкзак и смотрят друг на друга как-то даже слишком серьезно, пытаясь понять, кажется, все ли хорошо. Улыбаются. Стоят и какое-то время просто улыбаются друг другу, и даже усталость с дороги и слабое освещение из-за заката не мешает им видеть свои улыбки. Доркас наклоняет голову немного к плечу, смотрит на Дака, улыбаясь уже по-другому – нежно и спокойно, - и подходит к нему. Приподнимается на цыпочках. Обнимает его за шею одной рукой. Целует.

Я никогда не смогу сказать, почему я так часто делаю это: беру тебя за руку, обнимаю, целую, утыкаюсь носом куда-то между шеей и плечом. Я никогда не смогу и никогда даже не буду пробовать рассказать, что движет мной. Но когда я смотрю на тебя и вижу то, как ты смотришь на меня, я перестаю контролировать свои ощущения. Я не просто целую, не просто не могу отпустить твою руку, не просто обнимаю тебя все еще иногда трясущимися руками. Не просто нуждаюсь, но люблю. Не просто люблю, но нуждаюсь.
И иногда, когда меня накрывает словно волной или теплым пледом, или чем-то неосязаемым – я не знаю, правда, не знаю, что это, - я перестаю видеть тебя так четко, как большую часть времени. Это похоже на те моменты, когда недостаточно сфокусировался буквально на 5 миллиметров, и вроде бы ты знаешь, что перед тобой в объективе, но диафрагма очень узко открыта, поэтому даже эти 5 миллиметров делают объект немного размытым. Что-то застилает мне глаза, и все, что я могу сделать, - это поцеловать тебя; но, если честно, иногда я целуюсь с тобой не с целью поцеловать – о, ты бы был шокирован, если бы услышал это, я знаю, - но с целью ощутить тебя, удостовериться, что это на самом деле ты, а не самый лучший в мире сон… Вдохнуть тебя и дышать, пока не наступит перенасыщение. Интересно, оно вообще наступит? Я ведь так сильно люблю тебя.

- Я могу делать это бесконечно, - усмехается Додо, отрываясь от губ Дака. – Мам, - она отходит от парня и головой показывает ему идти за ней, - мам, ты дома? Я вернулась, и теперь я могу заставить тебя прибежать ко мне со скоростью света с помощью магии. Мне можно колдовать, и я буду заставлять тебя танцевать хорнпайп на столе, если ты не скажешь мне, что ты… О, привет, - смеется мисс Медоуз, видя миссис Медоуз на кухне, собирающей какие-то продукты в холщовую сумку. – Привет, мам.

Дори-Додо, чуть подпрыгивая, подходит к Амелии Медоуз и обнимает ее, предварительно достав из ее рта какую-то бумажку, на которой, скорее всего, значится некий список, и целует в щеку. А потом возвращается к Даку, дойдя до него, снова берет его за руку и поворачивается к матери.

- Мам, это Нэвус Дакворт… Дак. Он ко мне в гости до августа, - поворачивая голову в сторону парня, вновь улыбается именно т а к, а потом снова смотрит на маму. – Я помню, что я ничего не говорила тебе и не спрашивала. С гостевой комнатой напротив моей все в порядке? Пойду покажу ее тогда.

Вот так, не вдаваясь в подробности и ничего не объясняя, но Дори понимает, что не ошиблась – это и не нужно. По взгляду Амелии все понятно; она смотрит, улыбаясь, сначала на свою дочь, а потом на Дака, кем бы он ни был для ее До, и наклоняет голову немного к плечу – вот, от кого у Доркас это.

- Добро пожаловать в Шотландию, Дак. Надеюсь, тебе у нас понравится. Впрочем, место ничего не решает, да? – улыбается еще теплее. – Да, Дори, проводи гостя в его комнату; где постельное белье и полотенца ты знаешь. Вы будете ужинать или слишком устали с… ладно-ладно, мисс Ну-маааам, ты разберешься со всем сама. А я завтра иду к миссис Джонсон – да, к той, которая «с дурацким именем». Она говорит, что у нее всегда рыба в пироге сухая получается, просит меня помочь ей. Если бы я не любила готовить, я бы сказала ей, что дело не в рыбе, а в руках. Нет, она хорошая, но Бог создал ее не для готовки. В общем, с самого утра меня не будет.

- У нее и правда дурацкое имя! Дональдина. Как вообще можно так назвать человека? – Доркас смеется. – Ладно, мам, мы пойдем занесем вещи и решим насчет ужина.

- Партанбри, парлис на десерт, а и еще пирог с говядиной и элем.

Дори говорит что-то вроде «вау», и уходит с Даком из кухни. Видит его замешательство и смеется, попутно леветируя чемодан вверх по лестнице.

- На самом деле, это просто крабовый суп, имбирное печенье, ну и.. пирог с говядиной и элем. А в поезде я говорила о краннахане – смеси сливок, малины, меда, овсяных хлопьев и капли виски, - и о клапсхоте – это просто пюре из картофеля и репы. Знаешь, - останавливается она на втором этаже между двумя дверями, - здесь нет ничего необычного. Но я все это очень люблю, оно и правда потрясающе вкусное и даже незабываемое. Тебе же понравилась я, в которой нет ничего необычного. Ты же… ты же любишь меня, я знаю, что любишь, я чувствую это в одном твоем взгляде, но разве во мне было что-то выдающееся, когда ты полюбил меня? Ничего. Вот так и с шотландской кухней. Странное сравнение, ты просто мастер сравнений, Доркас.

Дори оставляет свой чемодан в коридоре и просит Дака подождать ее пару секунд. Уходит в ванную за бельем и полотенцем, а когда выходит, просит его идти за ней. Открывает дверь песочного цвета и включает в комнате свет. В ней большая кровать у окна, шкаф для одежды, комод под зеркалом и большой цветок в горшке в углу. На окнах висят бордовые занавески, на полу лежит белоснежный ковер, а на тумбочке у кровати даже несколько толстых книжек.

- И никакого холодного крыльца, мистер Утка, - кладет на кровать стопку, принесенную из ванной. – Смотри, напротив твоей комнаты моя. На этом же этаже есть ванная с туалетом, так что не ходи ночью по дому, Мишель возвращается часа в два с прогулки, и может испугаться, если кто-то пойдет по лестнице, на которой она спит. Ах, да, и еще здесь комната Тони. Дверь туда всегда закрыта, и на ней висят цветы. Я не была там все это время, - она молчит какое-то время, но не уходит вглубь себя, лишь дает себе минутку подышать, а потом улыбается Даку, вновь и вновь. – Так что, будем ужинать или ты хочешь отдохнуть?

Я бы предпочла целоваться с тобой, лежа в обнимку, до самого утра, или пойти гулять по ночному городу, знаешь? Я ужасно не хочу заниматься чем-то другим, знаешь?
И я люблю тебя.
Знаешь.
Ты знаешь.

Отредактировано Dorcas Meadowes (18-08-2014 20:14:03)

+6

21

warning!

В свое время Лин уже начинала пост подобным образом, а теперь и мне придется, потому что - и тут Остапа понесло (с) (:

А потом – безо всякого перехода, озарения, осознания – дом видится ему совершенно отчетливо. Охваченный легким огнем закатного солнца, он светится; небольшой и уютный, словно сошедший со страниц журнала. Дак сразу и без промедления решает, что ему здесь нравится, и он готов жить хоть на крыше, хоть под крыльцом, потому что у Доркас Медоуз чудесный дом. Собственно, как и все, связанное с Доркас Медоуз, которая улыбается и смотрит на него так, что хочется немедленно её поцеловать. Нэвус сдерживается, потому что вроде бы не время и не место, но утиное сердце, тем не менее, колотится быстрее, когда девушка берет его за руку. В синих глазах Дори полыхает огонь, отсветы засыпающего светила ложатся на темно-каштановые пряди, и Дак не может сдержать тихого вздоха восхищения. До чего же ты красивая, птица Додо.
  – Пойдем? Или ты и правда приметил мое крыльцо?
  Дак театрально разводит руками, после чего поправляет рюкзак на спине и берет чемодан за ручку.
  – Если твоя мама и впрямь решит меня оставить, придется спать в доме. Но! Я все равно собираюсь петь тебе серенады. Может, не сегодня, потому что для этого нужно много сил и не меньше вдохновения… скажем, завтра? Я даже разрешу тебе выбрать репертуар.
  Они стоят в мягком полумраке прихожей. Наверное, надо включить свет, поздороваться с миссис Медоуз и поднять вещи наверх… но они просто стоят и любуются друг другом, и не могут не улыбаться. На мгновение они становятся персонажами новеллы викторианской эпохи: обреченные обмениваться ласковыми взглядами и осторожно прикасаться; мысль эта, трогательно-романтическая, вызывает у Нэвуса легкий ужас. Доркас подходит к нему ближе, и Дак забывает все. Она целует меня, – привычно проносится у него в голове; и осознание того, что это для него привычно, окатывает его новой волной тепла. Его руки смыкаются вокруг тонкой талии Дори, и он притягивает её к себе. Привычно. Мерлинова борода, когда я успел привыкнуть к этому волшебству?
  – Я могу делать это бесконечно.
  Дак произносит что-то невнятно-согласное, и нехотя отпускает девушку. Доркас заходит на кухню, и Нэвус остается стоять в дверях. Наверное, он похож сейчас на недоверчивого зверька – смотрит, чуть отклонив голову назад. На языке навязчиво крутится что-то пафосное вроде «произвести плохое впечатление», но Дак не может заставить себя всерьез волноваться из-за этого. Он верит Дори – верит, что её мама отличная, и что не будет никаких проблем. Его тревожит скорее другой вопрос: будет ли ему комфортно в компании этой женщины? Это эгоистично, и Нэвус хотел бы перестать, но в силу врожденной вредности не может. Глубокий и неизлечимый интроверт, он готов до последнего защищать свой внутренний покой.
  – Добрый вечер. Простите, что я к вам так… неожиданно.
  Впрочем, как только миссис Медоуз начинает говорить, Даку становится легко и хорошо. Она отличная, – он уже ничуть не сомневается в этом, – действительно отличная. Ему немного странно слышать её голос, как будто чужой, и слышать в нем знакомые интонации. 
  – Спасибо, – в ответ на «добро пожаловать», – воооу, – в унисон с Доркас оценивает предложенный ужин.
  Они поднимаются наверх, курсируют между ванной и гостевой комнатой и наконец останавливаются. Дори инструктирует Дака, но тот слушает вполуха – его занимает обстановка комнаты, и, повинуясь инстинкту рейвенкловца, он подходит к тумбе, чтобы посмотреть книги.
  – Ах, да, и еще здесь комната Тони. Дверь туда всегда закрыта, и на ней висят цветы. Я не была там все это время.
  Нэвус оборачивается и внимательно смотрит на Дори, не решаясь прервать её молчание. Но Доркас возвращается, и вместе с ней возвращается её светлая улыбка.
– Так что, будем ужинать или ты хочешь отдохнуть?
  Некоторое время Дак не отвечает; его правая рука так и замерла на корешках книг. Он смотрит на неё, снова объятую солнечным огнем, и не может сказать ни слова – никакое слово не обладает достаточной выразительной силой. И ему кажется, что его сейчас просто не хватит, что он не сможет выдержать больше – он берет в руки её лицо и целует Доркас Медоуз медленно и почти бережно, хотя скулы сводит от клокочущего внутри вулкана. Дак просто не может быть с нею резким; каждый поцелуй – словно прикосновение к крыльям бабочки, оставляющее на губах золотистую пыльцу. Он сходит с ума несколько минут, потом заставляет себя прекратить это безобразие. Отходит к окну, выглядывает наружу и обводит очумело-влюбленным взглядом поля, исчерченные длинными тенями от деревьев.
  – Пойдем ужинать, – он улыбается, как улыбаются люди влюбленные и оттого безмерно счастливые; и, пока они спускаются по лестнице, Дак успевает ещё несколько раз коснуться губами щеки и виска Дори.

  – …перевернул всю спальню! Мы все искали его несчастное эссе, особенно старались первокурсники, потому что он пообещал им коробку шоколадных котелков с огневиски. Ничего не нашли. Утром приходим на занятие, вид у Себастьяна – как у утопленника. Профессор Флитвик собирает работы и так невзначай хвалит его за то, что сдал эссе ещё на прошлой неделе… пришлось вести в медпункт, отпаивать умиротворяющим бальзамом.
  Даку легко с мамой Доркас, как никогда не бывало легко с собственным родителем. Он не в первый раз ловит себя на невольной зависти друзьям, у которых были такие матери и отцы – с которыми можно обсуждать все на свете, которые не спрашивают лишнего и задорно смеются тем же шуткам. Они как раз приступили к десерту, и Нэвус пробует имбирное печенье, – парлис, парлис, как бы запомнить все эти названия, – находит его чрезвычайно вкусным и признается в вечной любви душистому чаю. Ему хочется мурлыкать, как коту, такая теплая и мирная атмосфера в доме Дори. Здесь легко радоваться, легко шутить, и тем более неуместной кажется неумолимая тень горечи, навсегда поселившаяся в его углах. Как же я понимаю тебя, Дори-Додо, – в разговоре наступает недолгая пауза, и Дак искоса смотрит на девушку. – Он не должен был умирать, просто не должен был, и это неправильно, нечестно, несправедливо, что это случилось с тобой, что именно в этом доме есть всегда закрытая комната.
  – Спасибо огромное, – они допили чай, и Дак не может не признать, что с первого же дня Шотландия ему страшно понравилось. – Вы потрясающе готовите, миссис Медоуз.
  Взмахом палочки Нэвус отправляет посуду в сторону раковины, после чего предоставляет Доркас продемонстрировать свои магические навыки. Оставив миссис Медоуз любоваться тарелками и чашками, которые мылись сами по себе, двое юных волшебников поднимаются наверх.

  Дак со страдальческим стоном прерывает поцелуй и садится на кровати – что-то колит ему в бок. Ну конечно, он снял часы и кинул их прямо на постель. Выпутав браслет из складок пододеяльника, Нэвус тянется через Дори и кладет часы на тумбочку возле кровати. Затем издает боевой клич индейцев (по крайней мере, он искренне считает, что это именно клич индейцев, а не последний возглас издыхающего осла), хватает Доркас и вместе с ней переворачивается. Теперь он лежит на спине, а она лежит на нем, и он смеется, хотя это не очень-то удобно.
  – О Бесстрашная Птица Додо, самая отважная из белых женщин, ты победила меня, вождя индейцев по имени Хромая Утка! Я дарю тебе свой вигвам и табун лошадей. Отныне я и мой томагавк будем верно служить тебе… – Дак не сразу осознает, что только что сказал, но как только осознает, заливается краской. – Э-э… М-м. Я, в общем, сдаюсь, а ты проси, что хочешь.

  Через час вождь по имени Хромая Утка сонно любуется Бесстрашной Птицей, почившей на его плече. Он гладит её по волосам и отчаянно борется с желанием уснуть рядом с ней. Переводит взгляд на часы – стрелки показывают десять минут первого. Дак вздыхает и немного отодвигается, чтобы не разбудить Дори. Слезает с кровати, огибает её и осторожно берет девушку на руки. Он старается ничем не скрипеть и нигде не шуметь, хотя все-таки натыкается в комнате Доркас на комод. К счастью, отважная белая женщина спит крепко. Дак укладывает её в постель, укрывает одеялом и ещё некоторое время стоит рядом – очень сложно уйти от неё, хотя бы и на восемь часов сна. В конце концов он наклоняется, целует Додо в уголок губ и уходит к себе.

Brainstorm – Sunday Morning
  Светло-бардовое утро ненавязчиво вплетается в сон о чем-то пыльном и неразличимом. Нэвус Дакворт зарывается лицом в подушку, вытягиваясь на кровати во всю свою длину. Сперва ему совсем не хочется вставать, но потом Нэвус вспоминает, где он и с кем он. Комнату оглашает пресловутый боевой клич; юноша спрыгивает с кровати, убирает занавески и высовывается в окно. На горизонте, за зеленым морем и изгибами холмов, высится укутанная дымкой гора. Дак мысленно нарекает её «The Lonely Mountain», и возвращает голову обратно в теплую комнату.
  Забежав в душ, Нэвус торопится спуститься. Он помнит, что Дори встает рано, и думает искать её на кухне – она должна уже быть там. На лестнице он едва не налетает на Шелл; с минуту они наблюдают друг за другом, после чего кошка меланхолично отворачивается, а Дак смеется и подхватывает её на руки. Рыжая и желтоглазая Шелл совсем не похожа на дымчато-серого Эйты, но Нэвус любит котов вообще и каждого из них в частности.
  Он заходит на кухню и смотрит на Додо; по-утреннему растрепанная, в пижамных шортах и футболке, она кажется ему самым прекрасным существом на свете. До чего же ты красивая, Доркас Медоуз, и я не устану это повторять. Дак улыбается и декламирует давно полюбившийся и заученный напамять стих:
  – How beautiful the morning,
  When summer days are long;
  O, we will rise betimes and hear
  The wild-bird's happy song--
  For when the sun pours down his ray
  The bird will cease to sing;
  She'll seek the cool and silent shade,
  And sit with folded wing…*

  Он спускает Шелл на пол, подходит к Доркас и отбирает книгу у девушки – наверное, у него это скоро станет традицией, отвлекать её от чтения.
  – Доброе утро, Бесстрашная Птица Додо, – Дак подхватывает Дори на руки и садится на стул вместе с ней. – Я проснулся и решил захватить тебя в плен, – на столе стоит наполовину полный стакан апельсинового сока, и Нэвус пьет его, нахально игнорируя право собственности. – Что же мне с тобой делать, отважная белая женщина?
  Перед ним мелькают крылья бабочки, и вскоре его сносит горячей волной – что же ещё он может с ней делать, со своей птицей, когда она так непередаваемо хороша ранним утром, и днем, и вечером, а они так замечательно одни на кухне.

***

The Lonely Mountain отсылает к профессору Толкину (которого Дак, без всякого сомнения, читал).

'Summer Morning' by Sarah Josepha Hale (1788-1879).

Отредактировано Naevus Duckworth (19-08-2014 20:24:40)

+7

22

FreshlyGround - I'D Like
Котичек, тебе я ее кидала; остальные желающие
могут поискать где-нибудь послушать, потому что на
простоплеере ее нет, и получить прямую ссылку я
тоже не могу нигде. спасибо с:

Дори старается не смотреть на Дака, пока они ужинают, - он так быстро поладил с ее мамой, будто для него это было невероятно легко: ладить с людьми, рассказывать истории и смеяться, общаться с матерью своей девушки… Она старается не смотреть, потому что если посмотрит, то непременно с восхищением, а еще с такой любовью, что Амелия невольно почувствует себя лишней на собственной кухне и в собственном доме.
– Вы потрясающе готовите, миссис Медоуз.
Доркас улыбается. Она, конечно, знает, на что способна ее мама, но слышать это от с в о е г о л ю б и м о г о Нэвуса ей очень приятно; она не знает, как скрыть радость от того, что эти двое – ныне самые близкие и самые родные ей люди – понравились друг другу. В том, что Дак понравился ее матери, Додо не сомневалась – женщина ведь не только слушала его за ужином, но и смотрела на свою дочь, которая если не светилась, то блестела уж точно.
Они помогают с уборкой посуды за ужином – девушка выдыхает облегченно от осознания, что теперь матери будет легче работать по дому, и она сможет отдыхать больше, и здоровье ее будет лучше, - Дори целует маму в щеку, делая вид, что не замечает ее внимательного взгляда, и уходит вместе с Даком в его комнату.

Целуйменяцелуйменяцелуйменя.
Целуй меня.

Ее с головой переполняет нежность; остатки разума пытаются понять, как же можно т а к сойти с ума по человеку – чувствовать себя совсем невесомой, уноситься куда-то далеко-далеко, не иметь возможности сфокусироваться на лице, которое видишь так близко, и не уставать целовать ни на мгновение. Давно ли был мой первый поцелуй с тобой и вообще? Когда стало так легко и естественно целовать тебя в любую секунду, едва мы этого захотим? И – о, мой Бог, - мы лежим с тобой на кровати, а я теряю голову, хотя пока я еще могу найти ее, пока еще могу…
И так не сразу приходить в себя, когда поцелуй прерывается по каким-то совершенно глупым причинам. Зато потом – ох, что следует потом! Дори лежит на Даке сверху и почти чувствует, как бьется его сердце – интересно, а чувствует ли он ее? Кажется, у нее тахикардия. И экстрасистолия. Или что-то еще – отец бы сказал, но брось он семью много лет назад.
- Я, в общем, сдаюсь, а ты проси, что хочешь.
Доркас делает вид, что не слышит н и ч е г о т а к о г о в сказанных Робином словах, но улыбается весело и смотрит хитро, как кошечка.
- О, мой вождь, у меня уже есть все, знаешь? – за вопросом следует легкий поцелуй в уголок губ, предназначенный для того, чтобы скрыть всю серьезность сказанного, но не выходит. Дори смотрит серьезно-влюбленно; она ничего не обещает и не собирается, она не скажет ему громких слов о том, что они должны быть вместе всегда и как она этого желает. Но когда Дак, такой родной, свой и любимый Дак, находится так близко, а она смотрит ему прямо в глаза, и он может почувствовать – да он наверняка чувствует, - как бьется ее маленькое сердце, она-таки просит только об одном:
- Не оставляй меня, пожалуйста… Вот, что совсем не такая уж и отважная и бесстрашная белая женщина у тебя попросит. Ты знаешь, она совершенно потеряла от тебя голову, вождь, и готова отдать тебе свое сердце, и все, что ей нужно, на самом деле нужно…
Не договаривая, Доркас целует парня снова, касаясь его щеки кончиками пальцев, и снова улетает куда-то совсем далеко.

5:57. Лежа на животе и обнимая подушку, Дори открывает один глаз, затем второй и несколько секунду смотрит в пустоту перед собой – наводит ручной фокус. Переворачивается на спину, откидывая одеяло, и пытается вспомнить, как она уснула. Кажется, засыпала она все-таки не в своей комнате и не в своей кровати, а значит, ее милый рыцарь оказался настолько благородным, что отнес свою принцессу в родные покои. С другой стороны, я этого не просила. Она садится в кровати, убирая рукой назад волнистые волосы – они всегда немного кудрявые с утра, и Доркас выпрямляет их заклинанием либо расческами и феном, - опускает на пол ноги. Несмотря на утреннюю прохладу в Шотландии даже летом, девушка всегда любила ходить по дому босиком. В детстве мама заставляла ее носить носки или тапочки, и Додо чувствовала себя совершенно некомфортно, словно не дома.
На цыпочках она проходит в ванную; еще одна особая привычка Дори – ходить на цыпочках – появилась у нее с первого дня, как она пошла, так ей тоже было комфортнее, а еще так ноги кажутся еще длиннее и худее, и это немного повышало заниженную самооценку мисс Медоуз; умывается, чистит зубы, но с волосами ничего не делает. Зачем? Кто увидит меня, кроме него? На цыпочках спускается на кухню, захватив из своей комнаты книгу; она не знает точно, во сколько проснется Дак, но будить она его она специально не будет, лишь ждать его – со стаканом сока и Фицджеральдом.

Она видит его, такого утреннего и по-домашнему милого, смотрит на свою кошку в его руках, а потом в очередной раз зависает на его глазах. Какой же ты красивый, Дак, какой же ты красивый. Ты хоть знаешь об этом? О том, что ты невероятно красивый; о том, что я очень люблю тебя. И чтобы не взвыть прямо здесь и сейчас, нарушив спокойствие утра и их н е ж н у ю любовь, чтобы не позволить себе потерять контроль над своей головой о к о н ч а т е л ь н о, девушка лишь улыбается и возвращается к книге. Бенджамин Баттон, ах, Бенджамин Баттон, прости, я не смогу больше сегодня читать твою историю…
Строчки плывут, и Доркас мысленно благодарит Дака за то, что Бенджамин Батон уходит из ее рук, и перед ним не надо больше извиняться. Бесстрашная Птица Додо смеется, когда ее подхватывают на руки; она смеется, когда ее сок нагло выпивают; смеется над тем, как ее хромой капеллан разговаривает с ней.
– Что же мне с тобой делать, отважная белая женщина?
– Поцелуй меня, – просит Доркас, улыбаясь и изогнув одну бровь; кажется, такую же просьбу однажды высказал Дак, но тогда это было для них чем-то новым, заставляющим дышать резче, накрывающим с головой. Впрочем, изменилось ли что-то сейчас? Изменится ли это когда-либо? Дори улыбается и не может представить, что однажды поцелуи с Нэвусом станут для нее чем-то обыденным вроде выпрямления волос по утрам. Никогда не станут.
Поцелуй не заставляет себя ждать, и девушка уже почти жалеет, что решила сегодня провести Робину небольшую экскурсию по местам былой славы. Ей стоит огромных усилий… один два три вспомнить, что они не могут целоваться весь день… почему же не могут, ведь могут же и оторваться от него три два один.
– Какой ты сладкий, – вырывается у Доркас, и она облизывает губы, пробуя еще раз апельсиновый сок – не из стакана. Возможная двусмысленность фразы доходит до нее спустя минуту, но девушка не подает виду. По крайней мере, ей кажется, что она не подает виду.
– Я была бы просто счастлива провести с тобой весь день дома, сидя на кухне или лежа на кровати и сцеловывать сок из моего стакана с твоих губ, но я хотела показать тебе немного моего Эдинбурга, – она гладит его по голове и улыбается. Пожалуй, так улыбаться она вряд ли сможет когда-либо кому-то еще, - школу, детскую площадку.. не знаю… Все, что связано со мной. Что думаешь? Или можем пойти в лес, или в поля, или в город, или… Как моему гостю и моему любимому милому родному я позволяю тебе решить снова, чем мы будем заниматься весь день.
Если бы Доркас Медоуз видела, каким взглядом она смотрит на Нэвуса Дакворта, она бы сошла с ума; она никогда бы не поверила, что ее глаза могут стать еще больше, ярче. глубже.
– А еще я бы хотела услышать, чем ты будешь завтракать, - потому что как можно выйти из дома, не покормив вождя?

Отредактировано Dorcas Meadowes (28-08-2014 20:20:13)

+6

23

[audio]http://pleer.com/tracks/11273786yTS3[/audio]
  Первое его шотландское утро раннего июля – светло-серое; он, лондонец, не особо рассчитывал на солнечные ванны и довольствовался впечатлениями от вчерашнего заката. Утро было светло-серым, дымчатым, прохладным. Оно скрывало немыслимые загадки в тенях под деревьями и каменной кладке домов; оживляло узоры дощатого пола; таило древние мудрости в складках занавесей. Нэвус Дакворт любил такое начало дня, полускрытое, мглистое, полное невнятных обещаний и надежд.
  «Поцелуй меня», – просит она, и Дак не смеет, не хочет, не может противиться. Попроси меня ещё, проси целовать, а или молчи, и я все равно буду это делать. «Поцелуй меня». As you say, my lovely bird, I have no objections and never will. Ask me again, ask me once more, ask me today and tomorrow and every day, and I will gladly, immediately, certainly kiss you, again, and once more, today and tomorrow and every, every, every day.
  Наконец они отрываются друг от друга – в самом деле, ведь надо же немного и дышать.
  – Какой ты сладкий.
Дак смеется и проводит рукой по волосам театральным жестом, – да-да, вот он я, дон Робин Жуан, приятно познакомиться, я очень-очень сладкий, а какой ещё, можно узнать? Насмешливость во взгляде скоро сменяется безграничной нежностью. Ему сложно оставаться таким же вздорным, как обычно, когда Дори так близко и так тепло и так м-м… Нэвус быстро-быстро моргает и старается вникнуть в суть произносимых девушкой слов.
  – …но я хотела показать тебе немного моего Эдинбурга.
  Её ладонь касается его затылка, Дак выдыхает и прислоняется щекой к щеке До. У него до обидного мало слов, есть немного музыки, но нет инструмента, и остаются только движения. Рука у неё на талии, придерживающая: я рядом, я здесь, я с тобой, едва сдал ЗОТИ и звучит это до жути пафосно, но я защищу тебя, глупо ведь, да, скорее тебе придется меня защищать, но я постараюсь, обязательно, непременно. Перебирать пальцами спутанные темные волосы: я люблю тебя, бесконечно, невыразимо, я люблю тебя очень по-разному, иногда хочется просто держать тебя за руку, а иногда… ну, ты и сама знаешь. Смотреть молча: какая же ты красивая, я непростительно повторяюсь, извини, но я не могу не смотреть на тебя: как ты идешь, как двигаешься, как говоришь, и знаешь, это невероятно, изумительно, чудесно, что ты, именно ты, любишь меня в ответ. Как же оно… горит, полыхает, вздымается до пыльно-серого неба.
  – Как моему гостю, я позволяю тебе решить снова, чем мы будем заниматься весь день.
  Пыльно-серое небо осаждает и успокаивает. Что я думаю, – Дак пока ещё ничего не думает, но честно пытается, – что же я думаю. Если в поля, то это хорошо, можно бродить, собирать цветы и плести венки – интересно, умеет ли Додо плести венки? Если в лес, тоже отлично, они будут гулять, и собирать царапины густого подлесья, и обязательно залезут на высокое-высокое дерево, откуда видно её дом. А в город – ещё лучше, потому что Нэвусу хочется знать все о своей Доркас, о том, какой была её жизнь-до-Хогвартса, и жизнь-на-каникулах, и вообще, какая она – жизнь маггловской девочки (Дак гордится своими познаниями в жизни магглов, но с прискорбием осознает, что познания эти постыдно скудны).
  – Мы идем в город, – объявляет он уверенным голосом капитана, определившего направление.
  Мы идем в город, и ты будешь рассказывать, а я буду слушать, и слушать, и слушать.
  – А еще я бы хотела услышать, чем ты будешь завтракать, – потому что как можно выйти из дома, не покормив вождя?
  Завтрак? Какой завтрак?
  – Э-э, – а можно ты просто поставишь передо мной тарелку? – Чем-нибудь? – звучит то ли как вопрос, то ли как извинение, потому что Нэвусу в общем-то абсолютно все равно, но, может быть, это имеет значение для Доркас.

  Наскоро позавтракав чем-нибудь, они выходят из дому, минуют калитку и сворачивают налево. Дак дышит глубоко, ему нравится вкус здешнего воздуха, запах мирного предместья, и в то же время отголоски терпких запахов полей. Склонив голову чуть набок – копируя Доркас – он предсказывает голосом мудрой утки, что к обеду пойдет дождь. Возвращается в дом и берет с собой большой черный зонт с длинной ручкой.
  – Миледи, – кланяется он и берет Дори под руку; зонт служит ему тростью, а шляпу можно вообразить.

  Они идут по улице, переулку, другим улицам, выходят на площадь, поворот, светофор, перекрестки и улицы, улицы; воспоминания речными волнами катятся вдоль тротуара. Нэвус временами не сдерживает замечаний, но в основном старается не перебивать. Для него все это очень важно, потому что о Доркас, о том, когда птица Додо не была ни птицей, ни Додо. А ещё Дак обращает чрезмерное внимание на все атрибуты маггловской жизни, которые его не затронули: телевизоры и телефоны за стеклом витрин, плакаты с изображением незнакомых ему кинозвезд и певцов; реклама приборов и продуктов, которых он в жизни не видел. Все это странно, удивительно, необычно, и Нэвус нещадно эксплуатирует свою миледи, чтобы та посвятила его в тайны неволшебного быта.

  Перед ними выросло приземистое здание начальной школы, выкрашенное в светло-кирпичный цвет, оно таращилось опустевшими окнами и тянулось к ним веточками плюща. Дак был разочарован (и здесь учат маленьких детей?), но не сказал ничего. Школа казалась до ужаса маленькой и прозаичной по сравнению с огромным замком, где он провел семь лет. Никаких мраморных лестниц, никаких башен, портретов, доспехов, запутанных коридоров и потайных ходов. Учиться в маггловской школе скучно, – решил про себя Нэвус, и опять же ничего не сказал.

  Они прошли мимо местной больницы, полюбовались издалека вокзалом, откуда оправлялись поезда к собственно Эдинбургу; побывали на рынке, опрокинули ящик с яблоками (кто именно опрокинул, уточнять не приходится), поползали по мостовой на коленях, собирая фрукты; купили по стаканчику вкуснейшего кофе и зашли в парк, где слонялись от дубовой рощи к фонтанчику и обратно. И все это сопровождалось историями: её историями, его историями, смешными и веселыми, немного грустными, немного сердитыми. Фасады, крыльца, вывески, брусчатка – все становилось живым и настоящим, потому что рассказывало истории. Вот здесь лавка булочника, и знаешь, однажды; а вот здесь живет мистер Филипс, и так случилось, что…

  Дак все не мог определить, должны ли качели так опасно поскрипывать или нет. С одной стороны, вроде бы все качели скрипят, но эти издавали совсем уж протяжные звуки. Нэвус оттолкнулся ногами, потом затормозил, перегнулся через цепь, поцеловал Доркас куда попало – а попало куда-то чуть выше виска – и вернулся на свое место.
  – А между прочим, я был прав.
  Светло-серое утро сменилось темно-серым вечером, и ровно в тот момент, когда Дак снова уселся на качели, стал накрапывать дождь. Нэвус встал, поднял зонтик и раскрыл его. Бежать домой под дождем было бы, наверное, страшно романтично, но в этом смысле Дак был занудой – он не любил мокнуть, несмотря на то, что утки, как известно, выходят сухими из воды.
  – Вашу руку, миледи.
  Мир сузился до них двоих, отрезанных ото всех полосой дождя, спрятанных под черной тканью зонта, идущих так близко друг к другу, как только можно, и вовсе не для того, чтобы не вымокнуть. Они дошли до перехода, остановились в ожидании зеленого света, и Дак наклонился к Дори, потому что как же можно стоять над близко и не…

  В камине потрескивали двора, в руках дымился горячий чай, рядышком грелась Доркас Медоуз, и на её волосах ещё не высохли капли дождя. Они сидели на полу – оставаться в своих креслах оказалось невыносимо далеко – и молчали. Молчали и не молчали одновременно в своей привычной манере парочки интровертов, которые экономно используют слова, особенно если не нуждаются в них для того, чтобы прекрасно понимать друг друга.
  Кажется, я тебя сейчас снова поцелую. Кажется, я делаю это постоянно. Кажется… а нет, не кажется – мне никогда не надоест. Отважная белая женщина, Бесстрашная Птица Додо, я буду называть тебя ещё многими глупыми прозвищами, но ты простишь меня, правда?
  – Иди сюда.
  Чай остывал на подлокотнике кресла, огонь степенно поглощал дрова, а птица, которая утка, и птица, которая дронт, укрытые клетчатым пледом, целовали друг друга снова и ещё, потому что как же можно не.
  И горит, и полыхает, и вздымается до дождливо-серого неба.

Отредактировано Naevus Duckworth (02-09-2014 15:02:34)

+4

24

[audio]http://pleer.com/tracks/47927340Hpo[/audio]

Кружка из толстого стекла, свежий горячий чай с пряностями, треск поленьев в камине и Нэвус Дакворт справа, близко, очень близко – вот он, вечер высококонцентрированного счастья, спокойствия, уюта и любви. Такого не было в этом доме давно, очень давно, и хотя Дори не жила постоянно с мамой, она знала, что здесь все это время было очень пусто и тоскливо. Сейчас, конечно, тоже пусто, но атмосфера царила какая-то волшебная. Доркас помнила, очень хорошо помнила, как они вдвоем с братом сидели вот так, на полу в гостиной, но тогда не они занимали друг друга, и не камин их занимал, а книги, учебники или телевизор. Сегодня Дори не нужно ничего сверх того, что у нее уже есть. Ведь, как она уже сказала, если в ее доме есть Дак, то в ее доме есть все.
Она держит кружку двумя руками, просунув оба больших пальца в ручку; а потом, согревшись, берет кружку уже в одну руку, потому что другой ей срочно необходимо прикоснуться к Даку, проверить, согрелись ли руки у него, убедиться, что он действительно здесь, это так прекрасно, быть с тобой, я так счастлива и спокойна, что эти дни кажутся сном, и если это сон, то пусть я никогда не проснусь и пусть он будет настолько реальным, что я почувствую твое тепло, а если это реальность, то пусть она никогда не заканчивается, мой милый птиц, пусть мы никогда не закончимся, и она кладет свою ладонь на его, поглаживая кончиками пальцев, и кладет голову ему на плечо, улыбаясь лишь уголками губ, но светясь всем своим маленьким дронтовым существом. Боже мой, где была голова у того человека, кто сказал, что дронты не умеют летать?
– Иди сюда.
Эти простые слова, не выражающие ни признания, ни предложения, ни чего-то вообще особенного, заставляют сотни тысяч маленьких мурашек пробежать по спине и руками Додо, а невидимый крюк подцепить что-то в животе. А еще ее сердце, кажется, вновь пропустило пару ударов, а голову застелил туман. Девушка отставляет чай и поднимает на Дака взгляд – смотрит совершенно синими глазами, и зрачки становятся больше и больше, хотя, казалось бы, куда еще. Она не в силах тянуть, да и не хочет; даже если бы она поспорила с собой, что может удержаться и не поцеловать Нэвуса, она бы проиграла в первую же секунду. Но сейчас она с собой не спорила, и потому не ждет ни сотой доли, чтобы поцеловать его.
Я люблю тебя, ялюблютебя, ялюблютебя, ялюблютебя, люблютебя, люблютебя, люблютебя, люблютебя, люблюлюблюлюблюлюблю, я л ю б л ю т е б я.
Доркас задыхается и от нехватки воздуха, нежных, сносящих голову, ч у в с т в е н н ы х поцелуев, и от любви невероятной силы. Она не могла и вообразить, что когда-то будет чувствовать что-то подобное. Не может и представить, что когда-то перестанет это ощущать. И не хочет даже думать о том, что однажды испытает те же чувства к другому человеку. Ни за что. Никогда. И пусть это звучит, как слова семнадцатилетней девочки, встретившей свою первую любовь, но откуда-то у Дори была четкая уверенность, что это не закончится ни этим летом, ни на Рождество, ни когда-либо еще. Но даже если окажется, что она ошибается… быть с ним всегда – ее огромное желание.
Короткая мысль о том, что она когда-нибудь может лишиться Дака, заставляет ее вздрогнуть и оторваться от него, но измениться в лице она не успевает – видит его затуманенный взгляд, полный такой же сильной ответной любви к ней, его влажные, покрасневшие от поцелуев губы и еще приоткрытый рот – о мой Бог, неужели я выгляжу так же.. так же.. так же восхитительно – улыбается ему и вовремя вспоминает, что она должна быть хорошей дочерью.
─ Я думаю, что я хочу взять тебя в заложники в своем доме в конце июля, что мама скоро вернется, и не соглашаться отдавать тебя ни за какое вознаграждение, и надо бы приготовить что-нибудь на ужин, потому что я не смогу отпустить тебя, я просто не смогу, как же я буду жить без тебя до самого Рождества, Дак, как же я буду без тебя дышать? потому что ее целый день не было дома, и мало ли, вдруг она голодна, да и как я могу быть настолько наглой дочерью, чтобы не приготовить ей что-то хотя бы на каникулах? Обещаю, что не буду нагружать тебя работой, ты можешь просто сидеть и ждать, пока я освобожусь.
Птица Додо улыбается своей самой прекрасной улыбкой – улыбкой любви, бескрайней, бесконечной, захватывающей любви, - и встает с пола первая, потому что если Дак еще раз ее поцелует, то без ужина останутся все трое. И если Доркас это переживет, то ее мама и Дак – вряд ли.

Ужин оказывается для них тремя пирогами: пастушьим, куриным и рыбным; и нет, это не дело рук Доркас, она испекла только один пирог, а остальные два Амелия принесла с кулинарной встречи. Миссис Медоуз смотрит на дочь за ужином все так же внимательно, и пока неизвестно, когда она успокоится и перестанет искать какой-то подвох в том, что Дори вот так легко пустила кого-то в свое сердце. Отношения девушки с матерью никогда не были похожи на отношения лучших подруг – за всю жизнь, честно говоря, у нее была всего одна лучшая подруга, но с той постепенно связь стиралась после ее поступления в Хогвартс, - но при этом Доркас доверяла матери полностью и могла рассказать ей все о своей жизни, если она только спросит. А она не спрашивала. Просто смотрела и делала для себя выводы, и сейчас Амелия думала только о том, что хотела бы, чтобы у ее дочери всегда был такой взгляд, такая улыбка, чтобы она всегда так же светилась, и что-то подсказывало ей, что для этого не нужно ничего сверхъестественного, потому что главный ингредиент в рецепте личного счастья Доркас Медоуз уже найден.

Они все так же до самой ночи лежат рядышком у Дака в комнате, целуясь и улыбаясь счастливо, пропитываясь друг другом. Изначально они собирались читать – Дори хотела все-таки уделить еще немного внимания Бенджамину Баттону, Дак выбрал книгу для себя, но чтение как-то не задалось. Нэвус отложил свою книгу, забрал книгу у Доркас – честно говоря, буквы и так не складывались в слова, - и в очередной раз решил доказать, что их губы не знают усталости, да и как можно вообще не целовать его, у меня все тянет внутри, если я смотрю на него и не целую в следующую же секунду. А если он когда-нибудь отрастит бороду – не дай Бог, конечно, - то по моим губам все будет понятно, я же сотру их все до красноты, но ничто, никогда, ни за что не заставит меня не целовать его.
На этот раз птица Додо уходит в свое гнездо сама, очень нехотя, но зато на своих ногах и в сознании – относительном, потому что невероятно трудно оторваться от птицы Утки. На часах 23:47, и Дори ловит себя на мысли, что стала очень поздно для себя ложиться спать, но при этом так же рано вставать, словно подсознательно даже хочет провести больше времени с Даком, а не со своими снами – пусть даже в последнее время ей снится Дак.
Но уснуть она не может. Она лежит в постели до двух часов, пытаясь хоть как-то поймать сон, но у нее не выходит – стоит закрыть глаза, как желание спать тут же пропадает. Наконец она не выдерживает; откидывает одеяло и уходит в комнату напротив – как хорошо, что в гостевой комнате большая двуспальная кровать, две подушки и большое одеяло. Как хорошо, что в гостевой комнате он.
Нэвус спит на боку лицом к двери, и Доркас какое-то время просто не может пошевелиться, просто смотрит на него и улыбается. Улыбается тому, какой он красивый; улыбается тому, что так легко ему в ее доме; улыбается тому, как любит его. На цыпочках, как и всегда, приходит к кровати и решает, что расскажет ему все завтра, если он спросит, ну, а если не спросит… Дори осторожно залезает под одеяло, ложится так же на бок к Даку лицом, обнимает его, легко поцеловав в уголок губ, - и он тоже обнимает ее сквозь сон, но понимает ли он, что это реальность, Доркас не знает. Пока не знает. И, если честно, ей совсем тяжело думать, потому что она тут же…
Утро наступает для девушки вновь раньше, чем для парня, с которым они так и проспали всю ночь, обнимаясь и едва ли не касаясь носами друг друга. Додо улыбается, осторожно переворачивается на другой бок, стараясь не вылезти из объятий, что ей и удается – теперь она лежит к Даку спиной, и можно взять в руки книгу и почитать хотя бы пару часов в ожидании пробуждения.

Сегодня мама Доркас решила никуда не идти, а посвятить себя готовке еды на месяц вперед. Когда Нэвус с Дори спустились на кухню, одетые уже не в пижамы (чтобы не смущать Амелию), у женщины уже были готовы и тосты, и несколько видов джема, и два вида каши, и омлет с грибами, и печенье, и сливки были взбиты для какао. Доркас удивленно обняла мать, спросив, все ли с ней в порядке.
– Доброе утро, милая. Доброе утро, Дак. Все в порядке, я просто уезжаю на неделю завтра утром, на лечение. Я знаю, что ты умеешь готовить, и не оставишь в случае чего своего гостя голодным, но мне будет спокойнее, если у вас будет что-то в холодильнике. Вы не хотите сходить в поля сегодня? Обещают солнце и ни капли дождя.
– Спасибо, мам…

Позавтракав и собравшись – корзинка с пирогами, плед, две бутылочки домашнего лимонада, фотоаппарат, - они выходят из дома. Миновав калитку, сворачивают направо, уходя в противоположном от города направлении. Пройдя небольшую рощу, поднимаются немного в гору, а там пересекают мостик через узкую, но быструю, словно горную, речку, и через 30 минут дороги достигают точки назначения. Дори старается быть очень сосредоточенной, когда, расстелив плед, сидит на нем и раскладывает все для пикника, но ей это не удается, потому что Дак нежно берет ее за подбородок, приподнимая голову, и девушка снова проваливается в туман.
Я люблю тебя, ялюблютебя, ялюблютебя, ялюблютебя, люблютебя, люблютебя, люблютебя, люблютебя, люблюлюблюлюблюлюблю, я л ю б л ю т е б я.

+4

25

[audio]http://pleer.com/tracks/5066345O1t1[/audio]

  They are flying. Every single minute of every single day spent together they are flying, – can you see them, how arrogantly they look down at the earth from high above, how easily they forgive everything and everyone simply because they don’t care? They are flying, and as far as they have each other, their wings are widely spread.

  Мы, мы, мы, мы, мы, – тянет внизу живота упоенное нашептывание. Его необязательно озвучивать, оно и без того гудит постоянным фоном. Мы, мы, мы-ы-ы-ы, тянет и перекликается с (тоже непроизнесенным) люблю-люблю-люблю-у-у-у. «Мы» и «люблю», не очень согласованные по правилам грамматики, замечательно сочетаются в беспокойном сердце влюбленного капеллана. У него вообще последнее время все замечательно сочетается: вот он просит серьезным голосом передать ему нож, а вот уже тянется через стол, чтобы попробовать на вкус губы Дори. Сосредоточенно замешивает тесто, а потом тонет в облаке муки, чихает, смеется, и, уже не в силах сдержаться, подходит к До и снова целует. Они белые и счастливые, мука оседает у них в волосах, на плечах и на полу; но они волшебники, что им думать об уборке. Они думают друг о друге.
  Они думают друг о друге, кажется, двадцать четыре часа в сутки. Когда просыпаются и когда засыпают; за завтраком, обедом и ужином, когда видят друг друга и когда не видят – особенно; даже во сне они не могут забыть. Они думают друг о друге: мы, мы, мы. Люблю. Люблю же. Ведь люблю.

  Доркас Медоуз, ты самая красивая девушка на свете, – Дак сидит за столом с блаженным видом. Поддерживать разговор с Дори и её мамой для него на удивление легко, но юноша то и дело соскальзывает в состояние приятной слабости в коленках. Ему сложно объяснить, согласно каким законам ему так славно, так чудесно, так изумительно хорошо быть именно здесь и сейчас… с ней. Наверное, он просто счастлив. Я – счастлив? Нэвус не привык считать себя счастливым, настолько не привык, что эта мысль как-то даже не посещала его заумную рейвенкловскую голову. Черт побери, я счастлив, – признает он, – уже целых два месяца я бесконечно счастлив. Доооори, – Дак расплывается в улыбке – кажется, он и до этого улыбался, но сейчас уже по-другому, с восхитительным ощущением официально признанной счастливости. Ему до ужаса хочется поцеловать Додо немедленно, но, пожалуй, это будет невежливо по отношению к миссис Медоуз, поэтому Дак просто берет девушку за руку под столом. И плевать, что из-за этого он вынужден взять вилку в левую руку и тем самым усложнить для себя борьбу с едой. Оно того стоит.

  Фррмр, – возмущается в нем прилежный ученик Хогвартса, когда обе их книги соскальзывают на пол и остаются там лежать, раскрытые на случайных страницах. Нэвус этим вечером честно исполнил роль привередливого вождя: сначала решил, что надо почитать, а потом сам же кинул Фитцджеральда и Цвейга на край кровати. Книжные премудрости чудо как хороши, но настоящая вкусная Доркас, которая лежит непозволительно близко – намного лучше.
  – Фррмр, – говорит Дак, наклоняется к своей самой-красивой-на-свете и целует её в шею, и ещё шею, и ключицы, и ещё… и падает на бок, и дышит часто-часто – ему горячо.
  Ему горячо, и внутри что-то дрожит, как дрожит раскаленный воздух в жаркий день, как дрожит туго натянутая и кем-то потревоженная струна, как дрожит кленовый лист на ветру. Я люблю, люблю, люблю, люблю тебя, ох, Доркас Медоуз, и не стыдно тебе делать такое со мной; это со мной-то, молчаливым и замкнутым гадким утенком; как не стыдно тебе делать меня таким бессовестно счастливым; я люблю, люблю, люблю…
  – Я не люблю тебя, – шепчет он, и повторяет, каждый раз все громче. – Я не люблю тебя, не люблю, просто терпеть не могу, – ему не нужно ничего объяснять, он смеется; она всегда понимает, что он имеет в виду на самом деле. – Терпеть не могу.
  Нэвус Дакворт завершает свою странную тираду долгим поцелуем, – чтобы птица Додо пронялась всей глубиной его нелюбви.

  Он остается один, а с ним остается темнота и накрапывающий за окном дождь. Едва различимые очертания предметов в комнате постепенно тают; Дак лежит, обнимая скомканный краешек одеяла, и тешится прощальным поцелуем, пришедшимся над бровью. С гораздо большим удовольствием он обнимал бы саму Дори, но Дори ушла спать в свою комнату, даже не позволив ему поиграть в рыцаря. Нэвус проваливается в ставшее привычным звездное междумирье, и надеется увидеть во сне свое синеглазое счастье.

  Доркас Медоуз действительно пришла к нему. Как-то очень по-настоящему пришла. Можно даже сказать, совсем пришла. Целиком и полностью. Дак слышит, как скрипят пружины кровати, ему становится ненадолго холодно – приподнято одеяло – а потом очень тепло. Он придвигается чуть ближе, чтобы обнять её, кажется, они даже дышат в унисон; затем сон, мягкий и лишенный тревожных сновидений, обволакивает их обоих.

  Утро ворвалось в его сладкую дрёму птичьим пением и шелестом страниц. Нэвус открывает глаза, потягивается и обнаруживает, что перед ним маячит чья-то худая спина в коричневой футболке. Чья-то, ага, – Дак протягивает руку вперед и проводит пальцем по позвоночнику Дори. Чертит уточку где-то под правой лопаткой, а потом обнимает девушку за талию и притягивает к себе. Некоторое время так и лежит, замерев, уткнувшись носом ей в плечо, вдыхая её запах.
  – Сегодня вечером я тебя никуда не отпущу, скво. Ты все равно возвращаешься.

  – Доброе утро, милая. Доброе утро, Дак. Все в порядке, я просто уезжаю на неделю завтра утром, на лечение.
  Сказать, что Даку стыдно – ничего не сказать. Потому что он радуется. То есть он, конечно же, огорчается тому, что мама Дори болеет, и что ей вообще в принципе нужно лечиться. И радуется, что они останутся одни на целую неделю. Я плохой человек? – спрашивает он невесть у кого, разрезая тост пополам. Я ужасный человек, – отвечает он сам себе, легонько пиная под столом Додо, чтобы та повернулась к нему. Отвратительный, – заключает Дак, поднося к лицу своей самой-красивой-на-свете ложечку с джемом.
  – Принцесса?
  Ложечка летит под стол; Нэвус Дакворт несет существенные потери – у него отобрали тост; они воюют за масленицу, едва не опрокидывают сахарницу; в конце концов садятся мирно и, перемазанные маслом, джемом и усеянные хлебными крошками, виновато поглядывают на миссис Медоуз.

morning

https://38.media.tumblr.com/a3c068e263d9da99f62a479cf020eb06/tumblr_nb3bqd4Uvx1swnzkqo1_400.gif

Дак прерывает поцелуй, смотрит на Доркас немного ошалело, касается губами мочки её уха и заваливается на плед. Жмурится, как кот, на яркий солнечный свет, и не может сформулировать ни одной ясной мысли. Ему тепло, ему хорошо, ему сладко; он приподнимается, берет Дори за плечи и опрокидывает на себя. Её волосы щекочут ему лицо, Дак чихает, смеется, срывает колосок и водит им по шее птицы Додо. Потом откидывается назад и так и лежит, заложив руки за голову, а на нем лежит его скво.

  Он стоит посреди зеленого моря и просто дышит. Ему кажется, что он – осколок древнего метеорита, что он стоял здесь миллионы лет и простоит ещё столько же; ветер разбивается о него, стирает с него все человеческое и обнажает остов. Он – монумент, памятник позабытым, а то и никогда не существовавшим цивилизациям; он – квинтэссенция всего сущего, он вмещает в себя все некогда сотворенное и все, что ещё предстоит сотворить. Он подается немного вперед, словно намеревается взлететь, и отчетливо, как никогда прежде, ощущает силу земного притяжения. Словно и в самом деле он пустил в землю кривые цепкие корни, и теперь при всем желании не может сдвинуться с места.
  Её рука ложится ему на грудь, и он резко выдыхает, открывает глаза и тонет в её взгляде. Ему кажется, что они намного старше, чем на самом деле; что они были здесь всегда и навсегда здесь же и останутся. Они – квинтэссенция всего сущего, начало и завершение жизни, они и есть эта жизнь, запечатленная навечно. И он взлетает. Он отрывается от земли и пропадает где-то высоко, среди белоснежных кучевых облаков, и видит себя и её, стоящих посреди зеленого моря, замерших, затаивших дыхание. Тысячелетние корни распадаются, он делает шаг вперед и прижимает её к себе. Она, совершенное создание, хрупкое и прекрасное, бесконечно им любимое, греет его. Крошится древний метеорит, рушатся миллионы, миллиарды лет, взрываются звезды и исчезают вселенные. Он снова становится самим собой, ему снова бесспорно восемнадцать лет, он даже вспоминает, как его зовут. Как её зовут. Кто они. Тоненьким колокольчиком звенит «мы-мы-мы-мы-мы». Мы, – подтверждает он. Люблю, – соглашается она.
  Ветер мягко огибает их, треплет им волосы, одежду, волнами расходится по высоким травам и гонит куда-то на север стада облаков.

  Оттененные бледно-желтой фиалкой, розовато-лиловые цветы смолки переплетаются с ультрамарином колокольчиков. Нэвус надевает перевитый колосьями и травами венок на голову Доркас, отступает назад и любуется ею. 
  Птица Додо, украшенная шотландской флорой, не просто хороша. Она волшебна. В ней оживают все героини сказок и романов; все фрейлины, принцессы и королевы, о которых когда-либо писали, что они сражали своей красотой; богини всех народов, все прекрасные феи, известные человечеству. Даку смешно и грустно оттого, что Дори не осознает, насколько красива; неожиданно он понимает, что ни разу не говорил ей этого вслух. Это оказывается неожиданно сложно – подобрать слова к тому ощущению, которое всегда с ним, которое настолько привычно, что вроде бы и не нуждается в выражении.
  – Ты невероятно красивая, Доркас Медоуз. И… и не только сейчас, ты всегда красивая, каждый день, каждую минуту, – ему все ещё трудно говорить, но остановиться он не может: он должен, просто обязан ей рассказать. – Утром, когда растрепанная… утром особенно, – Дак улыбается и убирает выбившуюся прядь волос До под венок. – И днем, и вечером, домашняя и нарядная. Ты даже в школьной мантии умудрялась быть красивой, как тебе это удается?
  Он целует её, но без пьянящего восторга, как обычно, а как-то особенно, осмысленно, что ли, заменяя поцелуем слова, которые естественно должны были прозвучать в конце подобного признания. Я люблю тебя утром, днем и вечером, домашнюю и нарядную, да я вообще тебя все время и всякую люблю, моя милая, отважная, чудесная птица Додо.

  Они бегут; зачем они бегут и куда, вопрос замечательный и открытый; они бегут. Сначала – взявшись за руки, потом Дак нехотя выпускает ладонь Доркас, потому что начинает слишком заметно прихрамывать. Так и не настигнув собственных теней, они падают на траву и борются за право обладания фотоаппаратом. В конце концов Нэвус отбирает загадочное приспособление и пытается разобраться, где и что нажимать. Не то, чтобы ему раньше не приходилось видеть камеру, да только как-то издали, и чаще всего – в руках у людей, которые знали, что с этой штукой делать. Через пару минут Дак сдается и отдает фотоаппарат его законной владелице, но с условием – «научи».

  Дак с невозмутимым видом прячет за спиной лимонад и не выказывает ни малейшего намерения сдаться и отдать бутылку Дори. Ему доставляет какое-то особенное удовольствие дразнить её; может быть, потому, что, пытаясь достать лимонад из-за Нэвуса, Додо садится близко-близко, а потом и вовсе оказывается у него на коленях. Вернее, не может быть, а именно так оно и есть, и лимонад забыт, позиции сданы, соперник торжествует, и поверженный тоже торжествует, а вообще время начинать новую войну – за лакомые кусочки пирога…

  Им страшно не хочется уходить домой, но солнце уже прячется за верхушки деревьев и становится ощутимо прохладнее. Дак отдает свою куртку Дори, а сам отряхивает плед и заворачивается в него.
  – Я – человек-одеяло. Беги, несчастная, ибо я догоню тебя и укутаю!
  Догонять быстроногую птицу Додо с одеялом на плечах и корзинкой в руке не очень-то удобно, и вскоре Нэвус сдается. Они останавливаются на мосту и долго-долго смотрят, как бежит холодный поток. В какой-то момент начинает казаться, что перед ними вовсе не ручей, а легкая серебристая органза, развеваемая невидимой силой.
  Вместе замотавшись в клетчатый плед, они провожают пылающее закатное солнце, провожают ещё-один-день-вместе. Дак достает из кармана волшебную палочку и шепчет заклинание; смолка в волосах Доркас расправляет лепестки и снова приобретает свой естественный насыщенный цвет. Они разворачиваются и идут домой, унося с полей пряные травяные запахи, солнечное тепло и что-то ещё, что не получается описать словами, что-то важное и грандиозное, явившееся им в этот день, что-то, о чем знают только они.

evening

https://33.media.tumblr.com/cba2767f9f2773952a2e8f07c83ff376/tumblr_n1g20gv83x1trzx9uo1_500.gif

They are flying. Every single minute of every single day spent together they are flying, - can you see them, how arrogantly they look down at the earth from high above, how easily they forgive everything and everyone simply because they don’t care? They are flying, and as far as they have each other, their wings are widely spread.

+4

26

[audio]http://pleer.com/tracks/5981434qomh[/audio]

От взгляда Дака ей становится… необъяснимо. Доркас чувствует, как все ее внутренности потягиваются от удовольствия, как вздрагивает ее сердце и как трясутся руки – от его взгляда. Ей невыносимо хорошо, ей прекрасно, ей восхитительно, ей горячо – от одного только его взгляда. Дори не может спокойно дышать, не сейчас, и она очень благодарная Нэвусу за то, что он лег на плед, дав ей тем самым возможность привести в порядок дыхание; да только надолго этого не хватает. Дак лежит на траве, укрытой пледом, Дори лежит на Даке, иногда оставляя легкий поцелуй на его щеке, скуле, губах, шее, плече – где захочет, - и чувствует себя самой счастливой на свете, самой влюбленной и самой-самой юной.
   Она все еще чувствует себя самой счастливой на свете, самой влюбленной, но уже – какой-то очень взрослой, намного старше семнадцати лет – минимум лет на семь. Долгие минуты Доркас не решалась тревожить своего Робина, который так невозможно красиво стоит посреди ее любимого поля и выглядит, как памятник, как статуя из музея искусств; но разрывающая ее изнутри любовь так сильна, что не дает ей сил держаться больше. Дори тихонько подходит к Даку, несколько секунд смотрит на него, рисуя взглядом ставшие очень родными черты лица, улыбается, обводя созвездия родинок, что очень хотелось бы сделать губами, конечно, и кладет Нэвусу руку на грудь. Он открывает глаза – ей становится тяжело дышать, перед глазами плывет изображение, и Дори видит только мед, карамель и миндаль, все самое теплое и сладкое, что только можно вообразить. В ее голове кружится невероятная, но пугающая ее мысль, которую она не спешит озвучивать, потому что рано ей думать об этом в свои семнадцать. Но одно она знает – если сегодня у нее не получится превратить свои чувства в слова, ее просто разорвет на маленькие части, и она испарится в прохладном воздухе Эдинбурга. Дори улыбается, когда Дак обнимает ее – как-то не так, как делал это раньше, или же сама Медоуз сейчас восприняла это объятие именно так, - и снова становится самой-самой юной.
   Наблюдая за плетением венка, птица Додо вновь думает о том, на какое волшебство способны эти руки. Возможно, ее бы не восхищало так это занятие, если бы она сама обладала навыком венкоплетения, хотя ей даже не стыдно, что она, девочка, никогда такими вещами не занималась. Тем более, у нее есть тот, кто сделает такую красоту за нее – для нее. Девушка улыбается, когда Дак оглядывает результат своих действий, - трудно сказать, что именно ему нравится: Дори, венок или Дори в венке, - но когда он начинает говорить, улыбка невольно спадает с ее лица, и взгляд становится каким-то напуганным.
   Нет, пожалуйста, не надо, не говори этого мне, не говори, прошу тебя, я не хочу слушать, замолчи, Дак, милый, любимый мой, пожалуйста, не надо говорить мне эти вещи…   
   Поцелуй приходится очень кстати – он не дает ей внезапно открыть слезный канал и помогает прогнать нехорошие мысли. Она не считала себя красивой – у красивых людей, должно быть, нет проблем, а у нее они были, - и каждый комплимент хоть от кого-нибудь вгонял ее в ужас. Все родители говорят так своим детям, ровно как и бабушки; старшие братья, должно быть, обязаны так говорить; ну и как же не сказать о том, что она красивая, своей девушке – так думала Дори. И хотя неискренности в словах Дака она не почувствовала, да что там, она верила, что он и правда видит ее такой, ее самооценку это никак не поднимало, потому что она знала все свои минусы и была уверена, что их гораздо больше, чем плюсов. Говорит вслух она, конечно, совершенно другое, и тихо ненавидит себя за то, что ей приходится говорить совсем не то, что ей думается, хоть и совершенно точно искреннее.
   – Это ты видишь меня такой, Дак, - Додо молчит какое-то время, - потому что терпеть не можешь, - улыбка возвращается на ее лицо. – Ты точно не пил приворотное зелье? – она улыбается еще шире, переплетая пальцы своей руки с его. – В любом случае, знай – я старалась для тебя. Расчетливая и коварная птица Додо.

   Они возвращаются домой, ужинают, раскладывают корзинку с пикника и опять, несмотря на то, что в доме больше никого нет, уходят в комнату Дака. Эта комната, думается Доркас, никогда больше не будет «гостевой», она никогда больше не будет чьей-то, это теперь раз и навсегда его комната, и если понадобится, До запечатает дверь так, что зайти туда сможет только она и он.
   Пока они возвращались с поля и делали какие-то дела по дому – хоть и с помощью магии, - время куда-то убежало. Одиннадцатый час наступил так стремительно, что понять это без часов можно было только по уровню усталости, но никак не по внутреннему ощущению. Бегут часы, бегут дни, и остается только вычеркивать дни в календаре, но делать это так страшно, так тяжело, что Доркас старается даже не думать об этом.
   Дори и не замечает, что все это время не снимает венка. Ей бы только белое платье – и невеста. А еще ленту бы синюю-синюю, как изнанка школьной мантии… Но начать надо будет все-таки с жениха. Девушка кладет венок на книги, лежащие на тумбочке, - все равно они не смогут прочесть и страницы, проверяли ведь; даже к литературе их тянет меньше, чем друг к другу; невозможно просто находиться рядом и переключаться на что-то другое. Сначала они сидят на кровати друг напротив друга, и Доркас вспоминает, что обещала научить Дака обращаться с камерой – всенепременно, это совсем не сложно, вот только выберемся в красивое место, чтобы ты понял, какое это удовольствие, - они сидят еще какое-то время и говорят о каких-то мелочах, смеются и думают, чем будут заниматься завтра, а потом птица Додо меняет позу так, чтобы оказаться ближе, и целует своего рыцаря долго и нежно, отчего они падают на кровать – хотя, конечно, тут вряд ли обошлось без помощи самого рыцаря.
   Не задумываясь о реакции на ее действия, девушка прерывает поцелуй и просто садится сверху на Дака, улыбаясь ему хитро и как-то по-кошачьи щурясь; наклоняет голову к плечу, и взгляд становится теплее, нежнее – хотя куда уж нежнее.
   – Ты невероятный, ты просто потрясающий, ты знаешь об этом?
   Она помнит, как сделать вдох, но забыла, как сделать выдох; ее пальцы дрожат, когда она гладит Нэвуса по лицу и шее, задерживаясь на ямочке между ключиц; Дори вновь становится горячо и тяжело дышать, думать, говорить, поэтому она осторожно слезает с Дака и ложится рядом, и только тогда целует его. Сначала легко и медленно, но с каждой секундой все слаще и жарче, слаще и жарче, жарче, жарче, жарче, жарче…
   Огонь проводит своими языками по изнанке, Доркас вздрагивает, резко отстраняется и дышит; дышит неровно, прерывисто и хрипло, и даже не стесняется этого, наоборот, она смотрит Нэвусу в глаза неотрывно, и из глубокого синего моря, кажется, сейчас выпрыгнут все рыбы мира. Так нельзя, Господи, так нельзя, я же просто… Еще один поцелуй – уже беглый, - и сесть в кровати, собираясь уйти.
   – Ты куда? – Доркас уже сидит спиной к Даку, когда вопрос достигает ее. – Ты никуда не пойдешь, скво.
   Он притягивает ее к себе – теперь спиной к нему она лежит, - и это ощущается так тепло, так надежно и так по-настоящему, и теперь все, что Дори может сделать – это развернуться к капеллану Робину лицом.
   – Дак, - начинает девушка. Ее голос не тих, в нем нет и капли неуверенности; нужно было только привлечь его внимание, дать ему понять, что она собирается сейчас говорить. – Я люблю тебя.
   Она говорит как-то очень серьезно, по-взрослому, словно дает ему немое обещание; ее спокойствие – «это не внезапный порыв», ее твердость – «я совершенно точно это знаю».
   – И это не слова влюбленной в тебя без памяти семнадцатилетней девочки. В том смысле, что ты моя первая любовь, и… Я уверена, я знаю, что мои слова не ограничены во времени, ровно как и мои чувства. Я никогда не улыбалась и не смеялась столько, сколько с тобой. Ты делаешь меня по-настоящему счастливой, ты… Ты – мой дом. Не знаю, как по-другому описать это ощущение, мне просто иногда кажется, что мы уже вечность с тобой вместе. Не знаю, как я жила без тебя раньше, как я дышала, - Дори смотрит ему прямо в глаза, тонет в теплой карамели, горячем меде и сладком миндале. – Я люблю тебя. Я очень люблю тебя, бесконечно люблю тебя, до невозможности люблю.
   И если это закончится, я закончусь вместе с этим. Конечно же, я буду существовать, но если это уйдет, то во мне станет слишком много места, потому что ты – мое все.

***
   Утром шестого июля, в пятницу, они решили поехать в город на ярмарку. Такие мероприятия проводились в Эдинбурге раз в месяц или два; за низкую цену можно было купить что-нибудь интересное, что прежний хозяин стал считать ненужным хламом. На таких ярмарках Дори иногда покупала себе засвеченные пленки – получался интересный эффект затем на снимках – старые книги и какие-нибудь мелочи вроде вышитых платочков, эскизов на тонкой кальке, браслетов ручной работы. В каких-то лавках продавали еду: мед, яблоки в карамели, орехи, специи, булочки; некоторые продавцы были еще умнее – из большого термоса они наливали ароматный чай ценой в половину фунта за стакан. Дори иногда в шутку думала, что сюда бы еще какие-то старинные развлечения, вроде кейли: если бы в центре всей ярмарки танцевались польки, тустепы, тристепы, хорнпайпы, кадрили и вальсы – шотландские, разумеется, - то жить в Эдинбурге было бы веселее.
   Дак и Дори неторопливо идут по узким улочкам, заглядываясь на острые здания шотландской столицы, - центр города прекрасен, он по-настоящему волшебен, даже когда солнце омрачено облаками. В этом городе нет ярких цветов, в нем нет такого шума, как в Лондоне, но стоит его разглядеть, посмотреть ему в душу, заглянуть в глаза оконных проемов и прикоснуться к коже камня, как влюбляешься в него моментально.

streets

http://cs7003.vk.me/c540100/v540100815/23337/zMG7gSimkFY.jpg
http://cs7003.vk.me/c540100/v540100815/2335c/uhdOY5JlrOY.jpg

– Самый мой нелюбимый месяц – август, - начинает Доркас, - здесь самый яркий. Проводится куча разных фестивалей и парадов – особенно здорово, конечно, наблюдать за международным фестивалем. Театр, опера, музыка, танцы, ремесла – классические и современные – это просто надо видеть. А наш фриндж – это фестиваль искусств – считается крупнейшим в мире. Парад военных оркестров – то еще зрелище, я покажу тебе потом фотографии с семидесятого года, а то словами не объяснить. И еще есть кинофестиваль, - девушка улыбается. – Но это пока тебе мало о чем говорит, конечно, поэтому в кино я обязательно тебя вытащу, ты же хочешь знать, как я живу, правда? - она смеется, целуя его в скулу, для чего нужно, конечно же, приподняться на цыпочки, и они не замечают, как доходят до площади, на которой уже стоит множество палаток.
   Полдня они проводят на ярмарке, а затем уходят отмечать улов в одно из кафе в центре. В самом деле, три белые гирлянды – две в виде шариков и одна в виде звезд, - а также старенький томик Шекспира (не обошлось, конечно, без коробки пленки) – это хороший улов, как не отпраздновать его вкусным кофе и малиновым кранаханом? Без обеда отметить, правда, не получилось, но зато домой они вернулись сытые и довольные.

   Дори стоит на стуле и крепит к стенам купленные гирлянды. Самым сложным испытанием оказалось распутывание этого клубка, но зато через час комната Дака могла светиться огоньками; а если завешать плотно шторами окно и выключить свет, то любоваться можно бесконечно. Вот он, лежа на кровати, читает купленный им томик Шекспира, комната отбрасывает на него тени, он отбрасывает тени на комнату, свет огоньков танцует по его потрясающе красивым рукам – от этих рук можно просто сойти с ума и никогда туда больше не вернуться, - по его аккуратному лицу, стеклам очков, взъерошенным волосам. Доркас достает из сумки фотоаппарат, проверяет количество кадров на пленке, настройки, взводит затвор, подносит камеру к лицу, фотографирует… Она делает еще пару фотографий с разных ракурсов, удивляясь, как Нэвус не слышит звук от спусковой кнопки, а потом убирает камеру обратно в сумку – пленка закончилась, а заряжать новую она сейчас не хочет.

lights

http://www.playlikeagirl.fr/wp-content/uploads/2011/12/Capture-d%E2%80%99%C3%A9cran-2011-12-23-%C3%A0-10.46.07.png

+5

27

Минуты сплетаются цепкими веточками дикого винограда; Дак теряется среди вещей уже-не-чужого-ему дома, среди вещей, звуков, запахов, он теряется во взгляде Дори и никак не может себя найти. Он растворяется во всем, что делает, он рассыпается и складывается заново с каждым вдохом, он существует, но в то же время не совсем здесь – где-то на грани между реальностью и вымыслом, невыносимо прекрасным вымыслом. Я никогда бы не поверил, что могу быть таким, – думает он, касаясь тыльной стороной ладони её щеки, – что ты сделаешь меня таким.
  Иногда ему становится так хорошо, что даже страшно, страшно потерять себя в любви к ней, настолько сильной, настолько обезоруживающей. Нэвус привык быть собранным и колючим, одетым в крепкий панцирь, он привык быть дикобразом, быть крепостным валом. Он привык говорить резко и действовать соответствующе, побеждать самостоятельно и разделять свои переживания в одиночестве. Он сам по себе, даже если с кем-то; в редкие минуты Гестия и Фабиан помогали ему поднять тяжелую кованную решетку внутреннего замка, но надолго – ни разу. Потому что это пугает, так нельзя, это опасно, потом будет хуже, уж я-то знаю, уж я-то…
  Доркас Медоуз снимала с него латы слой за слоем, поднимала и отбрасывала решетки, открывала (именно открывала, не ломая; и откуда у неё взялись ключи?) замки потайных дверей. Не существовало больше нахального Дакворта, без зазрения совести спорившего с преподавателями, отпускавшего едкие комментарии в адрес однокурсников, Дакворта, который решает сам за себя и борется только за самого себя, изредка – за некоторых близких.
  Зато остался Робин Дак, восемнадцатилетний мальчишка, сумасшедший, сведенный с ума, открытый настолько, что больно дышать, нараспашку, до самого сокровенного. И она стоит перед ним – она видит его, целиком и полностью, и видит только она, потому что своей же спиной закрывает от других. Она и сама без раздумий открывается ему; и они стоят, замершие в своем дивном междумирье, и смотрят друг на друга перепуганно и счастливо, не знающие, что им делать друг с другом, не понимающие, как у них получилось стать такими.
  – Ты невероятный, ты просто потрясающий, ты знаешь об этом?
Доркас Медоуз сидит на нем. Доркас сидит. На нем. Сидит. Нэвус улыбается; где-то в груди зарождается чуть неловкий смех; он смотрит на свою птицу намеренно-самодовольно и отвечает:
  – Ещё бы!
  А потом что-то меняется, вроде бы незаметно, но в то же время ощутимо; как легкое прикосновение перышка, и все летит в бездонную пропасть; пальцы Дори на его шее, ключицах. Воздуха становится совсем мало, вдохнуть невозможно, и не потому, что на нем сидит… ах нет, именно потому, что она сидит на нем, и смотрит на него так, и, кажется, тоже не дышит. Доркас ложится рядом, и некоторое время в голове Дака совсем-совсем пусто. Он целует Додо, полностью отдаваясь мягко-требовательному внутреннему «хочется», однако не способен ничего осмыслить. А потом мягкое становится все сильнее и сильнее, и уже не мурлычет, а почти ревет драконом, и…
  Дори садится на кровати; Нэвус тоже приподнимается, немного не в себе. Рассудительное «может быть, я сделал что-то не так?» и тем более логичное «наверное, она просто хочет спать» теряются и пропадают.
  – Ты никуда не пойдешь, скво, – Дак не особо даже задумывается над тем, что говорит; он просто не хочет её отпускать, а значит, и не отпустит.
  Нэвус обнимает её и укладывает обратно на кровать. Держать её в руках ему очень странно. Она как фарфоровая статуэтка, как сосуд венецианского стекла, настолько красивый, что рядом страшно даже двигаться. Доркас поворачивается к нему лицом и Дак замирает – не разобьется ли?
  – Дак, – я, – Я люблю тебя, – что?
  Если в сложных переходах, коридорах и башнях его замка и оставались какие-то недосягаемые для Дори помещения, сейчас она проникла в них все. Смахнула пыль, раскрыла тяжелые бархатные шторы, залила светом темные углы. Дак смотрит на свою птицу широко раскрытыми глазами, ошеломленный, несчастный и счастливый одновременно. Её слова, её голос, её эмоции обрушиваются на него беспощадно, а он может только слушать, ничем не защищенный. Как ты это делаешь? Зачем ты это делаешь? Нэвус даже не уверен, хочет ли он слышать то, что слышит; ему кажется, что он пропадает – уже насовсем, падает с огромной высоты, и никогда не разобьется, а так и будет падать, падать, падать. Зачем, Дори, откуда у тебя эти слова, такие теплые, такие жестокие, зачем, зачем, зачем…
  – Я люблю тебя. Я очень люблю тебя, бесконечно люблю тебя, до невозможности люблю.
  Я люблю тебя, люблю тебя, – эхом отзывается у него в голове, – люблю, люблю, люблю, моя птица Додо, отважная женщина, и все слова, когда-либо выдуманные человеком, слишком блеклые, чтобы передать, насколько сильно я люблю, люблю, люблю тебя, и даже эти несчастные слова я не могу произнести. Ты прощаешь меня? Прощаешь ли ты меня? Слышишь ли ты меня, несмотря на то, что я молчу, как выброшенная на берег рыба и страдаю не меньше, не имея возможности ответить? Он мог бы выговорить «и я тебя», но это казалось ему настолько жалким и несправедливым по отношению к её признанию, что он выбрал рыбье молчание.
  Когда Дори замолчала, Дак взял в ладони её лицо, не замечая, как дрожат пальцы, и поцеловал свою птицу нежно, почти трепетно, скрепляя прикосновением губ все непроизнесенное, но оттого не менее истинное.
  Corrie Folk Trio and Paddy Bell - Fear a Bhata
  Эдинбург пропитан магией, и эта магия ни светлая, ни темная; она старая как мир, она вызывает из памяти предков образ праматери. Мудрой создательницы, которая является то златокудрой девочкой, то прекрасной женщиной, то древней старухой; она держит в руках прялку, она улыбается и поет, она опасна, у неё в руках нити человеческих судеб, и она знает, когда какую из них оборвать. В Эдинбурге живет именно такая магия – имеющая корни в седых веках, впитавшая в себя воспетую в легендах любовь, умытая кровью многочисленных героев.
  Дак держит Дори за руку, и не только потому, что держать Дори за руку ему нравится, но и для того, чтобы не потеряться. Он вертит головой, пытается заглянуть в каждый проулок, спотыкается о камни мостовой и снова поднимает глаза наверх – туда, где шпили католических соборов вонзаются в серое шотландское небо.
  – Самый мой нелюбимый месяц – август – здесь самый яркий…
Сначала Нэвус собирается поинтересоваться, почему же Додо не любит август, а затем вспоминает и прикусывает губу. С чего бы тебе любить его, в самом деле. Так что он не говорит ничего, только сжимает её тонкие пальцы в своей ладони чуть крепче.
  – Но это пока тебе мало о чем говорит, конечно, поэтому в кино я обязательно тебя вытащу, ты же хочешь знать, как я живу, правда?
  Дак соглашается – ему очень хочется знать, как живет Дори. В его воображении слово «кино» расцветает спутанными ассоциациями; афиша с изображением Чарли Чаплина, статья о таперах в каком-то журнале, история создания кинематографа, братья Люмьер вперемешку с братьями Райт. Нэвус был в кинотеатре ровно два раза. Первый – с двоюродными братьями на «Докторе Ноу», после чего они все лето поочередно играли Джеймса Бонда. Второй же раз он сходил сам на «Космическую одиссею», мало что понял, но сильно поразился изобретательности магглов.

  Ярмарка встретила их разноцветными флажками, фонариками, огоньками, яркими вывесками, разговорами, торгами, смехом и теплом. Дака греет укутанная в пончо птица, ярмарочный свет, галдеж, липовый чай и всевозможный замечательный хлам, разложенный на прилавках; ему радостно, легко и очень любопытно.
  Они тянутся каждый к своему, он – к нотам, она – к пленке; но они никак не могут разойтись, а потому тянут друг друга за собой. Нэвус бурно объясняет Дори, что вот этот сборник сонат Гайдна – просто сокровище… после чего листает сокровище, огорчается и откладывает – не хватает целых пяти страниц. Они идут искать пленку для фотоаппарата, и Додо рассказывает ему, почему нужна именно вот такая, а не та, что предлагает рыжебородый ирландец, и Дак внимательно слушает и соглашается, хотя не видит ровным счетом никакой разницы.
  – Шекспиииир! – любовно тянет Нэвус, и вот они уже крутятся возле пожилой букинистки и бумажного клада. «Шекспииир» оказывается замечательно старым, немного потрепанным, но вполне даже целым, а потому вскоре перекочевывает в сумку Дака.
  Ничто не заставило бы их покинуть веселый галдеж и перебранки эдинбургской ярмарки – ничто, кроме голода, холода и заманчивого угощения эдинбургского кафе. Нэвус успел полюбить шотландскую кухню за простоту и вкусноту, а ещё за то, как смешно звучат загадочные названия в устах Дори. Ему необъяснимо, но до ужаса нравится, когда Додо говорит с акцентом, пусть даже он понимает её через слово.
  – …а потом заиграла взрывающаяся труба, и в концертном зале сорвало крышу. Кажется, Музидора Барквис была шотландкой и жила где-то в Кэнонгейте. Или путаю с Фергюсом Брайсом? Он сочинил неслышный вальс, он исполнялся на невидимых скрипках. Или не исполнялся, это уж как посмотреть. О, малинка…
  Малинка из кранахана, подцепленная ложечкой, упала в кофе; выловить её не удалось даже совместными усилиями, а может, потому и не удалось, что совместными усилиями. Неунывающий Дак компенсировал утрату, забрав ягодку из стеклянного бокала Доркас и чмокнув обделенную малиной птицу в нос.

  – Я распутал! Распутал! Ох, нет, запутал. Прости.
  В течение получаса пол комнаты Дака был словно усыпан драгоценными камнями – на нем в творческом беспорядке расположились перемешавшиеся гирлянды. Наконец они разделили их на две, а затем развязали все казавшиеся гордиевыми узлы. Нэвус предоставил Дори развешивать светящиеся лианы самостоятельно, аргументируя тем, что надо же кому-то придерживать стул, а она его, в случае чего, не удержит. В действительности Робин Дак придерживал вовсе не стул, а саму Додо, и весьма наслаждался этим процессом. 
  Когда с декорациями было покончено, Нэвус вытащил драгоценного Шекспира и устроился на кровати. Он уже давно прочел все пьесы, включенные в том, и наслаждался скорее запахом страниц и осознанием того, что эта книга побывала в руках десятков, и то и сотен людей – в том числе тех, кто видел события прошлого века. Его завораживала сама мысль об этом, о хитросплетениях человеческих судеб, неведомых ему, но уже связанных с ним. Поглощенный историей, разворачивающейся на случайно открытых страницах, Дак ничего не слышит и не видит, кроме разгневанного мавра и прекрасной спящей девушки. Он поднимает голову скорее случайно, растревоженный глубиной описываемых чувств, и видит Доркас Медоуз, которая прячет фотоаппарат в сумку. Улыбается, встает, а Дори усаживает на кровать. Стоит несколько секунд так, потом снимает очки и кладет их на тумбочку – едва ли у Отелло было плохое зрение.
  – Ну, слушай, – Дак демонстративно откашливается и низким, чуть завывающим голосом начинает: – Моя печаль – печаль небес: она карает все, что любит... А, проснулась!.. Тут ты должна испуганно спросить, кто здесь. Опустим. Я отвечаю, что это я, а ты спрашиваешь, почему я не иду спать, тоже опустим… Ах, вот! Любимое, – юноша добавляет в интонации немного надрывности, – Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!
  Когда Нэвус отнимает от лица книгу, оказывается, что Дездемона вовсе не сидит на краешке кровати со смиренным видом, а вполне даже стоит рядом и смотрит на него… как-то очень сильно смотрит.  И отбирает Шекспира, и Шекспир летит на пол, и Дак хочет возмутиться – как же так, старая книга, осторожней! – но молчит, потому что ему уже совсем не до книги, ему становится очень жарко, а Дори подходит ещё ближе и говорит что-то невообразимое, говорит…
  – Я не молюсь рядом с тобой – нельзя молиться и думать о грехе.
  Дак судорожно хватает ртом воздух и не успевает толком вдохнуть – Доркас накрывает его губы поцелуем. Внутри Нэвуса рычит и мечется огнедышащий дракон, и золотистый свет гирлянд, играющий в темных волосах прекрасной скво, только подтверждает метафору. Они уже не люди, они сильнее, больше, ни один человек не может выдержать такого желания; их любовь, словно вскипевшая, плещет через край, а ему хочется кричать, кричать, кричать… Дори целует его в скулу, спускается на шею, и Нэвус на выдохе не может сдержать тихий стон.
  Он уверен, совершенно уверен, что его тело сейчас разорвется, рассыплется, перестанет существовать, разодранное бушующим драконом. Её губы касаются ямочки под подбородком, а ладони приподнимают майку и ложатся ему на живот; Дак замирает на мгновение, объятый жарким пламенем, дрожащий от внутреннего драконьего, а потом срывается и целует Дори в губы – жадно и требовательно, как ещё никогда себе не позволял, не скрывая дикого, безумного «хочу тебя». Я хочу тебя, хочу, хочу, хочу... Сомнения, страхи, правильные мысли, лишние мысли сгорают в золотом огне; Нэвус послушно поднимает руки, когда До снимает с него майку, и, не способный остановить происходящее, тянет вниз её платье; кажется, не очень аккуратно, потому что слышит треск ткани, но не обращает на эту досадную мелочь ни малейшего внимания. Я хочу, хочу, хочу, хочу тебя, Доркас, почему ты не оставишь меня, нас, не надо, не останавливай, ни за что не останавливай, Доркас, Дори, До… Он видит перед собой её лицо, её раскрасневшиеся от поцелуев приоткрытые губы, белые угловатые плечи и целует, целует, целует, распаляясь все больше. Повинуясь порыву, Дак подхватывает Дори на руки, и вот они уже на кровати – неловкими, подрагивающими пальцами стаскивают друг с друга одежду, осыпают друг друга поцелуями. Как же сильно я… моя милая, любимая, хорошая, Доркас, Дори, Додо, что мы творим, что бы мы ни творили, как же это, как же мы… Они растворяются в драконьей сущности, горячей, почти жестокой по отношению к ним – детям? дети ли они сейчас? – они теряют себя в дикой драконьей пляске, они не помнят прошлого и не знают будущего – они существуют только в настоящем и только вдвоем, не дети, но мужчина и женщина, он и она, они, они, они…

Когда ты за собою
Какой-нибудь припомнить можешь грех,
Которого не отпустило небо,
– Молись скорей.

***

"Отелло" Шекспира в переводе Вейнберга.

Отредактировано Naevus Duckworth (10-11-2014 19:31:57)

+6

28

woah!

10 месяцев! Я как будто утенка вынашивала. В общем, lover, please do not judge and don't be dissapointed, я просто надеюсь, что все не так плохо, но так или иначе, дело сдвинулось с мертвой точки.

[audio]http://pleer.com/tracks/10738958MX0l[/audio]
А так как моя любовь не любит Coldplay, то для него музыка без слов)
[audio]http://pleer.com/tracks/116109927jyb[/audio]

http://savepic.net/6280294.pngМягкой кошачьей лапой касается луч солнца открытого плеча, спутанных волос, длинных ресниц; Дори неторопливо открывает глаза и видит перед собой Дака – точнее, видит часть его подбородка, шею и – частично – голую грудь. В одно мгновение к ней приходит осознание того, что случилось, что случилось, что произошло, что я сделала, что сделал ты, что мы сделали, Дак, мой любимый Дак, нет ничего более правильного, чем то, что произошло с нами вчера, я теперь вся твоя, я доверяю себя тебе – раз и навсегда, что бы и случилось, полностью, навсегда, навсегда, навсегда... Пока не перестану любить, а я никогда не перестану. Она меняет положение головы, утыкаясь ему в плечо, и закрывает глаза; немного неприятные ощущения сейчас не имеют никакого значения, Доркас просто улыбается легко и умиротворенно, вдыхает запах любимого тела, замечая, насколько иначе он воспринимается сейчас, – они уже не влюбленные друг в друга дети, их любви стало еще больше, и выдержать эту любовь они смогли только разделив ее на двоих; теперь к привычному запаху добавились ноты жара, исходящего от кожи, и это – сейчас она точно знает – самый сводящий с ума аромат, что сильней любой Амортенции.

http://savepic.net/6280294.pngДори чуть приподнимается и целует Дака легко и нежно, стараясь не разбудить; тот, однако, просыпается, чтобы поцеловать ее в ответ, и это заставляет девушку улыбнуться.

http://savepic.net/6280294.png– Спи, – шепчет Доркас, поцеловав Нэвуса еще раз, – сейчас только половина шестого утра, я буду на кухне.

http://savepic.net/6280294.pngОна осторожно выскальзывает из его объятий, проследив, чтобы ее любимый рыцарь заснул, собирает разбросанную по комнате одежду – вещи Дака оставляет на кровати - и тихонько выходит из комнаты. За почти три или три точно часа Дори успела принять душ, приготовить завтрак, – не позавтракав сама, – прочитать несколько глав книги, почти дочитав ее до конца. Она настолько увлечена чтением, что хотя и слышит, как спускается на первый этаж Нэвус, не подскакивает со своего места, а сидит она, между прочим, на кухонной тумбе, немного болтая ногами, замирая лишь на каких-то важных моментах. В одной руке у нее книга, в другой – стакан с соком, который она ставит рядом с собой, когда переворачивает страницу.

http://savepic.net/6280294.pngДак целует ее. Казалось бы, к этому уже давно пора привыкнуть - он ведь целует Доркас едва ли не по сто раз на дню, но каждый, пусть даже самый легкий, поцелуй творит что-то такое... Словно ты резко вспорхнул в воздух, сам того не ожидая. Дори, к счастью, успевает отложить книгу в одну сторону, поставить стакан с соком - в другую: все, в том числе и ноги Дака, остались целыми и невредимыми, а у девушки появилась возможность, например, обнять только что проснувшуюся птицу за шею.

http://savepic.net/6280294.png– Привет, - целует она его в ответ, улыбаясь, а потом открывает свои глаза, чтобы посмотреть в его: зачем что-то говорить, зачем вообще говорить, когда можно сказать вот так, как смотрит Доркас. – Надо завтракать, –  улыбается она чуть шире, – и выдвигаться. Ты ведь не считаешь, что я не придумала программу на сегодняшний день? – поцеловать, непременно снова поцеловать, чтобы не было и в мыслях никаких возражений. – Вот и я думаю, что нет. Я же принцесса, – смеется Додо и спрыгивает с тумбы.

~~~

http://savepic.net/6280294.pngВновь собрав с собой большую корзину с пледами, пирогами, лавандовым лимонадом, пленкой и фотоаппаратом, Дори повела Дака в лес, расположенный недалеко от района, где жили семья Медоуз и семья Вэнс. Хотя из двух возможных для посещения лесов Доркас выбрала тот, что подальше, - в ближайшем уже можно было открывать парк, столько там было желающих прогуляться и подышать воздухом. Они идут вдоль каких-то старых, заросших травой и покрытых мхом железнодорожных путей, проходя через темный тоннель, где Дори ориентируется только интуитивно, но ради Дака зажигает свет на кончике палочки; поднимаются куда-то в гору, потом вновь спускаются, переходят еле живой подвесной мостик через небольшую речку и оказываются в точке назначения. Доркас фотографирует все, что можно и что нельзя, почти каждый их шаг - это новая фотография; а еще она делает снимки Нэвуса, хотя он, кажется, не всегда это замечает: иногда это случайное фото в профиль, иногда - просто руки, держащие корзину для пикника, иногда - совсем близка съемка, вроде и не Дака совсем, но на фото отчетливо будут видны все родинки, рассыпавшиеся по лицу.

http://savepic.net/6280294.pngЗдесь легче дышится, в разу легче; всю дорогу они просто шли вместе, отчасти потому, что нужно было делать фото, а сейчас девушка нежно берет Дака за руку, переплетая пальцы, и ведет его вглубь леса. Они доходят до небольшого, но весьма бурного лесного ручейка, и тут останавливаются.

http://savepic.net/6280294.png– Это, конечно, не достопримечательность Эдинбурга, но по местам из путеводителей и энциклопедий у тебя будет время погулять, а об этом ни в одной книге не напишут. Сюда хорошо приходить одному - я почти весь август прошлый здесь провела... Но мне, кажется, еще лучше быть здесь с тобой. Надо поменять пленку, я сейчас вернусь, - Доркас отходит в самое затемненное место, чтобы вернуть счетчик кадров на 36, и возвращается. – Я тут подумала, что надо научить тебя менять пленку и проявлять фотографии, - хочу подарить тебе один из моих фотоаппаратов, когда ты уедешь. Хотя ты, конечно, не обязан им пользоваться, но вдруг когда-нибудь.

http://savepic.net/6280294.pngА если мы больше не увидимся, у тебя останется самое искреннее напоминание обо мне.

http://savepic.net/6280294.pngВ этом лесу можно не бояться использовать магию, и вот на расстеленных пледах уже стоят горячие пироги, и лимонад сам разливается по трансфигурированным стаканам. Когда на дне корзины оказывается томик Шекспира, купленный на ярмарке, Дори смеется и целует Дака в висок, и просит почитать ей - только просто почитать.

http://savepic.net/6280294.pngДоркас лежит на покрытой пледом земле, и ей совсем не холодно; она смотрит на пробивающееся сквозь ветки деревьев серое небо, которое кажется ярко-синим, и улыбается. Она садится - оглядывает лес, то место, которое долгое время считала пригодным только для того, чтобы грустить и скорбеть в одиночестве, но сейчас оно воспринимается совершенно иначе. Девушка долго не решается сказать то, что вертится у нее на языке, потому что это невозможно глупо и странно звучит, потому что этим можно напугать кого угодно, потому что вообще что это такое ей в голову залезло, но...

http://savepic.net/6280294.png– Я хочу, чтобы у нас был свой дом, - она не смотрит на Нэвуса и закусывает губу в легкой улыбке. – Дом на дереве - знаешь, так, чтобы никто о нем не знал, и там не было ничего лишнего. Мы же птицы, правда? Нам подойдет такое жилье... Бог мой, я совершенную глупость какую-то говорю, прости, - Дори смеется, закрывая лицо ладонями, но потом все-таки поворачивается и смотрит на Дака, говоря взглядом больше, чем языком человеческим и ангельским. – И все-таки я хочу, чтобы у нас был дом.

+3

29

Miriam Stockley - Perfect Day
http://savepic.net/6280294.pngКлок-клок-клок-
http://savepic.net/6280294.pngДак широко зевает, клацает зубами и гортанно мурлычет, закрываясь лицом в подушку. Удовольствие, о котором мечтаешь в школе – проснуться когда хочешь, а не когда придется, – доступно ему в неограниченных количествах, раз уж он теперь выпускник. Конечно, рано или поздно он станет работать и придется приноравливать свой бестолковый организм к положенным с-девяти-до-шести. Пока что можно спать столько, сколько хочется – не вскакивать взбудораженно, не бегать по комнате с воплями, пытаясь отыскать носки. Лежать в обнимку с краешком одеяла, чувствовать прохладу простыни теплой кожей там, где никто её не отлежал, и представлять себе будущий день, каким он будет, как только заспавшийся уточка соизволит его начать.
http://savepic.net/6280294.png– До-о?.. – зовет юноша, переворачиваясь на спину и сладко потягиваясь. – Дори?
http://savepic.net/6280294.pngНикто ему не отвечает; Дак достает с прикроватной тумбы наручные часы, издающие отчетливый клокающий звук. Половина девятого. Конечно, она уже проснулась. Наверняка уже проснулась, и поела, за это время она и взобраться на Бон-Ломонд успела бы. Дак не может сдержать бессмысленной счастливой улыбки; хотя Дори нет в комнате, одна только мысль о ней заставляет его чувствовать трепет в груди, словно ребер изнутри касаются кончиками крыльев миниатюрные колибри.
http://savepic.net/6280294.pngОн проскальзывает в ванную, привычно ужасается растрепанному виду в отражении зеркала, приводит себя в порядок, возвращается в комнату. Потягивает носом прохладный воздух, вытянувшись в окно по пояс. Одевается.
http://savepic.net/6280294.pngКак всегда, на лестнице его встречает Шелл (Шелли, Ше, mon chéri – о любви Нэвуса к кошкам можно догадаться уже по тому лишь факту, сколько ласковых прозвищ он придумал питомице Доркас); смотрит она на него не то с одобрением, не то равнодушно, и вообще Дак не уверен, стоит ли ему ассоциировать выражения кошачьих мордочек с человеческими эмоциями, просто ничего не может с собой поделать.
http://savepic.net/6280294.png– Вырасту, – смеется; как будто он уже не считается выросшим, – и заведу себе кота. Или похищу у тебя Шелл, – грозится Дак, подходя к Дори и накрывая её губы своими.
http://savepic.net/6280294.pngДоркас говорит, и Нэвус не сразу понимает, о чем; он выпал, залюбовавшись ею, её голосом и потерявшись немного в поцелуях, перемежавших речь.
http://savepic.net/6280294.png– …Я же принцесса.
http://savepic.net/6280294.png– Да… – выдыхает Дак. – То есть, слушаюсь, Выше Высочество!

http://savepic.net/6280294.pngОни не говорят о том, что произошло вчера; Даку не нужно ничего говорить, и Дори, кажется, тоже; они понимали друг друга без слов, когда хотели. Интересно, наступит ли такое время, что их идеально настроенный инструмент, их звенящее нежным адажио «мы» расстроится и станет скрипеть, как разбитый рояль... нет. Нет, не интересно. Совершенно.
http://savepic.net/6280294.pngЛес крепко врастает в черную влажную землю корнями, тянется вверх длинными ветками, впитывает солнце широкими изумрудными листьями. Дак восхищается заброшенной железной дорогой, прилежно, как всякий балбес восемнадцати лет, раскачивает подвесной мост (правда, быстро прекращает, потому что мост в ответ выдает неповторимые предсмертные хрипы). Додо рассказывает о местности, и Нэвусу отчего-то очень хочется вернуться в прошлое и расти здесь, в доме неподалеку от этого леса, рядом с Дори; быть её другом с самого детства. Знать её дольше, знать эти деревья и тропы и заросли орешника. Связать всю свою жизнь с прекрасной туманной Шотландией. Он бы многое отдал, чтобы узнать, какой была маленькая Дори, чтобы познакомиться с её братом, чтобы быть частью её семьи.

http://savepic.net/6280294.png– Я тут подумала, что надо научить тебя менять пленку и проявлять фотографии, – хочу подарить тебе один из моих фотоаппаратов, когда ты уедешь.
http://savepic.net/6280294.pngФотографировать (нажимать кнопку) Дак уже научился, а вот магия проявления снимков оставалась для него закрытой.
http://savepic.net/6280294.png– Конечно! – улыбается, – и я обязательно буду им пользоваться, ты что. Привезу тебе стопки фотографий. Издадим альманах, «Блеск и нищета британской богемы», а во введении я буду извиняться за качество снимков и убеждать аудиторию, что главное – не талант, а старание…
http://savepic.net/6280294.pngГоворить о своих будущих поездках Дак старается поменьше, и только о хорошем, хотя ни разу толком не сформулировал ничего, что походило бы на конкретное обещание: «я приеду двадцать седьмого декабря». Нет. У него скручивает внутренности от одной мысли, что им придется попрощаться и переживать долгое расставание. И ещё ему до мурашек страшно. От того, что он чувствует сейчас; от того, что будет чувствовать, когда уже не сможет засыпать в обнимку с Доркас Медоуз; и от того, что может перестать чувствовать. Вырос?.. нет, не вырос он вовсе. Это все впереди. Они вроде бы и не дети, но он – как самостоятельная единица – ещё так такой ребенок! Мальчик-мужчина. И ему страшно.

http://savepic.net/6280294.pngДостает и листает книгу. Нет, сейчас им трагедии не нужны. Сонет. Сонет прекрасно подойдет к этому сизо-дымчатому дню.
– O benefit of ill, now I find true
That better is, by evil still made better.
And ruined love when it is built anew
Grows fairer than at first, more strong, far greater.
So I return rebuked to my content,
And gain by ills thrice more than I have spent…

http://savepic.net/6280294.pngНевнятного цвета небо над их головами не сулит ни тепла, ни ласки, но даже скрытое за облаками, солнце просвечивает сквозь листву. Тонкие прожилки – словно кровеносная система; если прислушаться, можно уловить звук, или скорее ощущение, так дышат деревья, и даже звенящий голос быстрого ручья не перебьет это чувство непреодолимой силы, окружающей их. Дак лежит в полудреме. Нет, он не спит: левой рукой обнимает Дори, правой – лениво перебирает её темно-каштановые волосы. И в то же время он не вполне осознает, где находится и почему, отказывается воспринимать рамки времени, места и выстраивать причинно-следственные связи. Он просто есть. С ней.
http://savepic.net/6280294.pngПотом его теплая птица Додо садится, и морок послеполуденной неги обрывается. Дак трет пальцами переносицу и садится рядом.
http://savepic.net/6280294.png– Я хочу, чтобы у нас был свой дом.
http://savepic.net/6280294.pngОй, – растерянно думает Нэвус и пытается понять, к чему ведет Дори.
http://savepic.net/6280294.png– Дом на дереве, – продолжает До; Дак расслабляется и кивает. Не то чтобы мысль жить с Доркас в одном доме его пугала. Совсем даже наоборот; он ловил себя не раз на мысли, как было бы здорово жить с ней вместе в городе, как настоящая пара, работать и встречать вечером друг друга, и ходить вместе в кино и на концерты и гулять и… но все-таки он думал, что это будет где-нибудь через год, и все-таки не дом, а квартира, потому что дом предполагает семью, а мысль о настоящей семье пока что не снится Нэвусу и в самых страшных снах. Ему достаточно вспомнить, что он носит фамилию самого неприятного человека, с которым знаком, чтобы разочароваться в институте брака. 
http://savepic.net/6280294.pngЕдинственное, что смущает Дака в данный конкретный момент – как же его, этот дом на дереве, построить?
http://savepic.net/6280294.png– Ты чего, Дори, – искренне удивляется он, когда девушка извиняется перед ним.
http://savepic.net/6280294.png– И все-таки я хочу, чтобы у нас был дом.
http://savepic.net/6280294.png– Значит, он у нас будет, – уверенно говорит Дак, придвигается к Доркас и целует её в нос. – Слово Бесстрашной Птицы Додо закон для меня. Я созову свое племя и оно выстроит для тебя вигвам на верхушке самой высокой секвойи, даже если им придется работать тысячу дней и ночей! – И ещё раз, в уголок губ. – Разве что, – виновато добавляет Дак, – вождю Хромой Утке понадобится твоя помощь. А то он, знаешь, не очень умеет строить… тем более на деревьях.

Radical Face - Holy Branches
http://savepic.net/6280294.pngДак без особых сожалений использует страницы в конце Шекспира, предусмотрительно оставленные издателем «для заметок» и трансформирует стакан в карандаш. Правда, получается у него не с первого раза – все-таки разные материалы, а он давно не тренировался – и сначала стакан превращается в кусок продолговатого стекла, и только после этого становится грифелем. Бурно обсуждая с Доркас подробности планировки, юноша набрасывает приблизительный чертеж домика. Достаточно просторного, чтобы поместиться там вдвоем и притащить все необходимое.
http://savepic.net/6280294.png– У окна повесим занавески с цветочками, на подоконнике поставим кактус и назовем Квентином, – смеется Дак, дорисовывая ненужные детали.
http://savepic.net/6280294.pngПрежде, чем начать работу, им приходится достать инструменты, которые, впрочем, ограничиваются парой молотков и мешочком с гвоздями, за которыми Дори аппарировала домой и назад. Нэвус тем временем побродил вокруг, посомневался, глядя поочередно на развесистый клен и старый дуб с мощной корневой системой, выступающей на поверхность, и остановился на последнем.
http://savepic.net/6280294.png– Вот это, – указал он на высокое дерево. – Что думаешь? Придется срезать ветви здесь и здесь, – не без сожаления добавил Дак. – И нужно ещё что-то использовать на доски… я не хочу срубать дерево. Здесь есть где-нибудь поваленное?
http://savepic.net/6280294.pngСледующие несколько часов наполнены непрерывной работой. Они ищут дерево, чтоб пустить его на доски; пытаются сообразить, каким заклинанием, собственно, это сделать; справляются с помощью сначала режущего, а потом трансформирующего. Строят платформу, потом долго устанавливают её в разветвлении, чтобы была ровной. В первую очередь после этого мастерят веревочную лестницу. В какой-то момент ловят себя на том, что завороженно наблюдают отлаженный процесс: магически приклеенные доски крепко держатся на каркасе, а заколдованный молоток методично вбивает в них гвозди, чтобы уж точно не отпало. Едва не забывают оставить место для окна. Наконец принимаются за крышу, её сделать оказывается сложнее всего, потому что надо как-то пристроить к доскам балки, и чтобы все это плотно прилегало к стенам, и держалось на чем-то кроме заклинаний, потому что, как ни крути, строители из них так себе. Когда на место прохода в домик становится широкая круглая дверь (как у хоббитов! – радуется Дак), а с пола сметены нападавшие листья, они забираются внутрь и любуются результатом своих трудов.
http://savepic.net/6280294.png– Вот это… да, – выдыхает Нэвус, выглянув в миниатюрное окошко. Одно дело вообразить себе маленькое логово, а совсем другое – на самом деле его построить и находиться в нем, скрытыми и защищенными от всего окружающего мира. Дак подошел к Дори, взял её руки в свои, подержал немного, потом положил себе на талию. – Ваш вигвам готов, отважная скво, – торжественно объяснил Нэвус, глядя девушке в глаза. – И хотя, каюсь, я не исполнил обещания насчет рабочей силы в лице племени, и тебе пришлось строить его вместе со мной… ничего так вышло, правда?
http://savepic.net/6280294.pngИм ещё предстоит притащить сюда какую-нибудь мебель, и одеяла, и подушки, и занавески в цветочек, и кактус, а ещё желательно запасы еды и свечи – чтоб можно было ночевать прямо тут. А пока что Дак просто улыбается и целует Додо. Не торопливо, урывая минутку в перерывах между забиванием гвоздей, нарезанием досок и маханием палочкой. Медленно, раздвигая языком губы, покусывая их осторожно и спускаясь на шею, и….
http://savepic.net/6280294.png– Нам определенно… стоит принести сюда… одеяла, – дыхание сбилось, Нэвус выпрямляется и смотрит на Доркас; его уносит, он снова благополучно отказывается принимать во внимание место, время, причины и следствия; он просто существует. С ней. – Я тебя, – признается и намеренно сминает остаток фразы следующим поцелуем.

Отредактировано Naevus Duckworth (17-10-2015 21:42:52)

+3

30

http://savepic.net/6280294.pngОглядывая результат их строительного труда, Доркас улыбается: получилось совсем не то, что она ожидала, получилось гораздо лучше. Ей представлялся не то, чтобы домик; девушка скорее думала о строении типа платформа-балки-крыша, и последний элемент в ее голове был не таким уж и надежным. Да и вообще, признаться, фраза «дом на дереве» и все последующее было сказано в попытке закрасить высказанное вслух желание – Доркас не знала до конца, почему оно возникло, но ставила на то, что Даку скоро уезжать, а ей бы хотелось, чтобы он остался. Скажет ли она когда-нибудь ему об этом вслух? Никогда. Никаких «останься» и «вернись», она не имеет никакого права быть в его жизни больше, чем он сам разрешит. Другая девушка на ее месте только и делала бы, что наслаждалась временем, проведенным вместе с любимым; Дори же каждый свой день начинала с того, что гнала от себя страшную мысль: все идет к своему концу. Она не хотела, чтобы Дак видел, как каждое утро она перестраивается с подсчета оставшихся дней на жизнь в конкретном дне в конкретном месте – здесь и сейчас. Доркас по каким-то причинам было тревожно: словно это не последний месяц перед временным расставанием – словно это последний месяц перед расставанием навсегда.
http://savepic.net/6280294.pngНо пока что она улыбается и – истолковывая его действия – обнимает Дака, перерезая красную ленточку у входа в их домик. 
http://savepic.net/6280294.png — И не стыдно было мне врать, что ты не умеешь строить? Сюда можно переехать жить! Только надо… - Дори не договаривает, прерванная поцелуем.
http://savepic.net/6280294.png – Нам определенно… стоит принести сюда… одеяла.
http://savepic.net/6280294.png — Нам определенно стоит принести сюда много чего, - она старается сохранить ясность рассудка, и по каким-то причинам у нее это получается лучше; хотя все это измеряется относительно ясности рассудка Дака, сама по себе Доркас плохо осознает, где она и когда находится, пропадая в конкретной точке во времени и пространстве – в этом домике прямо сейчас. — Люблю, - заканчивает Доркас фразу за Даком, успевая улыбнуться еще раз перед поцелуем.
~
[audio]http://pleer.com/tracks/6859456i3G1[/audio]
http://savepic.net/6280294.pngВынести в лес половину собственного дома – идея, конечно, просто замечательная, но Доркас как-то очень серьезно подошла к вопросу обустройства их домика на дереве. Ничего лишнего: за один день они доставили простыни, одеяла и подушки; за второй – мелочь вроде занавесок и кактуса в горшке, который они предварительно купили в Эдинбурге; на третий день в доме появились запасы еды, которой не требуется холодильник для хранения.
http://savepic.net/6280294.pngВ четвертый день они решили, что эту ночь им стоит остаться в своем новом жилище. Собираясь после утреннего завтрака, Дори столкнулась с Даком прямо у выхода из своей лаборатории – у комнаты, о которой она не говорила ему.
http://savepic.net/6280294.png— Это – логово маньяка. Не заходи туда, - Дори смеется, - там красный свет и много жидкостей. Пойдем, мне надо забрать кое-что у себя, и можем уходить.
http://savepic.net/6280294.pngВ своей комнате Доркас встает на стол, чтобы достать какую-то коробку с верхней полки; только оказавшись на полу, она вспоминает, что могла бы сделать это одним взмахом палочки – в то же время, ей нисколько не импонирует постоянное использование магии, особенно в бытовых целях. Глупо это или нет, но Дори привыкла именно к такой жизни, особенно после того, как осталась вдвоем с матерью. Коробка открывается, и оттуда слышится легко различимый запах масляной краски.
http://savepic.net/6280294.png— Я не всегда фотографирую: со временем процесс съемки и проявки фотографий приедается, и.. Если честно, фотографии порой оказываются в конвертах, в которые я сама их кладу, и забываются. Так что я рисую – так, знаешь… стараюсь. Иногда маслом, иногда – акварелью, стараясь скорее сохранить цвет, чем форму. Тони смеялся, говорил, что я – последователь Ван Гога, но я могу лишь мечтать о том, чтобы рисовать так, как он, - Доркас складывается в одну коробочку акварель, кисти и палитру, в другую – пару холстов, подходящих для выбранной краски. — У него в комнате есть одна картина, которую я нарисовала. Может быть, я ее когда-нибудь тебе покажу, если распечатаю комнату… Он, кстати, иногда играл. Делал записи коротеньких мелодий на конспектах по экономике и математическому анализу. Если поискать во всех его тетрадях, то можно найти много интересного: возможно, через музыку ты его лучше поймешь, чем через мои рассказы. Ну, если захочешь. Пойдем?
http://savepic.net/6280294.pngОни провели в своем замечательном жилище весь день: успели и почитать друг другу что-то вслух, и посидеть молча – Доркас иногда поглаживала руку Дака кончиками пальцев или перебирала ему волосы, улыбаясь; легкий обед из овощного салата, тостов, фруктов и охлажденного чая прошел за воспоминаниями об их совместном времени в Хогвартсе, и иногда каждый рассказывал другому то, о чем до этого было неизвестно. Девушка поделилась, что до конца не знает, стоит ли ей идти в Аврорат на стажировку, ведь работа там требует больших физических затрат и эмоциональной стойкости, и, возможно, лучше заняться изучением защитной магии, а не применением ее и боевой одновременно. В ответ Дак делился фактами из биографии, рассказывал о своей большой семье и причудах некоторых родственников; а потом они снова сидели в тишине, слушая шелест листвы и иногда шум дождя, а вид залетающих в их птичий домик настоящих птиц вызывал на лицах улыбку. «Навсегда», - подумалось Доркас, - «означает, что что-то бесконечно. Но жизнь – не бесконечна, и мы оба знаем это. Ничего не бесконечно. Значит, если мы расстанемся навсегда, то мы не расстанемся навсегда по-настоящему: не встретившись больше здесь, мы обязательно найдем друг друга там, за чертой». Мысль, возникшая в ее голове, хоть и не была восхитительно светла и прекрасна, но, тем не менее, несла в себе зеленый огонек надежды; птица Додо поцеловала Дака в скулу и уткнулась в его щеку кончиком носа – не всегда требуются слова, чтобы сказать «я люблю тебя – здесь и сейчас».
http://savepic.net/6280294.png И вот солнце начинается опускаться к горизонту – с дерева это видно особенно хорошо.  Дори открывает свой ящик на ремешке для красок и кистей.
http://savepic.net/6280294.png— Разрешишь мне порисовать? – она смотрит на Дака, извиняясь, что не может предложить ему что-нибудь более интересное; но вопрос этот скорее риторический – не скажет же он «нет», в конце концов? — А можно я… порисую на тебе?
http://savepic.net/6280294.pngДо этого дня Дори никогда не пробовала акварель на вкус, проверяя, действительно ли она медовая, но сегодня ей выпал счастливый шанс узнать это; узнать также, что из спины Дака и его плеч получается отличный холст, а кисть по его теплой коже скользит плавнее, чем острое лезвие конька по свежему люду. Закат, терпеливо ожидающий, чтобы стать дорисованным, сходит со спины Нэвуса, оказываясь сначала на груди Доркас, когда она обнимает его сзади, а потом на простынях, одеялах, на некоторых страницах незакрытых книг…
http://savepic.net/6280294.pngДоркас сидит в их импровизированной постели в домике на дереве совершенно без одежды и целует Дака в губы, в шею, в ключицу, в плечо – «я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю, люблю, люблю, люблю»*. Через свое небольшое окошечко они смотрят на звезды, которые кажутся падающими через ветви многовековых дубов, и молчат: слова только мешают понимать друг друга – им они никогда не были особенно нужны, и тем более в них нет необходимости сейчас.
~
http://savepic.net/6280294.pngИюль стремительно заканчивался, и этот факт можно было установить по нескольким вещам: погода становилась все более и более августовской, когда начинает дуть прохладный ветер, а облака опускаются ниже; красный квадратик, который Амелия Медоуз двигала на календаре, приближался к двадцатым числам месяца; внутреннее ощущение счастье Доркас медленно перерастало в ощущение тоски - но виду она не показывала.
http://savepic.net/6280294.pngНи для кого не было секретом, что в Шотландии заброшенных и полуразрушенных замков – немалое количество; и у кого, как не у любителя истории, возникнет интерес посетить одно из таких мест. Доркас обещала Даку, что как только им повезет с погодой – ехать нужно в другой маленький городок, - так они сразу уедут на то, что осталось после замка, с тех пор, как он оказался заброшен в 17 веке.
http://savepic.net/6280294.pngУтренний автобус довозит их чуть больше, чем за час: в дороге Дори несколько раз проверяет, достаточно ли пленки она взяла и много ли ее разной – цветной, черно-белой, засвеченной и залитой каким-то раствором, от которого на фотографиях получаются разноцветные полупрозрачные пятна. Для девушки такой ранний подъем не оказался проблемой, а Дак, кажется, досмотрел сон в дороге. Они выходят из автобуса, и Доркас протягивает Нэвусу крышку от термоса, наполненную ягодным чаем.
http://savepic.net/6280294.png— Я хоть и шотландка, но верю в то, что чай – вещь очень полезная. Утром еще прохладно, несмотря на солнце, а тебе не помешает немножко проснуться, - Дори целует в уголок губ Дака после того, как он делает глоток. — А вот теперь можно идти. Тут недалеко.
[audio]http://pleer.com/tracks/13642986EN7O[/audio]
http://savepic.net/6280294.pngПо территории замка они гуляют молча: иногда держатся за руки, иногда расходятся, когда Даку интереснее посмотреть что-то поближе, а Дори – сфотографировать общий вид. В определенный момент юноша оказывается от нее где-то далеко – видимо, увлеченный. Доркас находит его, правда, через две минуты: Нэвус стоит спиной к ней у решетчатого окна, и сквозь старое стекло на него падает слабый солнечный свет. Девушка замирает от этой картинки в своем флип-буке – не секрет, что она довольно часто смотрела на Дака и думала, какой он красивый, любимый, ее; но сейчас эта мысль играла в ее голове все ярче, перемежаясь с тем, о чем она думала в домике на дереве несколько дней назад. Ничего не бесконечно. Это – скоро закончится. Что у нее останется? Воспоминания и фотографии, но если фотографии будет слишком больно пересматривать, то и вовсе – одни воспоминания. Ее Робин Дак уедет, а она – останется; она – останется, а он уедет; и когда она вернется в Хогвартс, то он уже не будет их Хогвартсом, а август она проведет не в их Шотландии, а всего лишь в своей. Ей не нужна целая Шотландия. Почему, Господи, почему я не могу разделить ее с ним?
http://savepic.net/6280294.pngЧто у них останется? В Выручай-комнате он играл ей, а потом сказал, что, даже если все закончится, у него останется что-то о ней, о них. Доркас никогда не забудет ту первую мелодию, которую он сыграл ей. У нее тоже останется она – в воспоминаниях. Все опять сходится на воспоминаниях.
http://savepic.net/6280294.pngОна убирает в сумку камеру, тихонько подходит к Даку со спины и обнимает его, уткнувшись лбом между лопаток. Он уже хотел было повернуться к ней, как Дори прервала его:
http://savepic.net/6280294.png — Нет, пожалуйста… Дай мне.. просто я не хочу, чтобы ты видел. Давай постоим так немного, а потом повернешься, когда я приду в порядок, - девушка вздыхает, и это выдает то, что сейчас она плачет; ей внезапно стало очень тяжело держать себя в руках, - пожалуйста…
http://savepic.net/6280294.pngЧерез какое-то время – может быть, несколько секунд, а может и пара минут прошла, - по дыханию Доркас становится понятно, что она больше не плачет. Тем не менее, девушка не говорит Даку ничего, что значило бы «теперь можно повернуться и спросить, что за ерунду я тут устроила». Она целует его в спину и начинает тихо говорить.
http://savepic.net/6280294.png — Знаешь, я вспомнила кое-что.. строчки из одного стихотворения, которые однажды нашла в комнате брата. Написаны были, скорее всего, рукой его девушки, поэтому я не все помню, но… Время шло аккуратно, а после в нём что-то сломалось, до последней любви остаётся какая-то малость; все, что нас не убило, - наверное, плохо старалось, но мне хочется верить, что нас просто так не возьмёшь… Если б нам довелось родиться в больших столицах, нас бы так раскидало, что шанса ни одного. Только, видит Бог, мы с тобою нашлись и были, среди лиц и теней, среди слов и вселенской пыли, даже если сто раз друг друга не заслужили, даже если бездомней нет теперь никого…
http://savepic.net/6280294.pngДоркас помолчала: в ее памяти всплывали не только нужные ей строки из стихотворения, но и те, которые имели значение только для Тони и Мишель. Она не сказала, что девушка написала это стихотворение ее брату 2 августа прошлого года, - за день до того, как он ушел от всех них. Это было не так важно: в словах, написанных Мишель, была не только скорбь, но и простая тоска от необходимости прощаться с тем, кого любишь. А потом она продолжила, чтобы закончить.
http://savepic.net/6280294.png — Мне, пожалуй, досталась не самая лучшая роль, но я люблю тебя так, что живу. И об этом довольно. Потому что – какие тут, к чёрту, слова…

*

Remember remembering

Castle

Пусть это будет Замок Дирлетон, который действительно заброшен с 17 века.
--
https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/a/ae/Dirleton_S.jpg/800px-Dirleton_S.jpg

Poetry

Вообще-то, это Елена Касьян - из цикла к Тэйми 12.
"Если память – почтовый ящик, то в нём не хватает места.
Уплотняешь себя, сдвигаешь, уминаешь, как тесто.
Здесь ещё выйдет куличик,
а вот тут уже неинтересно,
и за бортик песочницы, Тэйми, много не унесёшь.
Время шло аккуратно, а после в нём что-то сломалось.
До последней любви остаётся какая-то малость.
Всё, что нас не убило,
наверное, плохо старалось.
Но мне хочется верить, что нас просто так не возьмёшь.

Если долго глядеть в пустоту, то с ней ничего не случится.
Всё, что мы заслужили, у нас проступает на лицах.
Если б нам довелось родиться
в больших столицах,
нас бы так раскидало, что шанса ни одного.
Только, видит Бог, мы с тобою нашлись и были,
среди лиц и теней, среди слов и вселенской пыли,
даже если сто раз
друг друга не заслужили,
даже если бездомней нет теперь никого.

По рубцам на изнанке никто не считает потери.
Но мы знаем, как вовремя скрыться за дверью без двери.
У меня скоро выйдет пластинка,
ты можешь в это поверить?
Я, по правде сказать, и сама в это верю едва.

Я пишу тебе, Тэйми, туда, где нам больше не больно.
Жизнь права неизбежно. И смерть неизбежно права...
Мне, пожалуй, досталась не самая лучшая роль, но
я люблю тебя так, что живу.
И об этом довольно.
Потому что – какие тут, к чёрту, слова…"

Отредактировано Dorcas Meadowes (10-01-2016 21:47:05)

+3