Рикки стряхнул с себя пыль и чихнул.
- Все кончено, – сказал он.
(с) Р. Киплинг

- Все кончено, – Рикки устало поднимается на задние лапы, чтобы лучше видеть птицу, беспокойно перескакивающую с ветки на ветку в зарослях терновника. – Нага больше нет, Дарзи, расскажи об этом всем.
---
«Получилось, у тебя получилось», – Гестия видит это во взгляде Эммилин, когда внимание девушки-колдомедика переключается на нее, и безмолвно благодарит ее; Гестия хочет протестовать: помощь и забота нужны куда как больше Меде и Доре, чем ей, с ней-то все будет в порядке, пара синяков и ссадин, напоминание о путешествии по каминной сети на свой страх и риск – такая мелочь, такая ерунда, все это не стоит беспокойства. Но желания тратить время и силы на споры у Гестии определенно меньше, чем уверенности в собственном «все хорошо», и она смиренно принимает все – и диагностику, и зелье. И объятия тоже – и этот жест значит для нее очень много; только теперь, когда Андромеда и Нимфадора под защитой Ордена, когда Лин хлопочет вокруг них и обнимает ее саму, Гестия не просто знает или верит, но чувствует: у них – получилось.
«Through dangers untold and hardships unnumbered, I have fought my way to the castle beyond the Goblin City to take back the child that you have stolen...».*
---
- Я сложу об этом песню, – щебечет беспечный Дарзи. – Умер, умер, умер Наг! Смелый Рикки впился в него зубами! Никогда уже Нагу не пожирать моих деток!
- Ну и глупый же ты пучок перьев! – Рикки сердито взвивается вверх, хотя и знает, что до Дарзи ему не допрыгнуть. Ох и задал бы он ему трепку. – Рано еще для песен.
---
Поставить бы точку теперь, сказав, что дом больше не будет пустым и все будут жить долго и счастливо, но это только в сказках спасение и возвращение венчают конец, в действительности строка не кончается, не обрывается, как только светлый луч коснулся тех, кто попал в беду. Впереди еще долгая история, в которой будет и Руквуд, будут и Эйвери, будут и Кэрроу.
Гестия внимательно, почти жадно вглядывается не только в Меду и Дору, но и в Лин, и в стоящего поодаль Фабиана – знать, видеть, что с ними, здесь, по эту сторону каминной сети, за это время не случилось ничего дурного, что в копилку тревог не добавилось новой. Как будто это они вернулись, пройдя через опасности и препятствия, а не она.
В ее крови так долго кипели напряжение, гнев и страх за жизнь дорогих ей людей, что теперь, когда подошло время вписать в главу о путешествии в Эйвери-холл и обратно последние слова, когда можно было уже не сдерживать, не скрывать радости, в Гестии осталась только тишина. Столько чувств отступило, а других пока не расцвело – какая-то часть ее все еще оставалась в доме Эйвери; вернувшись телом, но не до конца – душой, она все еще продиралась сквозь едкий дым, пыталась внутри себя отыскать ту дорогу, которая их выведет, а не погубит, сражалась с юношей-змеем, летела, стремительно летела в зеленом пламени...
- Спасибо, – шепчет Гестия, раскрывая ладонь, куда так привычно лег кусочек янтаря – солнечный свет, что не гаснет даже в самые темные времена – и чувствует, как дрогнули уголки губ в невольной и едва уловимой улыбке. Голос сел от дыма и кашля; в Эйвери-холле Гестия не обращала на это внимания, но теперь не могла отделаться от ощущения – каждое слово легко, но все же неприятно царапает горло.
- Если ты хочешь этого, – она слабо улыбается, соглашаясь, и только теперь поднимает взгляд на Фабиана. Через него – через тепло его руки Гестия медленно, тонкой ниточкой перетекает из страшного мира, которой вроде бы и остался позади, так далеко, но в действительности не отпустил ее до сих пор, в мир другой – светлый, домашний, уютный, совсем чуждый тому, где ценой правды становится жизнь близких, где страх ребенка оказывается настолько силен, что перед ним не может устоять вековой камень, где нужно с глухим сердцем переступить через невинного.
- Я хочу домой, – Гестия смотрит на друга немного устало, но уйти себе позволяет только после того, как своими глазами видит: с легким хлопком исчезают из Косого переулка Андромеда и Нимфадора и сопровождающая их Эммилин.
---
Дома Рикки ждет миска теплого молока, и на сегодня его битва закончена. Дома Рикки ждет Тедди, который оказался добрым мальчиком и не поднимает мангуста с пола за хвост – можно забраться к нему на колени или устроиться на плече, и тихонько мурлыкать сквозь чуткую дрему, когда к спине или голове прикоснется детская рука. Говорят, хороший мангуст никогда не теряет надежды сделаться домашним мангустом, а Рикки был хорошим мангустом, уж в этом можете не сомневаться.

[AVA]http://se.uploads.ru/DJ71m.png[/AVA]

[audio]http://pleer.com/tracks/595132J1QF[/audio]

Ты уехал за счастьем – вернулся просто седым.
И кто знает, какой новой верой
Решится эта борьба.

Прикрыв глаза и склонив голову к подушке, Гестия слушает тишину – другую. В которой отсчитывают свой мерный ход старые часы; в которой изредка подают голос ночные птицы, и среди их голосов, Гестии кажется, она различает голос своего филина, и в такт им ветер тревожит деревья, пробегает призрачными пальцами по зеленым трепещущим клавишам; она слушает тишину, в которой тихие шаги Фабиана и биение ее собственного сердца. И все эти звуки – такие родные, такие знакомые – падают в тишину внутри нее самой, капля за каплей, и отзываются мягким, тихим отражением всех чувств и воспоминаний, которые связаны с домом и людьми в нем.
Гестия чуть хмурится, открыв глаза, – не сердито, но задумчиво и совсем чуть-чуть растерянно.
- Ты хочешь чего-нибудь? – от внимательного взгляда Фабиана не укрылось то, что она не спит.
- Боюсь, что мое главное желание – всего лишь душ – слишком прозаично даже для личного Санта-Клауса, так что... – почти шепотом отвечает она. – Если хорошая девочка может загадать больше одного желания, то от горячего чая с молоком я бы не отказалась, – улыбнувшись краешком рта, Гестия выскальзывает из теплой норки пледа и обещает: – Я скоро.

* * *

Едва теплая вода уносит с собой все чужое – быстро бежит по волосам, плечам и спине, стекает с кончиков пальцев, и вместе с ней по капле выходит черный яд Эйвери-холла.
Едва теплая вода заставляет мурашки бежать по телу и привносит ясность в мысли, а в чувства – прежнюю силу. И к Гестии приходит понимание, которое не раз уже являлось раньше, но никогда еще не было настолько ярким: семья, близкие люди – мишень для удара в спину, цена за слишком смелые, слишком честные слова и поступки. Невыносимо хрупким счастьем владеет любящий человек.
Но как – сберечь?
Не говорить, не думать, ничего не делать, прятаться, как крыса, под полом? Или каждый день рисковать всем и быть готовым пожертвовать чьей-то жизнью (что самое страшное – не своей) ради правды и извечной борьбы меж черной мглой и ясным светом? И как устоять, приняв такой груз на свою душу?
И можно ли вообще считать себя вправе так рисковать теми, кто доверился твоей защите?
Так значит...
Если бы у Теда не было семьи...  Как трудно было бы найти его слабое место и ударить так же больно.
И вместе с этой мыслью, словно в насмешку, в ее сердце входит пронзительная любовь ко всем, кто ей дорог, – ко всем, кто тоже может оказаться под ударом, и Гестия не сразу чувствует, что вода послушно уносит не только то, что пристало к ее душе в Эйвери-холле, но и ее слезы – скупые, горькие.

* * *

На мгновение Гестия задерживается на пороге: тихий шаг не выдал ее, и Фабиан еще не успел заметить ее возвращения – она наблюдает за ним и медлит, сколько может. И, наконец, входит – волосы еще чуть влажные, и Гестия заправляет их за ухо, чтобы не мешали, светлое домашнее платье, чуть более живой взгляд и пальцы, перебирающие кусочек янтаря – она разжигает огонь в камине, не сильно, но достаточно, чтобы можно было следить за игрой пламени, садится напротив Фабиана – и плед снова скрывает ее от плеч до подобраных под себя босых ног.
- Тебе тоже стоит отдохнуть. Со мной все в порядке. Правда. Тебе не нужно беспокоиться.
Она смотрит на него так, как будто видит впервые за очень долгое время, и испытывает мимолетное желание коснуться его рук, его лица, невесомо очертить пальцами давно знакомые черты; давно знакомые, да, но Гестия вглядывается так пристально, как будто не узнает или встречает в нем нечто новое. И привязанность к нему, словно в насмешку над мыслью об ахиллесовой пяте каждого, врастает в нее острее и крепче.
[AVA]http://se.uploads.ru/DJ71m.png[/AVA]

[audio]http://pleer.com/tracks/5828301xH6D[/audio]

И ты окликаешь: «Ну, где ты?»
О, знал бы, откуда зовешь!

- Почему ты так смотришь на меня?

* * *

Because I’m afraid.

Я боюсь. Правда, боюсь. Что однажды нам придется спасать кого-то еще – не того, кто знал, на что идет, но тех, кто просто оказался слишком близко. Ведь так легко, слишком легко, погубить тех, кого любишь, тех, кто доверяет тебе.
Я не хочу причинить зла, тем, кого люблю. Я не хочу потерять тебя или кого-нибудь еще только потому, что однажды не смогу – не буду иметь права – сделать шаг назад.
И сейчас мне страшно, как никогда.

Because I can't ignore this war.

Я не могу остаться в стороне. Я буду сражаться. Я щит, что хранит людей, помнишь?
И не хочу дать кому-то возможность сыграть и на моих чувствах, не хочу вложить кому-то в руки оружие, способное не просто уничтожить моих близких, но по сути заставить меня саму сделать это.

Because I will never forgive myself, if someone hurts you or my parents, or Alice and Frank, or Catherine at my fault.

Все только начинается. Война набирает обороты, и я не хочу ночами встречаться с призраками тех, кого не смогла уберечь. Их, призраков, и без того будет предостаточно. Скольких мы потеряем в бою? И зачем множить списки погибших именами тех, кто не сражался, кто должен был хранить домашний свет, чтобы мы не ошиблись однажды – помнили о музыке души, не только о музыке атак?
Я не хочу, чтобы однажды меня заставили выбирать между жизнью дорогого мне человека и шагом к победе. У меня есть долг – перед Британией. И следовать долгу очень легко, когда ничто не противоречит ему, но что, если мне придется выбирать? «What is duty against the feel of a newborn son in your arms... or the memory of a brother's smile?».*
И эта мысль пугает меня не меньше.

Because love is a weakness.

Если бы моя любовь была крылом, крепким, могучим крылом, способным укрыть от всего, обратить все стрелы в песок, безвредную пыль... Но любовь – не щит, it seems to me that love is an iron chain. Она не спасла Тонксов от беды, не скрыла дом, когда над ним нависла угроза, не остановила доверчивую Дору, не обратила в пепел того, кто подхватил ее на руки, не обрушила молнии на Руквуда, Кэрроу и Эйвери. Но любовь едва не заставила Теда бежать сломя голову в Лютный, что, быть может, сгубило бы всех. Любовь стала причиной, по которой Меда и Дора оказались в заложниках.
Любовь дает возможность давить на нас, а наших любимых использовать против нас. Не нас губит то, что мы любим, это мы губим тех, кого любим.
Я бы трижды отдала свою жизнь, только бы в будущем не стать той, о ком могли бы быть написаны эти строки:

«За мною такие утраты
И столько любимых могил!
Пред ними я так виновата,
Что если б ты знал – не простил».**

* * *

- Почему ты так смотришь на меня?
Она отчаянно хочет запомнить все: черты его лица в неярком свете, то, как он смотрит на нее, пусть даже сейчас во взгляде не радость, а тревога и беспокойство, каждое движение, каждый жест... Испить все это сейчас, пока еще может.
Это все, что останется у меня, – это все, что я имею право взять с собой.
- Прости, – вздрогнув, Гестия отводит взгляд. Тепло шерстяного пледа разливается по телу чуть колко, чуть устало. –  Я не могу перестать думать о том, как хрупко все, что мы имеем. Как уязвимы, когда любим, и как легко потерять тех, кому мы желали бы только добра, – она снова смотрит на Фабиана, взъерошивает волосы, отбрасывая челку со лба, – и потерять не в бою, а вот так, даже не подозревая, что им угрожает опасность.
Гестия старается говорить спокойно, но нет-нет, а голос оказывается надломлен не только удушливым дымом Эйвери-холла, и она сама не замечает, как над переносицей снова ложится морщинка – знак беспокойства, растерянности.
- Мы должны беречь наших близких, защищать их, но как раз это делает их мишенью. – Горькая полуусмешка, судорожный вздох. Не время теперь любить, это ясно, так почему же мысль об этом заставляет ее захлебываться – любить каждого, кто был в ее сердце и раньше, сильнее, отчаяннее чем когда бы то ни было?

[AVA]http://se.uploads.ru/DJ71m.png[/AVA]

[audio]http://pleer.com/tracks/4556355EPOJ[/audio]

А причиной всему были осколки зеркала, что попали ему в глаз и в сердце.
(c) Х. К. Андерсен «Снежная королева»

Не этого ты ожидал? – она не встречает понимания в его взгляде и с неожиданной нежностью думает: – Ты сердишься на меня?
Гестия принимает чашку обеими руками и аккуратно устраивает ее на коленях, по-прежнему придерживая, чтобы не упала или не накренилась.
Не стоило тебя тревожить, не нужно было ничего говорить. Я не хочу, чтобы ты беспокоился еще и из-за этого.
Гестия никогда не имела привычки уходить от разговора, едва только он становился нежеланным, – к сожалению или к счастью. Хотя соблазна ответить «Неважно» или «Проехали», и она, конечно, не избежала, но слишком хорошо понимала, что подобное при кажущейся простоте на самом деле только все усложняет, вызывает еще больше вопросов. И лучшим всегда будет выслушать – свернуть разговор куда более незаметно. Тем более, когда перед ней давний друг, которого так просто не проведешь.
Если бы все было так просто, Фабиан. Моя мать не хочет уезжать, и что я могу с этим сделать?
И правда – что? Согласиться с этим, зная, что Элида приняла бы ее в свои не омраченные войной объятия, защитила бы, или заставить ее покинуть Британию? Изменить воспоминания, к примеру, и убедить в том, что она сама этого захотела. Гестия думала об этом с тяжелым сердцем и вспоминала о другом разговоре:
«Это было бы нечестно, Гестия, – сказал ей отец, когда вместе они возвращались из дома Мэри Купер, потерявшей сына за несколько дней до того; тогда они еще долго бродили по лондонскому предместью, не торопясь аппарировать домой, – в какой-то момент я подумал, что мог бы заставить тебя забыть о том, что Шелдон вообще существовал. Мне тяжело смотреть, как ты винишь себя, но было бы нечестно помочь тебе так. Мы не вправе вмешиваться в жизнь даже самых близких, даже желая добра – таким образом. Отбирая у них право самостоятельно прожить эту жизнь».
Гестия вспоминала эти слова и думала: в праве ли она решить за свою мать, где ей быть, и ответ приходил сам собой вместе с ровным голосом отца и памятью о том августовском вечере, когда она в последний раз попрощалась с Шелдоном Купером; ответ приходил сам собой – но Гестия не была готова с ним примириться.

[AVA]http://se.uploads.ru/DJ71m.png[/AVA]Она слушает Фабиана серьезно и отвечает на его прямой взгляд не менее прямым, хотя несущим в себе тень усталости. Гестия слушает его – и не находит в себе внутреннего согласия. Разумеется, она не может решить за всех и не только от нее зависят жизнь и смерть близких, но все же – и от нее тоже, как это ни грустно. И разве ее поступки не могут однажды иметь последствий, как все, что случилось с Тонксами? Ты прав, конечно же, прав, но у меня ведь тоже есть выбор, и мои близкие не могут сделать его за меня. Замкнутый круг?
Она прикрывает глаза и чуть отворачивает лицо, избегая прикосновения, но Фабиан оказывается слишком близко, и совсем уйти ей не удается.
Не надо. Пожалуйста.
Гестия мягко освобождает руки и подносит чашку к губам – и это выходит почти естественно. Как будто она не пытается спрятаться за хоть и малой, но все же дистанцией, а просто хочет чаю. Она слушает до конца, и молчит, долго молчит, обдумывая сказанное, а потом вместо того, чтобы признать его правоту и закончить на том, говорит:
- Мама не так давно сказала, что, может быть, было бы лучше нам всем перебраться в Грецию. Но как можно бежать сейчас? А она не хочет покидать Британию без нас – говорит, что с ума сойдет, если будет так далеко. И все получается одно, – она поднимает взгляд на Фабиана. Острое желание закрыться, ускользнуть, пришедшее минутами ранее, слабеет. – Либо она каждый день рискует оказаться в аду, выстроенном для нее чьими-то руками, либо в том, который создаст себе сама, – своими страхами. Я не хочу, чтобы она мучилась этим, ее вины нет в том, что у меня такая работа, что есть Орден. Я чувствую свою ответственность за нее, как и за всех, кто мне дорог.
Гестия все еще не соглашается, но где-то в глубине души уже признает: те, кто остаются, делают это вполне сознавая, что это может быть опасно, что это может однажды их ранить. Они знают и понимают все не хуже, но остаются – потому что тоже любят.
- Но дело ведь не только в том, что наши близкие могут оказаться в опасности, и... – несколько резкий взмах в неопределенном жесте – Гестия делает паузу на вдохе, потому что следующие слова даются ей непросто – и снова рука опускается, прикасаясь к чашке, – хорошо, пусть так – сами несут ответственность за это, но уязвимы становимся и мы. Любовь делает нас слабыми. Мы на многое готовы ради спасения любимых, и это порой не дает рассуждать здраво, заставляет ошибаться.

[audio]http://pleer.com/tracks/882399mv2b[/audio]
Поборись за меня — со мной же.*

«Come closer, dearie. It's a mirror. Nothing more. But if you turn it this way and look into it, it will give you that you want».
- I want a cure.
«What ails you?»
- Love.
«Love makes us sick, haunts our dreams, destroys our days. Love... has killed more than any disease. Don't doubt yourself now, dearie. This cure is a gift».
---
Любовь делает нас слабыми.
Каждое слово отдается тупой болью в сердце, когда Фабиан повторяет их вслух. Она не знает, о чем думает он, но спрашивает себя: третьего не дано?
Ты говоришь, что границы не закрыты, что близкие имеют право сделать выбор и сами ответственны за него, и забываешь о том, что есть еще и третий путь. Мои близкие не могут сделать выбор за меня. И тебе будет трудно это принять.
И другим будет трудно.
Она настороженно наблюдает за ним.
О чем ты думаешь?
---
«Tell me, what do you think of my labyrinth?»
- That's... not far!
Гестия храбрится, разглядывая хитросплетения переходов, коридоров и лестниц, хаотичное нагромождение стен, отраженных друг в друге до бесконечности. Как же легко заблудиться, когда вокруг одни зеркала.
---
- Ты бы хотела стать такой? Переставшей любить все, что тебе дорого?
Я не смогу перестать любить, – мысль срывается быстрее, чем Гестия успевает обдумать вопрос. Ей едва удается сдержаться, чтобы не покачать головой и не дать губам дернуться в едва уловимой улыбке.
- Ты никогда не перестанешь любить, – эхом вторит ей Фабиан спустя несколько мгновений.
---
Все прямо и прямо – целую вечность. Как же найти дорогу, если нет никаких поворотов или дверей? Ни одной развилки. Куда подевался тот клубок переходов, который она видела раньше? Может быть, что-то изменится, если пойти быстрее? И Гестия ускоряет шаг, а через несколько минут и вовсе переходит на бег, но ничего не происходит. Обернувшись, она сбивает дыхание, и ей приходится остановиться. Она поворачивается, а затем еще раз и еще, и перестает понимать, с какой стороны пришла: и перед ней, и позади только лишь бесконечно прямая дорога, очерченная зеркальными стенами.
- Dammit!
«Things are not always what they seem in this place. Come here. Look.»
Из зеркальной глубины по очереди проступают лица всех, кого Гестия когда-либо любила: мать и отец, Алиса и Фрэнк, Фабиан, Кэтрин, Нэвус, Андромеда, Нимфадора и Тед, Гидеон, Аластор, Молли, Артур и их дети, даже кузены из Греции на короткое время отразились здесь – такими, какими она их запомнила. Зеркало выхватывает короткие мгновения из ее жизни, и несколько раз Гестии хочется сказать «Подожди! Совсем немного!», остановить, чтобы удержать в памяти, как лондонское солнце играет в светлых волосах Кэтрин, как маленькие настойчивые ладошки Доры разворачивают ее, Гестии, лицо к себе, как вместе с Молли она смотрит на спящих близнецов, как Фабиан бережно обнимает ее на трибунах...
---
Я никогда не перестану любить, ты прав, но я могу не дать любви связать меня с другими людьми. Я могу научиться ни взглядом, ни движением не выдавать этого чувства, я могу научиться быть сильнее этого.
---
Зеркала обманывают ее, сбивают с пути, подсовывают самые дорогие воспоминания, мечты и страхи, но Гестия упрямо идет вперед. Она преступает через все, что они отражают – проходит сквозь зеркала, находит меж них потайные ходы, и каждый образ, как бы ни был ей дорог, остается позади. Иногда она сомневается, все еще цепляясь за ниточки, которые связывали ее с другими людьми и вместе с тем составляли ее саму, и тогда вкрадчивый голос за ее спиной помогает их обрывать.
«So weak. So silly».
---
- Лучше быть слабым, чем стать зверем, ты так не считаешь?
---
«No! That way! Then you will be strong. You need it, isn't it?».
---
Я смогу остаться человеком. Но в глазах таких как Руквуд и Эйвери лучше быть зверем, безжалостным, не способным на тепло, и вместе с тем – неуязвимым. С таким им придется сражаться лицом к лицу, потому что некуда ударить в спину. Если это возможность убрать кого-то из-под удара, она стоит того.
---
Еще одна развилка – и снова одно из зеркал темнеет.
Гестия подходит ближе, вглядывается напряженно и несколько секунд не видит ничего, кроме темноты, которую затем вспарывают вспышки заклинаний. Желтые, красные, холодно-белые... Голосов она не слышит, лиц не может разобрать, кроме одного, которое на мгновение застывает в ярко-зеленом всполохе – и этого достаточно, чтобы понять: заклинание достигло цели.
«It was you. You killed him. Oh, no, it was not your spell, of course not. But he tried to save you».
Впервые с начала пути Гестия теряет самообладание и бросается к зеркалу, но его поверхность неумолима, ладони раз за разом ударяются о холодное гладкое стекло, и ответом ей служит только лишь равнодушное:
«You can deal with it. Or your father's death was in vain».
---
- Ты достаточно приручила свою любовь, чтобы стать хорошим бойцом, и сейчас напрасно сомневаешься в своих силах.
---
«Stop! Look what I'm offering you. Your power, your strenght».
---
Я достаточно приручила свою любовь, чтобы заткнуть ей рот.
---
Гестия бежит дальше, минуя поворот за поворотом, все быстрее и быстрее...
---
На краткий миг в Гестии поднимается холодная злость – на себя, на те чувства, которые она способна испытывать, на того, кто оказался рядом и не хочет ее отпускать, но в следующее мгновение ей становится страшно: Гестия боится себя – той, которой может стать, той, которая могла бы произнести вслух все то, что она только подумала; она боится Фабиана, который заставляет её сомневаться. Наверное, в любой другой день она смогла бы остановиться, но сегодня ей не хватает сил – слишком многое взял Эйвери-холл. Ее кружит, бьет о разные берега, все слова, все краски – все сливается в один слепящий поток.
Если бы тебя здесь не было, я бы не сомневалась. Я бы знала, что делать.
Чужой колючий внутренний голос заставляет ее бежать как можно дальше – где не будет никого, кто помешает ей все обдумать и найти правильный выход.
Едкий черный дым Эйвери-холла снова застит ей глаза.
Гестия смотрит на Фабиана неожиданно зло и, отставив чашку на подлокотник, резко встает, сбросив плед.
---
От сверкающих красок у Гестии кружится голова, и она останавливается, упираясь рукой в зеркальную стену – ладонь к ладони со своим двойником. Переводит дыхание, закрыв глаза, справляется с легкой тошнотой, подступившей к горлу. Прислонившись спиной к стене, она сползает вниз, дышит все тише и, наконец, открывает глаза. Впервые она внимательно приглядывается к своему отражению: те же темные, растрепавшиеся от бега волосы, тот же сбившийся воротник рубашки, та же ссадина на колене, та же пыль, осевшая на юбке... Но что-то Гестию настораживает, что-то в собственном отражении кажется ей неправильным, что-то, чего не было никогда...
...У девушки в зеркале холодный взгляд, в нем нет ни любви, ни тепла, ни жизни, только серый тяжелый свинец.
И Гестия вдруг понимает, что конец близок: от центра лабиринта ее отделяет, может быть, один поворот, а может, всего несколько шагов. Зазеркальный двойник распрямляется и встает – Гестия не может отвести от нее, сильной и гордой, но такой бездушной, глаз, ловит ее взгляд, в котором нет ничего, кроме злого огня, которого Гестия никогда не ощущала в себе, и впервые задумывается: когда она дойдет до конца, все, кто когда-то ее любил, забудут о ней, и она забудет свою любовь к ним. Она многое видела в лабиринте, но все это принадлежало ей, было ее воспоминаниями, ее мечтами, ее страхами. Если она потеряет всех, ради кого раньше жила, отдаст память о них лабиринту, что останется у нее? Захочется ли ей так же заботиться о них?
Девушка в зеркале усмехается краешком рта – криво, без тепла.
У Гестии холодеют руки.
- I changed my mind. Bring me back. Now!
«I can't. You wanted a cure and I give it to you. I ask for so little. Just let me rule you, and you can have everything that you want».
---
Она быстро уходит, не давая дотронуться до себя, и так же резко останавливается: прикасается к двери, точно натолкнувшись на невидимую преграду, и бессильно оседает на пол. Кусочек янтаря сильнее впивается в ладонь.
---
- You have no power over me!
Гестия кричит в высоту, запрокинув голову, – серебряным дождем рассыпаются зеркальные стены.
---
Подхваченная Фабианом в последний момент, она не поднимает лица и с абсолютно сухими глазами тихо и глухо шепчет:
- Что я делаю?
Чего стоит моя готовность защищать, если я сама готова ранить тех, кто рядом? **
[AVA]http://se.uploads.ru/DJ71m.png[/AVA]

[audio]http://pleer.com/tracks/9128052tu0D[/audio]
Рассыпается зеркальный лабиринт – и, кажется, чуть ярче разгорается огонь в камине, пляшет мягким заревом, отгоняя темные тени с хищными крыльями. Белые и алые розы робко, точно зная об участи предшественниц, распускаются на месте тех, что были когда-то растоптаны ослепленным злым колдовством Каем.
Осколки-песчинки легко проникают в глаза и сердце – кому есть дело до секундной боли? – и бед от них намного больше, чем от крупных, тех, что могли бы стать стеклом в очках или оказаться вставленными в оконную раму; они искажают все, чего коснется взгляд и мысль. Они коварнее своих собратьев, и с ними не так просто бороться – не выбросишь, не разобьешь.
Сказочный Кай легко уходит вместе с Гердой; едва освободившийся от чар и уже совсем прежний, он держит долгую дорогу к дому вместе с подругой. Но в действительности все происходит не так. Осколки всегда оставляют за собой осадок, призрачную пыль, которая заставляет еще долго оглядываться и недоверчиво спрашивать себя и, может быть, других:
Правда или ложь?..
Гестия впервые смотрит на пламя в камине с тех пор, как разожгла его; ее чувства, ее разум все еще в смятении.
Я слишком слаба, чтобы уйти, или достаточно сильна, чтобы остаться и принять?
Что есть слабость и что есть сила?
В чем твоя истина, Фабиан? А моя? Во что мне верить? Если дистанция не поможет защитить моих близких, что мне делать? Я не могу смириться с тем, что все они могут оказаться в опасности — я должна сделать для них все, что в моих силах.

Сомнение тонко стелется корочкой льда, не давая забыть о стене, которая могла вырасти сегодняшней ночью; Гестия перешагивает ее призрачный след – возможно, только лишь здесь и сейчас, не навсегда – она не может просто смотреть и слушать, она хочет обнять и сказать «я рядом», как просто это было когда-то, как будто бы этим можно было бы все исправить, и – не может: все еще тлеет мысль «Нельзя, нельзя». Вот только теперь эти слова не единственные, есть и другие – и в них есть другая сила.
Она опускается рядом с Фабианом, оперевшись на одно колено, легко касается его рук и признается себе и ему:
Ты нужен мне.
И вместе с этими словами Гестия впервые за этот разговор дышит свободнее; все, что тяжестью легло ей на сердце, понемногу отступает, слабеет.
Ты нужен мне. Помоги мне понять.
Гестия сжимает его ладонь в своих и прижимается к ней лбом.
«Мы справимся» не уничтожает, не перечеркивает «я справлюсь» — она верит в это сейчас и не противится этому чувству.
- Прости меня. Мне трудно принять многое. Но я постараюсь, – тихо и сипло; она поднимает голову, но ладони его не выпускает. – Но я не смогу не винить себя, если что-то случится.
Разжав руки, Гестия отходит к окну и останавливается вполоборота.
- Против любого из нас могут использовать кого-то, кто дорог. Руквуд не пошел бы на убийство, но продолжал бы изводить Теда, удобнее не уничтожить, а постоянно бить по больному. Невыносимо думать, что кого-то заставляют страдать, чтобы вывести из строя тебя.
В ее словах нет враждебности; печаль, усталость, сомнение, страх... Что угодно, только не враждебность. Горло сводит, и Гестия накрывает его ладонью – у основания, касаясь тонких ключиц.
- И как узнать, где правда, где ложь? Действительно ли женщине и ребенку причиняют боль, чтобы заставить отступить мужчину, который узнал слишком много, или его просто запугивают? Это может свести с ума.
В окно льется мутный белый свет стареющего месяца, и ее лицо оказывается в тени, когда она снова поворачивается к Фабиану.
- Как примирить это знание и любовь, скажи? – Просит Гестия. – Я не знаю.[AVA]http://se.uploads.ru/DJ71m.png[/AVA][STA]we are[/STA]

[mymp3]http://my-files.ru/Download/6907w1/Nicholas Hooper - When Ginny Kissed Harry (OST Harry Potter And The Half-Blood Prince) [pleer.com].mp3|~[/mymp3]

Εστία — значит очаг.
Гестия — хранительница домашнего очага. Она всегда держалась поблизости, не давая ему угаснуть. И любой — человек ли, полубог, бог или существо — мог попросить ее покровительства. У очага не проливали кровь и забывали о мести и ссорах — таково было ее требование, и никто не осмеливался его нарушить. Гестия была внимательной ко всем и заботилась обо всех, кто в ней нуждался.

Но что, если хранить — иногда значит уйти? Что, если заботиться — иногда значит не быть рядом, а выбирать дистанцию?

Я должна сохранить свою семью. Она — мой очаг.
Оказавшись в объятиях, Гестия отвечает тихо: скользит ладонью по его плечу мягко и осторожно, чтобы не нарушить того, что происходит в его душе, хотя ей и хочется ответить с той же силой. Но всегда ли нужна сила, чтобы выразить все, что чувствуешь? Она знает, что Фабиан поймет — она не осталась безответна к его порыву. В Гестии есть тихая нежность и доверие, всю глубину которого она осознает только теперь. Ей щемит сердце и хочется надышаться, прочувствовать всю силу недавно открытого «мы». Фабиан — близкий, близкий друг, и вместе с тем — неизмеримо больше. Он — тоже ее семья. И Гестия признает его право быть на равных: знать не только то, что она сама позволит ему, но и разделить то, что смущает ее душу или ложится тяжелым камнем на сердце.

Однако даже после всего сказанного Гестия все еще сомневается («смиряться с выбором сильных» — ты сам так сказал, так почему же не хочешь мириться с выбором моим? Я не перестану любить, не перестанешь и ты, и все, кого мы знаем, и боли не будет меньше, но если они не будут знать наверняка, куда ударить? Почему ты уверен, что о нас знают так много?), но уже готова рискнуть и бросить вызов своему страху: не отрицать любовь хотя бы для тех, кто нуждается в ней, хотя бы наедине с ними.
Мне страшно посмотреть в лицо своей слабости, принимая ее и живя вместе с ней, а не пытаясь сразить, но я смогу, если ты будешь рядом.

Попытки примириться со своими чувствами Гестии не достаточно; она не даст, пока жива — не даст, сделает все, чтобы ее близким не причинили вреда. Она перебирает в памяти все, что ей известно, защитные и скрывающие заклинания; все, что доступно Ордену и ей, когда в голове вспыхивает яркой звездой одно-единственное слово, древнее, мощное:
- Фиделиус, Фабиан, заклятие Доверия.
Гестия смотрит на него с решимостью и надеждой.
- Ты станешь Хранителем?
Я отдаю себе отчет, я знаю, о чем тебя прошу. Да и кого еще я могла бы об этом попросить? Кому еще я была бы готова довериться настолько?[AVA]http://se.uploads.ru/DJ71m.png[/AVA]