Добро пожаловать в капкан.

Происходило что-то.
Питер вынырнул из сонного тумана резко, как будто некто очень сильный опрокинул кровать вместе с ним, или как если бы его позвали по имени прямо на ухо. Впрочем, почти так и было. Он лежал на диване в доме Поттеров – Джеймса Поттера и Лили Эванс, если быть совсем точным, просто в его сознании эти двое давно и прочно слились в одно единофамильное целое. Кто-то совсем недавно звал его по имени. И что-то происходило.
Странное приветствие Лили, как если бы не было давно? недавно? их разговора в кафе, сразу же, продолжая череду нелепостей, Джеймс кидает Питеру что-то маленькое и теплое. Еще не отойдя от тяжелого, болезненного сна, Пит не успел среагировать, даже протянуть руку, но камешек камешек? откуда он? угодил прямиком Петтигрю на колени. Парень чувствовал себя, словно начал смотреть остросюжетный фильм примерно с середины: вроде бы все реплики понятны, действия просты, но… Какого черта происходит?!
Вдруг он спохватывается, что жжение Метки уже не так сильно ощущается, и смотрит на руку – там задран рукав, клеймо выставлено всем на обозрение. Вот дерьмо! От мысленной ругани не стало легче, ведь Питер же знал, на что идет, знал, как все это будет воспринято, и что рано или поздно придется показать. Только почему все, что произносит Джей, разнится с той картиной, которая невольно раз за разом рисовалась у Питера в голове? Все идет не так, как должно.
Лили… Она транспортировала его сюда, судя по всему. И наверняка успела все рассказать Поттеру, а тот видел Метку. Две реплики, всего две, но от них юношу бросило в холодный пот. Прости, что не смог сделать это достойно. Я ведь всегда все сваливал на тебя, – это к девушке, и извини, Хвост, мы тут немного… увлеклись. Как ты, живой? Бледноват как-то – определенно к нему, беглому предателю. Чем, чем, черт вас дери, увлеклись? Что я успел проспать? Чьи еще жизни разрушатся по моей вине на моих же глазах? Почему ты зовешь меня «друг», все еще? В последнюю нашу встречу… Неужели ты не помнишь, Джеймс? Не может быть, чтобы сейчас, когда я готов заплатить сполна, ты не предъявил счет – первый из череды множества. И что ты не смог сделать достойно? Мерлин, кто объяснит, что здесь творится?
Питер сделал попытку принять горизонтальное положение и, как ни странно, достиг определенных успехов. Хотел было раскатать рукав рубашки, но к чему уж теперь… Жжение не пропадало, самочувствие не улучшалось, но и не ухудшалось. Стараясь не думать о том, что ему сулит неявка на сборище Упивающихся, парень медленно начал, будто пробуя голос на прочность:
– Лили, спасибо, – обращаясь к девушке, отчего-то стоящей в самых дверях, он крепко сжимал в ладони камешек. Будет время вернуться к этой загадке. – Не знаю, что именно ты применила, но мне лучше, чем было… на улице. Только проклятая слабость. – Питер говорил совершенную правду. Ему отчаянно хотелось встать, чтобы не выглядеть так по-дурацки жалко перед этими двоими, но не было сил. Был еще и порыв подойти к Лилиан, чтобы взглянуть ей прямо в глаза – должно же что-то помочь осознать, почему пространство искривилось здесь и сейчас – но, видимо, на сегодня запасные жизни Хвоста кончились. Смог только привстать и оказаться ближе к Джеймсу – тот сидел на диване. В воздухе явно витало напряжение, горечь, отзвучавшее важное, то, что Пит проспал. И эти странные слова. Живой ли я. Ну конечно, сейчас пойду буги-вуги плясать.
– Ты… – Гриффиндорец не нашел в себе сил обратиться к другу по имени. По крайней мере, сразу. – Все знаешь, да? Лили успела рассказать, – в словах больше утверждения, чем вопроса, скорее попытка потянуть время. Сколько можно медлить, трусливая ты задница! Внушение помогло, а может, камень в руке прибавил сил. – Вы все в опасности, какая разница, как я себя чувствую! – Голос окреп, звук вырос, – и что у вас произошло? Главное вырвалось само собой. Пита не беспокоила собственная судьба, когда на его глазах пошатывались на неустойчивых тонких ногах незыблемые прежде устои. – Понимаю, что радости мой визит доставляет мало, но не поэтому же у вас такой вид. Впрочем… Что я. Не в свое дело и не о том, – усмехнулся и не договорил: пришло понимание. Сразу заныло сердце и еще, кажется, где-то районе затылка. Потрясающее умение ломать все и сразу.
Юноша опустил глаза и разжал кулак. На ладони тускло поблескивал маленький камень, словно сделанный из янтаря.
[AVA]http://s5.uploads.ru/qjE4f.jpg[/AVA]

…Сломается хрупко бессильная сталь.

Джеймс машинально взлохматил волосы на затылке. Он чудовищно устал за последний месяц, день, минуту. Слишком велико было искушение просто бросить все и малодушно убежать. Но он не смел. Набегался уже на долгое время вперед.

– Да ничего не сказала толком, – вздохнул он, – татуировку вижу, что ты не предатель – слышал, что сам пришел и без палочки – тоже. И что он все знает. А как это получилось все, я не понял.

Пауза. Джеймс судорожно ищет подходящие слова. Он не уверен, что таковые вообще существуют, ситуация со всех сторон вышла неудобная, нелепая, липкая и горькая. Как растаявший прошлогодний шоколад.

– Вы все в опасности, какая разница, как я себя чувствую!
– Мы в опасности, Питер. Мы своих не бросаем. Вот и вся разница, – ответил спокойно, кивнув на камешек, – смотри, что нашел на днях. Помнишь?

«Помнишь, как мы были детьми, Питер? Как играли в сказку, как жили чертовой сказкой и смехом. Ели сладкое и не заботились ни о чем, кроме захватывающих приключений. Помнишь, Питер, как мы праздновали Рождество? Не только то самое, а вообще.  В Хогвартсе и с ребятами. Как опасно было в полнолуния, как мы ввязывались в драки и передряги, списывали домашку? Как любая мелочь была важнее войны. Потому что война была всего лишь словом из пяти букв, поводом бахвалиться: „вот вырасту – стану аврором!“. Все было понарошку. И, знаешь, это было куда более настоящим, чем вся происходящая дрянь. Что случилось с  нами, Питер?»

– Не в свое дело и не о том, – бьет фраза по ушам,  и Джей завидует Сириусу. Тот может обернуться собакой и повыть на луну, когда совсем прижмет. Он не ответил; что он мог сказать? Пообещать рассказать на досуге, как он дошел до жизни такой? Пуститься в объяснения прямо сейчас? Чушь.

Звук бьющегося стекла вырвался из соседней комнаты. Осколки впились в нервы, разрезая на лету пару натянутых до предела струнок. Джеймс закрыл глаза, перевел дыхание. Лили больше не его девушка. Это больше не его дело.

– Как тебя угораздило, Хвостик? – тихо-тихо, почти что скорбно сорвалось с языка. Хвостик. Его так всегда называла Эммилин Вэнс, вот, кажется, и прилипло, хотя в девятнадцать так называть друга не очень солидно, ведь правда? Вот только уже нет никакого дела, что подобает, а что – не очень, когда не потух еще огонек комнатной драмы.

– Нет, не надо. Не говори. Думаю, не очень-то это просто. Рассказать. Лучше когда придет Дамблдор, чтобы лишний раз не… Ну, – сбился и не закончил фразу.

Стараться не стану – ничем не наполнит
Пустая молитва пустые глаза.

Словами можно колоть и резать. Слова Лили оставляют очередную отметину на нем, но он не возражает: заслужил. Делает вид, как будто не трогают даже. Ну, увлеклись. Подумаешь, что здесь такого. Он не удивился бы, даже получив пощечину; впрочем, взгляд был красноречивее всякого тактильного контакта. Лили впервые смотрела на него, как на сломанную вещь.

А ты уходи, и чем дальше – тем лучше.
Нет права тебе оглянуться назад.

«Вот и все», – подумалось отрешенно. Давно он ждал, когда сможет сказать себе это, но не мог решиться. Теперь он чувствовал себя трусом и предателем, на душе было гадко и тяжело, как будто какая-то блудная кошка сочла его внутренности самой подходящей в мире когтеточкой.

И ты не следи, как, цепляясь за тучи,
Дорогой небес поднимается ад.

– Я тебя не прощу, – спокойный и низкий голос стирает черту, которую уже успел нарисовать мозг. О нет, это еще не конец. Пройдет еще много времени, прежде чем история эта окончится. Прежде, чем рыжая девушка отпустит его из своей головы.

«Но это уже не мои проблемы», – твердо сказал себе Джеймс, пытаясь поверить в эту мысль. Уходя уходи, и нечего играть в благородство. Если он кинется утешать и ползать в ногах, то ничего не добьется. Лучше всего забыть и оставить ее в покое. Попробуй Джеймс и Лили остаться друзьями, это породило бы недосказанность. Пусть лучше ненавидит, чем… что-нибудь еще. Он больше не хотел давать ложных надежд.

Кивнул в ответ на фразу о долге. Для Джеймса это прозвучало высокопарно и жертвенно, как одолжение – подачка нищему. Он сам во всем виноват.

– Спасибо. Это прозвучит странно, но… Кто-нибудь будет чай? Нет смысла что-то предпринимать, пока не придет Дамблдор. И остальных ворошить – тоже, потому что… Ну, вы знаете. Его нужно просто чуть-чуть подождать.

В доме Поттеров всегда был чай самых разных сортов. Джеймс разделял его для себя, и каждый сорт предназначался для чего-нибудь своего, особенного. Были и те, что еще не распределены; он часто покупал что-нибудь новенькое. В этот раз, он знал, придется взять новый. Ведь совершенно невозможно пить один и тот же чай за дружеской посиделкой и, скажем, после ссор. И не дай Мерлин ему выдастся когда-нибудь заваривать из этой пачки еще раз.

[AVA]http://s3.uploads.ru/luTNn.jpg[/AVA]

Отредактировано James Potter (24-12-2013 12:12:55)

Цепко сжал пальцы на камешке, упавшем в ладонь. Он был холодным, и от этого что-то выморозило внутри, как будто дементры толпой напали. И Джеймс, если честно, предпочел бы дементров. Тогда бы они втроем стали спиной к спине, выпустили патронусов и забыли о  ссорах, потому что не забыть значило бы умереть.

– Их было два, – словно не слыша Питера, сказал он ровно, – этот уже спас меня сегодня. Видимо, в одном маловато магии для двоих.

Без злости и напряжения, но и без улыбки. Смотрит прямо и как-то странно – не разглядеть, что тенью стоит за зеленовато-карим взглядом, да и владелец его не знает. Не хочет знать и думать, говорить не хочет, разбить бы только что-нибудь, как только что Лили, сжечь сарай чей-нибудь и хорошенько подраться.

«Заслужил, – бьется в голове пульсом, – заслужил. Заслужил. Заслужил…»
Четыре удара в виски – как мантра. Как будто скажет последний раз про себя, и все сразу станет понятно и просто, пусть и горько, но зато без лишних запутанных узлами нитей.

«Да ничерта!» – взрывается красной вспышкой внутри. Сохатый не умеет долго терпеть и быть виноватым.

– Зачем ты рассказываешь, как Лили слушала тебя, для сравнения? А я что, сказал «заткнись, Пожиратель» или кинулся на тебя с кулаками? Нет? Я знаю в чем дело, Питер, – голос горько срывается, – но только представь себе на минуту, как приходишь в наш дом, а я женат на девушке, которая мне не нужна, и нянчусь с ребенком, которого я не хотел! Напиваюсь в хлам по выходным и к метле прикасаюсь чаще, чем к жене. Что бы ты сказал мне, Хвост, увидев все это? «Как здорово, что ты тогда не разбил ей сердце»? Если бы я мог, я бы заставил себя полюбить заново, но я не умею, ни один чертов_гребаный_придурок не умеет по заказу любить и не любить!

Говорит быстро и звонко, громко, и все-таки не кричит. Кричала за всех вместе безмолвная Лили; Джеймс говорил, чтобы не слышать ее, не слышать себя – но, может быть, кто-то услышит его?

– О, секундочку: по твоему сценарию, ты этого уже не увидишь. Ты будешь прислуживать красноглазому выродку, правда, Питер? Тебя ведь уже не спасти, это ты хочешь сказать? Опустить лапки, поджать хвостик и сдаться. Я же все сломал, все уже по-другому, теперь бороться не за кого и не за что, а все потому, что Поттер и Эванс разошлись! В мире беды ведь нет страшнее, и войны тоже нет, у нас самая главная проблема – кто кого обидел, правда?

Дышит тяжело, задыхается от злости на себя и на всех. В горле свербит тугой ком, а руки по-прежнему в кулаки сжаты. Не потому, что хочется ударить кого-то, а чтобы не выдать себе пощечину, за руку не ущипнуть: все ведь поймут тогда, как он слаб, как судорожно молит безымянную силу над головой, чтобы все оказалось сном. Не хочется до последнего терять дорогие сердцу ошметки того, что было синонимом безопасности.

– К черту все твои сценарии, я жить хочу, а не в пьесе имени Питера по ролям играть. Думайте обо мне, как нравится, только когда себя жалеть перестанете, зовите.
…Обернулся в дверях, совсем тихо закончив:
– И  если вся дружба нашей компании держалась на том, что очарик встречался с рыжей… то дерьмовая у нас была дружба.

Вышел из комнаты, отправившись заваривать обещанный чай с чем-нибудь покрепче. Что накипело, то и сказал, без умолчаний и приукрас. Хотят заживо себя хоронить в своем горе – пусть, а он еще повоюет и поживет. Чайник на плитку поставил, огонь посильнее зажег, торопя процесс. Трясутся немного пальцы, и он включает холодную воду, нарочито долго держит руки под струей, надеясь, что это поможет хоть ненадолго. Шкаф открывает привычным движением, в сторону отправив хитрый крючок.

Этот крючок всегда Патрика раздражал, а маленький Джеймс как услышал, что его оторвать хотят, в истерике начал биться; отвоевал. Пусть потертый и неказистый, пусть дверцу открыть мешает, зато свой и родной, и капельку даже волшебный. Ржавый крючок впивается в палец, и Джеймс отстранено наблюдает за тем, как на подушечке собирается неохотно кровь.

Плечами пожимает едва заметно, как будто с невидимым собеседником говорит, пройдет, мол, пустяк, и тянется к жестяной коробочке. Рука замирает; Поттер чуть щурится, как будто идея пришла, и оставляет в покое еще не тронутый чай.

Апельсиновый. Горчит чуть-чуть… Эти пакетики он в прошлый раз брал, когда вечер хогвартских воспоминаний устроили. Джей тогда еще подумал, что прошлое прошлым, но настоящее лучше, потому что они все вместе и идут дальше, взявшись за руки. Как случится теперь, он не знал. Оставил решение на их совести одной маленькой формулировкой: «если… то была».
Бродяга приносил когда-то хороший ром. Самое время.

Детство давно разбилось. Только дети так и не выросли.
[AVA]http://s3.uploads.ru/luTNn.jpg[/AVA]

Отредактировано James Potter (26-12-2013 13:08:06)

[AVA]http://s7.uploads.ru/vnMBr.jpg[/AVA]Как сохранить спокойствие, когда мир вокруг начинается рушиться?

- Директор, с нами Питер Петтигрю. У него Метка... - серебристая лань говорила взволнованным и ясным голосом Лили Эванс, который звучал с легким эхо, как в горах. - Темный Лорд знает про Орден Феникса и тех, кто в него входит. Мы в доме Джеймса. Пожалуйста, приходите как можно скорее.
Дамблдор выслушал послание, покойно опустив руки, и затем чуть заметно кивнул, показывая, что услышал и понял. Изящное, как снежинка, животное переступило на тонких копытцах и сигануло в раскрытое окно. Некоторое время директор стоял неподвижно, устремив взор на гладь озера, отражавшую сумеречный купол неба.

Сколько у нас времени? Много? Мало? Истекло еще вчера? Все ли живы?

Сухие старческие пальцы перевернули и подбросили на ладони золотую монетку. Затем направили на нее палочку и под пристальным взглядом на ее поверхности проступили слова "Всем: немедленный сбор в Хогвартсе с детьми и близкими. Боевая готовность". Сложные чары исключили из списка получателей Джеймса, Лили и Питера - к ним он отправится лично. Тихие и короткие распоряжения эльфам, обязанным встретить и устроить в Хогвартсе всех прибывших.

Как долго он знал про нас и почему до сих пор не совершил нападения?

На этот вопрос еще предстояло найти ответ. Так или иначе, теперь уж медлить было преступлением, а надежнее стен Хогвартса защиты Ордену не найти. Дамблдор сделал шаг по направлению к окну и трансгрессировал.

Улица, ведущая к дому Поттеров, встретила его холодным встречным ветром и сгущающейся темнотой. Ярко и слишком призывно для этого неспокойного времени светились несколько окон. Директор на ходу накладывал защитные чары на местность, как вдруг волна неконтролируемой магии окатила его и сковала немотой горло. Дамблдор замер, коснувшись пальцами шеи, а затем быстрым шагом направился ко входу.

Все происходит слишком быстро и слишком эмоционально.

Нельзя было допустить, чтобы члены Ордена навредили от спешки и избытка чувств себе или окружающим. Директор ступил за порог дома Поттеров и запечатал за собой дверь заклинанием. Квадрат света из гостиной ложился на пол в прихожей. На диване лежала Лили Эванс, рядом с обеспокоенными лицами стояли Джеймс и Питер. Любой из них мог быть причиной выброса стихийной магии, но все-таки Патронус отправила Лили, а значит она была не ранена и в сознании совсем недавно. А теперь выглядела совершенно обессиленной, что означает... Директор склонился над девушкой, взяв ее прохладную ладонь в свои руки. Закрыл глаза, ощущая, как магия все еще волнуется в ее теле.
Тише, тише... Ты можешь больше ни о чем не беспокоиться, Лили. Дай мне принять весь груз твоих забот на себя. Ты кричала - я услышал, я все понял. Ты под защитой.
Слова лились из самого сердца Альбуса, звуча помимо слов в каждом его жесте, в отечески теплом взгляде, устремленном на Лили. Немота постепенно отпускала горло старика, он медленно взглянул на стоявших напротив него молодых людей. Сейчас вновь зазвучат слова, и они снова будут ранить слух и сердце отважной девушки. Этого нельзя было допускать.
Дамблдор невесомо коснулся мягких волос Лили и мысленно молвил:
Morfeus.
Ее дыхание постепенно стало глубже и спокойнее. Альбус бережно укрыл ее пледом и спокойно произнес:
- Джеймс, я бы хотел поговорить с Питером наедине. Мы можем воспользоваться твоей кухней?

Кухонные беседы, вы традиционно мирны и уютны. Быть может, сегодня вы смягчите все те тяжелые слова, которые прозвучат совсем скоро?..

Отредактировано Game Master (08-01-2014 22:29:22)

Как жить дальше, когда все разрушено, Питер не знал. Когда собираешь последние силы, чтобы высказать все верное, правильное и горячее, что только есть на сердце; когда впервые, возможно, в своей жизни абсолютно завладел вниманием человека, и так важно, чтобы тебя поняли, выслушали, посмотрели на картину мира твоими глазами… Когда фразы, толкаясь и наскакивая одна на другую, рвутся наружу, но на пике громкости, на излете смысла натыкаются на каменную стену, разбиваясь вдребезги… Как? Зачем? В чем суть?
Питер слушал то, что говорил Джеймс. Это было верно и неверно, правильно и совершенно невозможно одновременно. Это перечеркивало всю кажущуюся правоту Пита, больно било суровой металлической истиной в неприкрытую грудь. Он перегнул палку, сказал много глупостей, наверное. Но раз в жизни… Став предателем, пытаешься хоть что-то выправить.
Но тщетно.
И кто сказал, что это нужно?..
Пока Поттер высказывался в своей обычной манере, Хвост даже и не пробовал вклиниваться. Не получится, парень ничего не услышит, ни к чему тратить на это силы. Последнее дыхание ушло на монолог. К тому же, Джеймс был тысячу раз прав, и только с одним Питер по-прежнему смел не согласиться. Лили. Дело не в обидах. Просто что-то должно быть незыблемо, а я ломаю это. И, не в силах превозмочь боль, виню тебя. Перекладываю ответственность, я же привык так делать – мысленно.
А потом, припечатанный «дерьмовой дружбой» к дивану, Питер окончательно сник, поджав свой метафорический хвост, не смея поднять глаз на оставшуюся с ним в комнате девушку. Пьеса имени Питера Петтигрю потерпела крах, даже не доживя до премьеры на большой сцене. Освистанный и забросанный гнилыми помидорами главный герой окончил карьеру горохового шута. С ним остались Метка на руке и несколько простых человеческих слов. «Я все равно останусь, куда я… Спасибо тебе».
Впрочем, и это тотчас растаяло.
Поняв, что происходит нечто страшное, юноша резко поднял голову, ища глазами Лили Эванс. Горло сжалось, доступ к кислороду был перекрыт всего на пару мгновений, но, как ни странно, именно это подстегнуло Питера вскочить и броситься к Лили. Успеть. Ему удалось не дать подруге упасть на пол, но долго поддерживать ее ставшее невероятно тяжелым тело, или только так казалось из-за собственной треклятой слабости, не удалось бы – не подоспей Джеймс с кухни очень вовремя. Объединенные усилия дали результат в виде выглядевшей не очень живой и здоровой Лили Эванс, покоившейся на диване; даже привычно-рыжие волосы не радовали взгляд, обрамляя бледное лицо.
У юношей не было времени думать о том, что же случилось, отчего они лишились голоса, да и обсудить эту проблему они не могли. Хватило переглядываний, не удовлетворивших обоих. Совершенно беспомощный Питер только смотрел на своих друзей поочередно, когда произошло явление следующее – куда более ожидаемое, чем все, что было до этого.
Теперь гриффиндорцу показалось, что время побежало быстрее. Вот Альбус Дамблдор входит в дом, а через мгновение он уже неведомым волшебным путем вернул пребывающей без сознания Лили нормальный цвет лица, а также голоса им всем. Чем не замедлил воспользоваться Джеймс, в очередной раз удивив Питера до дрожи в коленях. Еще недавно, казалось, готовый взорваться от несправедливых, по его мнению, слов, сейчас Сохатый буквально возводил защитную преграду из торопливых, но очень важных для Петтигрю фраз. Из-за спины директора школы молодой человек смотрел на вмиг повзрослевшего вихрастого Поттера… Благодарил судьбу за друзей. За шанс.
Однако дело не терпело промедлений, и Питер был готов к разговору. Он отчаянно боялся посмотреть в глаза мужчине, который будет решать его судьбу, возможно, осуждать. Страшился выражения, которое непременно появится на лице Дамблдора, когда тот узнает все. Да и просто – боялся, гораздо сильнее, чем при встрече с Волдемортом. Тогда парню была безразлична жизнь, он не знал, как повернется будущее. Не слышал взволнованного голоса Джеймса, после которого почувствовал себя готовым хоть сейчас – на осуждение и порицание. Потому что главное у него было.
Проследовав за Дмаблдором, которому пока не сказал ни слова, на кухню (проходя мимо Джеймса, Питер умудрился похлопать друга по плечу), юноша неловко пристроился на стуле в углу.
– Профессор?.. – Нелепое школьное обращение, привычка въелась, как запах противного одеколона, в самое нутро. Не в силах сказать что-то более, Питер Петтигрю ждал. Приказа, просьбы. Слова, хлесткого, словно пощечина, или для начала вкрадчивого. Все равно.
[AVA]http://s5.uploads.ru/qjE4f.jpg[/AVA]

Просто нечего нам больше терять,
Все нам вспомнится на Страшном суде.

Чай горчил. Или просто это произносимые на кухне слова делали напиток таким неприятным на вкус.
Вы будете честны? Скажите еще, что все понимаете, давайте. Так мило с вашей стороны…
Питер думал свои злые и остро-обидные мысли, распаляя сам себя. Понимая, что Дамблдор действительно видит больше, чем обычные маги, вероятно, даже может прочесть его как открытую книгу, парень предпочитал не говорить вслух лишнего. Если глава Ордена захочет – увидит все сам. К тому же не высказываться было гораздо проще, чем донести обуревавшие чувства, глядя в глаза. Сидеть, слушать и молчать, пока не будет договорено последнее слово из тех, что Дамблдор сочтет нужным ему сказать.
Чай по-прежнему горчил, но Пит продолжал помаленьку отпивать из кружки. Глоток за глотком приближали его ко дну, и не только посуды. Оттягивая момент, когда не останется возможности больше молчать, Петтигрю одновременно продлевал пытку водой – кипяченой и смешанной с заваркой.
А что конкретно сказала Лили? Та, которая решила сегодня не отпустить меня, какое послание ты отправила Альбусу Дамблдору?
Питер выпрямился на своем стуле, внимая речи мага. Какое-то время он уже не чувствовал жжения Метки, и это пугало. Юноша точно знал, что отметина никуда не делась. В отличие от фениксовской монетки – ее при желании можно было выкинуть – метод Волдеморта отличался грубой демонстрацией силы пополам с гениальностью решения. В самом деле, способов расстаться с магической татуировкой Питер не знал, даже если они существовали. Он и не задумывался об этом. Только колючая тревога о том, что случится с каждым из его коллег и друзей, росла внутри.
Как часто вы смотрите правде в глаза, профессор? И что вы видите там – в глазах вашей личной правды? Боюсь, я не хочу этого знать.
Директор Хогвартса будто отрешился от места, где находился, и от человека, с которым вел беседу. Задал два вопроса буднично, как о погоде осведомился. А у Питера все внутренности раскаленным жгутом свернулись, «склубочились», как сказала бы Лили Эванс. Он встрепенулся, разжав кулак левой руки, все это время беспокойно постукивавший по колену.
Наказание? И чай вдруг перестал горчить, оказавшись обычным, с привкусом цитруса, напитком. Странное дело, но, кажется, начиналось именно то, чего анимаг и ждал от этого возвращения блудного попугая, устроенного из повинной встречи. Все кругом казалось искусственным, ненастоящим, словно картонным – пока Джеймс и Лили ругались, пока сам Пит очухивался и пытался понять, что же происходит, пока случился всплеск магии… До последних слов мужчины юноше все чудилось, что он спит. Может, так и бывает. Мы видим сны, хорошие или кошмарные, пока укол реальности не разбудит нас.
Осушив последним глотком кружку до дна, Питер, стараясь сохранять ровные интонации, ответил Дамблдору:
– Я даже смотреть на них спокойно не могу. Не могу поверить в то, что меня так легко простили. Ведь это ничем не заслужено. Нет, наверное, я не сомневаюсь в искренности слов Джеймса, тем более Лили, но сейчас речь идет уже о безопасности огромного числа людей, которых я поставил под удар, ведь так? – На одном дыхании, не перерываясь. Пока послевкусие приготовленного Сохатым чая ощущается во рту. – Я и сам себе противен, что говорить о других, не друзьях и даже не приятелях мне. Что подумают все эти люди, узнав обо всем, узнав, как просто сошло мне с рук… Предательство. Да и, в общем, не о них речь. Я не могу позволить себе жить дальше безнаказанно. Я не знаю, как быть дальше, но, может быть, вы знаете. – На мгновение отпустив себя, Питер глянул на Дамблдора. Все то же спокойствие.
И хорошо. Куда страшнее было бы, выйди он из себя.
– Мне нужно наказание. Сомневаюсь, что самопрощение придет после этого, но все лучше, чем жить в вакууме и никчемности.
И не было больше даже чая, что подсластил бы слова Питера.
[AVA]http://s5.uploads.ru/qjE4f.jpg[/AVA]

Удивите меня, профессор.
Питер хотел закрыть глаза, слушая, и не смог. Взгляд Дамблдора, его речь не отпускали. Так и сидел, избрав собеседника точкой отсчета. Прислушивался к тому, как и чем отзываются слова Альбуса Дамблдора у него внутри.
Старик угадывал Питера, с легкостью читал все реакции и их отсутствие. Питу было стыдно предстать таким слабым, жалким человеком перед главой Ордена. Странно, парень не испытывал неловкости или смущения в присутствии Лили и Джеймса, скорее, в те моменты некое внутреннее любопытство – а как они воспримут? – двигало им. Стоит учесть и влияние Метки, вызвавшее слабость. А теперь вот… Непрошеный стыд насмешливым гостем расположился в гостях у Петтигрю.
Ведь самое страшное было то, что Дамблдор говорил все абсолютно верно. Куда меня приведет эта дорога? Она так извилиста и сложна. А чего я ждал? Признаваться себе, что ждал – изгнания, не стоило. Признавать очевидное Питер не любил, и считал пустой тратой времени. Но еще страшнее стало то, что он сам выпросил себе меру наказания. Возможно, тайно мечтая услышать именно те слова, которые облегчили бы ему душу, о чем не преминул упомянуть Дамблдор.
«Ты не достоин находиться рядом с нормальными людьми. Ты опозорен».
«Ты предал всех, и друзей своих в первую очередь. Из-за тебя мы в смертельной опасности».
«Ты жалкое ничтожество, Питер. Никчемный, отвратительный человек с несмываемым клеймом. Мы забудем о тебе навсегда».
Неужели я это хотел услышать?!
Юноша попытался представить свою жизнь после такого вердикта, и не смог. Да, и сейчас-то он с трудом понимал, что будет в следующий час, настолько события последнего дня завертели Питера в круговерти изменений, но наказание в виде пересиливания себя находили отклик в его душе. Противоречивый отклик, беззвучный крик протеста, но неимоверным усилием воли Пит заставил себя поверить – Дамблдор прав. Он мудрее, опытнее, сильнее, в конце концов. Я напросился сам.
– Я все понял, профессор. Я согласен с вами, и сделаю все, что потребуется. – Будто нужно ему мое еле слышное согласие… Я не имею права на бездействие, как он сказал. Слабая воля принадлежит другим, которые будут презирать меня. Ну и что.
Лишь только окончание речи оказалось сильнодействующим лекарством. Проявив эмоции, волшебник в очках-половинках стал как будто ближе к Питеру. Если юноше не померещились слезы Дамблдора, явление, несомненно, из ряда вон, это значило, что не все потеряно еще и в жизни Петтигрю. Возможно, не все потеряно.
– Я сам предал когда-то.
Что-то страшное и тяжелое стояло за этой простой фразой. История, похороненная во временах, но не в памяти ее свидетеля и, возможно, виновника. Парень задержал дыхание, стиснув руки. Он не мог спрашивать, и не хотел знать. Существует ли мера сравнения для трагедий, личных, выстраданных, за которые и прощения-то не у кого уже просить, а сам себе облегчить муки не в состоянии? Если даже да, Питер не взялся бы сравнивать.
Слишком колко ему было.
Питер сомневался в наличии у себя чистой и крепкой души, но проглотил и это. Пустота и облегчение непостижимым образом одновременно наполняли его. Он мог бы спросить еще, как быть, когда Метка раз за разом начнет требовательно жечь, призывая к ее создателю, ввергая Пита в пучину паники и физической слабости, но и это посчитал лишним. Его проблемы, справится, а если нет, вывернется наизнанку, но найдет способ жить с этим.
Оставалось еще одно. Наверное, совсем скоро все снова завертится в стремительности событий, и только сейчас у него есть шанс. Пока они находятся в кажущемся спокойствии дома Поттеров.
– И еще. Я могу переговорить с Джеймсом, пока… все не началось?
[AVA]http://s5.uploads.ru/qjE4f.jpg[/AVA]