Люди-люди-люди. Оооч-чень много людей. И каждый чем-то своим пахнет, да не одним чем-то. Надушатся, набрызгаются, намажутся, поедят, выпьют, вспотеют, брр! А потом еще зовут свиней нечистоплотными тварями. Да вы когда-нибудь себя в середине дня нюхали? Лучше и не пытайтесь!
Голод гнал вперед, притупляя инстинкт самосохранения, сводя его к нулевой отметке. Что человеку покажется легким бурчанием в животе, крысе будет зверским, обессиливающим оголоданием. С другой стороны, количество еды, необходимое для насыщения, прямо пропорционально габаритам животного, то же самое и с питьем. В общем, хорошо быть существом малых размеров с длинным хвостом, что и говорить!
Зверек ждал, пока кухню покинут двуногие, по непонятной причине считающие себя венцом творения природы. Хвост, в миру зовущийся вообще-то Питером Петтигрю, облюбовал именно этот ресторан около недели назад. Именно тогда, пребывая в обычном своем облике, он начал чувствовать смутную, неясного происхождения тревогу, даже страх. Может, читай он газеты или работай в прежнем режиме, причины стали бы куда яснее, а само чувство более рациональным и, следовательно, менее пугающим. Однако обстоятельства складывались так, что Питер самостоятельно справлялся с происходящим доступными ему, весьма необычными способами.
Пробраться на задний двор, а затем и на кухню уютного кафе оказалось очень просто. Если ты не человек-неудачник, а серый крыс, перед тобой открываются многие закрытее раньше двери и возможности. Хоть рекламную компанию проводи… «Летайте самолетами Аэрофлота», то есть «Становитесь анимагами, так проще», конечно.
Крысеныш наведывался сюда каждый день, иногда неоднократно, и до сих пор ему удачно удавалось избегать столкновений с шеф-поваром, толстячком в смешном белом колпаке. Впрочем, «белым» цвет всего одеяния можно было назвать только с натяжкой, ткань прочно заляпалась брызгами разных вкусностей и, на взгляд (и нюх) Хвоста, пахла не менее аппетитно, чем блюда, готовящиеся на плитах и в духовках. Только жеванию ткани он предпочитал, конечно, поедание настоящих блюд. Там кусочек, сям щепотку, здесь глоточек – никто и не заметит, что к приготовленному присоседился лишний рот.
А еще в меню заведения было представлено такое разнообразие алкоголя, что крысеныш, в человечьем виде высокоградусные напитки употребляющий постольку-поскольку, нынче пристрастился к не очень крепким, но терпким, типа красного винища, пунктам раздела аперитивов. Губит людей не пиво, губит людей вино, если перефразировать. Но кто ж знал, что крысы так быстро пьянеют?
Сегодня с самого утра все шло наперекосяк. Голод преследовал, кажется, даже во сне, настроение помахало ручкой, уносясь к тем счастливым людям, которые жили без магических татуировок на руках, но и без анимагической формы, Питер поймал себя на мысли, что быть крысой куда уютнее и приятнее, чем человеком, тщательно обходя стороной тот настораживающий факт, что так не просто легче, а еще безопаснее, удобнее, и… И слишком много времени ты проводишь не как человек, – безразлично подсказал внутренний голос. Если бы Питер его слушал, остался бы голодным и с сосущей пустотой внутри. Поэтому привычно обратился Хвостом, даже не взглянув на себя в зеркало – увиденное однозначно не понравилось бы ему.
Что это? Чем порадует сегодня славный повар? Овощи, мясо, чую-чую подливку, вкусную, густую, теплую. А где же вино для усиления аппетита, что за непорядок?
Крыс рыскал в шкафу, попеременно задевая хвостом то емкость с мукой, то пару-другую приправ, рассыпая это все, оставляя за собой след из перемешанных сыпучих ингредиентов. Спрыгивая на разделочный стол, он вдобавок ко всему весьма ловко скинул на пол чашку с бульоном, та шумно и звонко покатилась, красочно разливая содержимое, заляпывающее все кругом.
Что ж творится! Носик мелко подрагивал, хвостище дрожал, но чувство голода брало верх над всеми инстинктами, в том числе над осторожностью, и крыс шустрее обычного накинулся на еду, посланную голодающим детям, то есть посетителям, конечно, заботливым поваром. Какое-то время челюсти просто перемалывали куски, нос зарывался в аппетитное варево, отвлекаясь только на мини-глотки полюбившегося вина. При желании Хвост мог бы даже искупаться в напитке, благо емкость и собственные размеры позволяли; правду сказать, один раз он и проделал этот фокус, только шерсть потом очень быстро высохла и свалялась неаккуратными бурыми комками, делая его похожим на больную крысу. Плевать на внешний вид, но это было еще и противно-липко, ко всему.
– Что это такое?! Крыыыса! Крыысааа! А я-то думаю, кто еду-то ворует!!!
Упс.
Осоловевший зверек икнул от неожиданности, и собирался было сказать, мол, это вовсе и не я, я же человек, где вы крысу здесь увидели, милейший? Естественно, вместо внятной речи у него вырвался противный писк, озливший вернувшегося повара еще больше. Пора было уносить ноги.
Оказалось, что ноги заплетаются.
Оказалось, что от стола до черного выхода оч-чень далеко.
Оказалось еще, что получить мокрой тяжелой тряпкой по дурьей крысиной башке – больно!
Уй-юй-юй…
Выход был только один – в зал, где сидели посетители. Столько людей, что повар наверняка не погонится за наглым грызуном, ну или не сразу и не с грозными криками да метлой в руках. Огретый еще несколько раз, неровными прыжками Хвост достиг-таки вращающихся дверей в парадный зал, и – спокойно, тихо, это не земля вертится, а только двери – вылетел на белый свет. Вроде бы никто не заметил. Не завопил «крыса!», не повскакивал с мест.
Уф.
Врезавшись на полном ходу в ножку стула, тоже, к слову, не самое приятное ощущение, крысенок остановился. На стуле сидела дамочка. На спинке стула висела дамочкина сумка. А за дверями виднелась разъяренная рожа повара, готового предпринять уже хоть что-нибудь. Сложив два и два, крыс оценил свои возможности и забрался в сумочку. На его счастье, та оказалась открытой и висела невысоко. Дамочка даже бровью не повела.
Сидеть тихо. Но как же хочется петь! Что-нибудь проникновенное, чтобы за душу брало… «Враги сожгли родную хату, сгубили всю мою семью…».
Какое все-таки счастье, что крысы не умеют петь.
[AVA]http://s9.uploads.ru/rCLRM.jpg[/AVA]

[AVA]http://s9.uploads.ru/rCLRM.jpg[/AVA]
Лишенный возможности попеть или хотя бы распеться, но зато изрядно выпивший и, как следствие, захмелевший, крыс-Питер почти задремал в сумочке загадочной незнакомки, избранной в невольные спасительницы. Суета с походом владелицы аксессуара на кухню благополучно пролетела мимо его наглого носа, в данный момент обнюхивавшего материю внутренней отделки сумки, процесс проходил, можно сказать, машинально, потому что глаза закрывались, тельце расслабилось, а страх выветрился совершенно, будто и не было всего-то пару минут назад никакой угрозы жизни и здоровью обнаглевшему анимагу.
Даже постоянное гложущее беспокойство, живущее в безымянном уголке сознания, помахало призрачной ручкой, испаряясь в винном дурмане. Вероятно, временно. Хоть какая-то польза от алкоголя, – удовлетворенно погружаясь в блаженное бездумье, сделал вывод Хвост, на удивление еще способный видеть логические связи между событиями. Так бы он и уснул, дергая во сне задними лапками в погоне за белым кроликом с ломтиком сыра в зубах, если бы не…
Вверх-вниз.
Вверх-вниз.
Похоже на качели. Черт!
Кажется, мадам-посетительница передумала принимать пищу в кафе и отправилась в неведомые Питеру дали. Все бы ничего, не находись он сам сейчас в ее полном распоряжении. Грызун отчетливо икнул, беспомощно барахтаясь в нещадно бултыхающемся туда-сюда кульке, для верности садистски завязанном чем-то сверху. Чтобы лучше понять состояние крыса, представьте, что вы, отключив разум и здравый смысл, наелись от пуза, запив неким содержащим высокие градусы напитком, и пошли кататься на карусели. Или на американских горках. Или на тех же качелях. Слабонервным, впрочем, можно отключить фантазию. Ну как, представили? Ага!
Вверх-вниз.
Вверх-вниз.
Когда ж это кончится?! – Вопил бы зверек, посмей он открыть рот, но челюсти сомкнулись, кажется, намертво. Его трясло, мотыляло и мутило, ему плохело с каждой секундой, вырваться или глотнуть свежего воздуха не было абсолютно никакой возможности. Оставалось только молиться всевозможным грызуньим (и гриффиндорским, ну а что?) богам, чтобы содержимое маленького раздутого желудка не распрощалось с хозяином.
Вверх-вниз. Плюх!
…Все?
Надо отдышаться. И не двигаться. Забиться в самый темный угол. А потом как-нибудь так осторожненько пробраться на выход. Недолгое путешествие в сумке-качелях странным образом прояснило разум, почти вернувшийся к человеческому, наверное, в противовес уязвленному желудку. Простенький план, и вполне бы мог сработать, однако капризуля-удача окончательно отвернулась сегодня от опального аврора. На сцене появилось новое действующее лицо, теперь некий бог-каратель шутки ради нацепил костюм ворона (вороны?), отвратительно черной птицы с цепким клювом. Вроде бы не представлявшая из себя угрозы, птичка привлекла ненужное Хвосту внимание дамочки, и повествование покатилось в другую сторону. Какой-то стрелочник, зараза, все перепутал поезда! Кто ужин, я ужин?! Обалдели, сволочи, живых людей жрать! Сейчас он натуральным образом орал, но, находясь в анимагическом облике, издавал только громкий препротивный писк. Не собираясь отдавать свою вдруг ставшую ценной жизнь вот так ни за грош, крысеныш, обещанный на растерзание воронью, ловко извернулся – откуда только силы взялись? – выскользнул из женских рук, и припустил по комнате. Наверняка за ним тут же пустятся в погоню, причем число преследователей как назло превышает число его самого в два раза, и кто знает, насколько крысы ловчее птиц! Огибая кровать, Питер отмел вариант забиться в угол, где его быстро найдут, достанут и съедят, к тому же долго бегать в незнакомой квартире, окончательно не придя в себя после шикарного ужина и встряски – удовольствие явно ниже среднего. Оставалось одно. Нет, может быть, существовал еще какой-то выход, но Петтигрю никогда не славился умением просчитывать варианты в рекордно короткие сроки.
Вот почему он просто воспользовался заклинанием превращения обратно в человека. Плевать на конспирацию, когда на кону собственная жизнь! Чувствуя, как привычно, но оттого не менее болезненно вытягивается тело, Питер понял, что сработало. Во время трансформации анимаг беззащитен, потому что почти не воспринимает происходящее вокруг, защитить себя не может; другое дело, что процесс это не длительный, и разум возвращается быстро. Поэтому, выпрямившись в свой полный рост, не такой внушительный, зато явно более высокий, чем у крысы, юноша повернулся к дамочке, только что пополнившей список тех, кто знает. Краем сознания он сразу понял две вещи: она ему знакома, и…

Ну да, когда-то подобное должно было случиться. Хотя бы по закону подлости.
Кто-то из Мародеров ведь говорил о таком. Джеймс? Хм. Нет, кажется, этим постоянно пугал Римус, но он много чем пугал смельчаков, решивших самостоятельно обучаться анимагии. В общем, черт теперь уже разберет, Сохатый ли, Бродяга ли однажды с немного нервным смехом рассказывали о проблемах при обратном превращении. О неполной трансфигурации, скажем так. Но все-таки какой-то из факультетских покровителей услышал просьбы Питера, потому что кроме одежды он ничего не потерял.
Вот что случается, когда превращаешься в нетрезвом виде.

– Shit! – Выругался он, немедленно прикрывая самое важное. Густо покрасневшее лицо, конечно, хотя для этого было решительно поздно, а то, о чем, несомненно, кто-нибудь да подумал, скрылось от взгляда само, когда Питер, повторно выругавшись, повернулся к хозяйке дома спиной. Большего позора придумать нельзя было.

Пока ему на плечи ласково и нежно (точнее, чуть не сбив с ног от неожиданности) не упал плед, Питер думал, что все очень плохо.
– Если этим пируэтом ты пытался сберечь мою девичью честь, Питер, то не старайся, было бы там, что скрывать. – Дура. – А вот задница у тебя ничего. – Извращенка. Стоп, почему извращенка? Я мальчик, она девочка, все логично. Если вспомнить мое поведение в доме Лунатика, настоящий извращенец прямо сейчас отсвечивает голым задом перед девушкой, в чьей сумке прятался от повара…
– …ходить лицом в стену и с ладонями на причинном месте – неудобно. Правда, я пробовала.
Устроим вечер сравнительных воспоминаний? – Едко прокомментировал внутренний голос, Пит сделал попытку резко оборвать его, попытку вроде бы удачную.
А когда на плечи ему упал плед, Питер осознал, что все действительно очень плохо.
– Спасибо, эм… Эмма, – повернувшись обратно, он обнаружил, что девушка больше не смотрит ему в спину, а развила бурную деятельность где-то в районе кухни, за что и получила вторую благодарность, безмолвную: пытаться придать себе хоть капельку пристойный вид под ее взглядом было бы сущей пыткой.
Впрочем, пыткой сейчас было все. Называть слизеринку, которая всегда (не так уж часто, между прочим!) была для него просто «Вэнити», по имени – и как удалось это самое имя быстро вспомнить? Осознавать, по-прежнему краснея, что не только подставился и разоблачил себя, но еще и попал в жутко неудобное положение, и кто знает, какие выводы сейчас сделает эта вечно язвительная и языкатая девица? Да и нормально облачиться хотя бы в плед оказалось сложно. Сначала Питер замотался в ткань наподобие римской тоги, но почувствовал себя невероятно глупо, к тому же открытыми остались плечи и руки, а после того, что Вэнити уже видела – то есть, после всей его нелепой красы – хотелось оставить «на поверхности» только глаза. Ну и нос, чтобы дышать. В конце концов Петтигрю плюнул на все, просто-напросто укутавшись как гусеница-переросток в коконе, и проследовал на звуки голоса Эммы.

«Вэнити» – это, прежде всего, девица с вражеского факультета. Так повелось со школы, хоть их отношения нельзя было назвать отношениями врагов. Потому что гордого звания «враг» даже самый завалящий гриффиндорец удостаивает после пары-тройки особо острых стычек. С ней же разговоры-столкновения случались внезапно, хаотично и странным образом помогали выпустить пар. Питеру редко удавалось парировать словесные уколы, но, в отличие от некоторых дружеских подколок они почему-то почти не задевали его. Может, именно потому, что Слизерин. Что взять еще со змеиного факультета.

Питер подоспел на кухню аккурат к осторожному вопросу Эммы. Конечно же, не я. Я так, просто мимо пробегал, проветривался. В виде крысы.
– Да, – коротко ответил он, почти буркнул, и внимательно посмотрел на собеседницу – колючий взгляд мазнул по лицу, – хочешь знать подробности… всего? – «Все» включало в себя анимагию, описание знатного обеда на ресторанной кухне, и приключения прошедшего лета. Хочешь, расскажу, кто я на самом деле, Вэнити? Я предатель, подлый предатель, но вряд ли тебе будет до этого дело.
– Чааай? – Будто бы задумчиво протянул Питер, и ухмыльнулся вдруг кривовато, неловко, – я пока в твоей сумке сидел, растрясло, знаешь, сильно, укачало, боюсь, ни еда, ни жидкость в ближайшее время во мне не удержатся! – Анимаг обветрившейся кожей губ ощущал, как к концу речи на лицо наползает широченная улыбка, неправильная, слегка безумная; сказанное внезапно показалось ему невероятно смешным, просто лучшим анекдотом века, куда уж шуткам Джеймса и Сириуса! Смех клокотал в горле, и Питер просто не смог удержать его внутри, громко расхохотавшись. В веселье его была какая-то отчетливая неправильность, хорошо заметная со стороны, дикие и усталые нотки сквозили в хохоте, он согнулся пополам, не в силах держаться прямо, не контролируя себя, только лишь смеялся, смеялся, смеялся, пока из глаз не потекли слезы, а дыхание, перехваченное судорожной попыткой набрать воздуха в легкие, не прервалось, вырвавшись наружу невнятным полувздохом. Истеричное веселье покинуло Питера так же быстро, как накатило, подобно капризному морскому прибою, с шумом и ворчанием покидающему берег. Чувствуя, как горят лицо, шея и уши, пылают буквально маковым цветом, хотя ярче уже, казалось бы, некуда, юноша выпрямился с виноватым видом, и заставил себя сказать:
– Извини. Я… бы выпил кофе. Чтобы протрезветь. Хотя вино так здорово помогает забыть о собственной мерзости. А вообще… Эмма, где у тебя ванная комната? Это наглость, конечно, но холодный душ на голову сейчас помог бы. От всего.
Глубокий вдох, глубокий выдох. Он – просто гусеничка, завернутая в плед.

Pass me that lovely little gun,
My dear, my darling one.

– Все заботятся прежде всего о себе, – еле слышно буркнул Питер в сторону Эммы. Не полноценный вклад в странный диалог, не мысль, потому что сотрясла-таки воздух, а риторическое высказывание.
Расскажу ли я? Тебе оно надо? Пит попытался представить себя на месте Вэнити, но получалось слабо. Стал бы он помогать как-бы-знакомому со школы человеку, очевидно попавшему в переплет? Смог бы проявить такую же выдержку, увидев превращение анимага в человека? В конце концов, на сколько хватило б его терпения, чтобы выслушать истерику вышеупомянутого вроде-как знакомого? То ли девица ударилась в буддизм, то ли была не вполне нормальной – впрочем, в памяти Петтигрю она осталась не совсем обычной слизеринкой, может, с годами процесс усилился; а еще и хромает…
Нет, ты не хочешь знать об этом, – резюмировал юноша, – тебе не надо. Выплакаться первому встречному? Бессмысленно, опасно, глупо, и дело даже не в заботе о собеседнице. Просто – глупо, когда ты скрываешься ото всех, а более всего от себя самого. Питер, способный посмотреть в глаза друзьям, и открыто улыбнуться, пропал. Вместо него на кухне Эммы Вэнити обреталось жалкое подобие Хвоста, истеричное, грызущее себя без устали создание. Он вздохнул, выслушав ответ.
– Не спросишь – не расскажу. Мне не нужна помощь, – отрицая очевидное, – с поеданием младенцев справлюсь как-нибудь сам, только протрезвею окончательно. – Не удержался все же от подковырки, сказал без надежды, что слабенький укол причинит хотя бы малейшее моральное неудобство Вэнити. Ее, кажется, даже падением атомной бомбы за окном не прошибешь. Рука, затерявшаяся в спутанных, отросших с лета волосах, безвольно протянулась за полотенцем, машинальный поворот головы указал ногам направление, а сентенция про дороговизну кофе осталась без словесно выраженной реакции. Ну правда, сам виноват: еще зернового напитка захотел, а сена свежего пожевать не изволите, господин беглый аврор? И так вон на улицу в неглиже не выгоняют, чай заварят, даже полотенцем от щедрот одарили – живи в свое удовольствие!
– У меня была пара мужских рубашек, но с брюками будет тяжко. Если ты не умеешь трансфигурировать одежду, конечно. – Питер даже опешил немножко, выходя из состояния усталого ступора. Сначала подумал, что ослышался, или холопок двери в ванную так исказил восприятие, но минутное размышление расставило все по местам. – Конечно, я же выдающийся специалист по беспалочковой магии, – в тон хозяйке дома откликнулся Пит, надеясь, что ей слышно на кухне, – а в свободное от людоедства время развлекаюсь трансформацией штор в брюки.
Замолчи, а. Ее терпение вряд ли бесконечно. Следуя указаниям внутреннего голоса, Питер умолк, понимая, что с выходом на улицу будут проблемы, но это пока подождет. Пока что – холодный душ.

Here comes Frank and poor old Jim,
They're gathering round with all my friends.
We're older now, the light is dim,
And you are only just beginning.
Обжигающая струя ледяной воды резко ударила в незащищенный затылок, мгновенно растекаясь по спине, плечам и груди, окутывая тело неожиданно приятной свежестью. Когда б было можно подобным образом облечь сердце и душу – в ледяную броню, чтобы не болело... Петтигрю стоял под душем, закрыв глаза, неподвижно, чувствуя, как остатки хмеля покидают организм, как возвращается ясность сознания, и думал.
O, children
Джеймс. Прости меня, Сохатый.
Он знал, что друг уже в порядке, по крайней мере, Поттер щеголял в человеческом виде.
Как они? Что происходит? Что делает Орден? А Римус, а Сириус? Что подумали они?
Десятки вопросов без ответов. Гриффиндорец прибавил напор воды.
Lift up your voice
Под душем было хорошо. Потому хотя бы, что здесь он не представлял угрозы ни для кого. Ну, только если для кошелька Эммы, когда придет счет за потребление воды. Он нервно хихикнул, прогоняя эту мысль.
O, children
Понемногу становилось холодно. Только лишь опасность переохладиться заставила Пита выключить воду. Замерев, он еще с минуту прислушивался к ощущению сбегающих по телу капель, не спеша отбрасывать с лица мокрые волосы. Будто спрятав за ними глаза, как ранее кутался в спасительный плед. Когда не видно выражения твоих глаз, легче жить, можно даже успешно притворяться, что все под контролем.
Вслушавшись в происходящее за дверями ванной, да так ничего и не разобрав, Питер начал тщательно вытираться и не менее тщательно укутываться обратно в плед.
Rejoice

– Я пойду, – сообщил Петтигрю Эмме, – от рубашки не откажусь… Компенсирую, не волнуйся, – добавил он, вспомнив про кофе, – а ноги укутаю пледом. Подожду на лестнице, до темноты недолго. – Нет, не жертвенность, всего лишь искреннее желание не навязываться с проблемами девице, у которой и своих, очевидно, хватало.

Отредактировано Peter Pettigrew (07-02-2015 22:59:33)

Не стальная игла, а грусть
Мне пробила сегодня грудь.

Внимательнейшим образом выслушав Эмму Вэнити, Питер тяжко вздохнул и уселся на предложенный стул. Рубашки-не рубашки, какая разница, чьи! Хотя б и Папы Римского, заглянувшего на днях в гости. Тарелка с чем-то очень напоминающим мясо и стакан с чем-то очень напоминающим обещанный чай манили своей безыскусностью. Она вообще вся была – резкая, простая и искренне-прямая, до ступора. Ступор – у собеседника, а прямая, конечно, Эмма, а не ее тарелка.
Впрочем, в простоте выражений парень и девушка вполне могли посоревноваться. Пит исподтишка взглянул на Вэнити, пока она убеждала его в том, что остаться следует. Ты обо что-то ударилась, пока я в душе был? Иных объяснений ее поведению Питер не находил. Пришлось в очередной раз сотрясти пространство вздохом и ответить.
– Слушай, Эмма. Давай сразу… Определимся, что ли. Я могу воспользоваться твоим странным гостеприимством, только ты больше не упоминай… девичью честь и прочие дела. – Он почувствовал, что краснеет. – Ну там, комплименты моей… заднице, пусть шутливые, или насмешливые, что куда больше на тебя похоже, уверения в том, что моя собственная честь не пострадает – не надо. Мне вообще не до того, вот совсем, да и тебе, уверен, тоже. – Питер покосился на рубашки и невольно коснулся двумя пальцами недавно сломанного носа – ярчайшее доказательство, что ему «не до того», только не рассказывать же ей-то об этом! – Короче, считай, что я внял пламенной речи, пропустил мимо ушей лестные слова типа «кретинский», «больной» и «хрень», не услышал, что ты могла бы лечь на полу вместо незваного гостя-крысы, и сейчас собираюсь поесть. Правда проголодался, – почти оправдываясь, гриффиндорец принялся за еду. Удивительно, казалось, он ни кусочка не сможет проглотить, потому что действительно в сумке растрясло, но вид мяса коварно напомнил о незаконченном обеде в кафе.

Питер сосредоточенно жевал, разглядывая обстановку, насколько хватало обзора. Почти спартанская, точь-в-точь характер Вэнити, намеков на то, что это женская кухня, немного. Она сама здесь выглядит не более уместно, чем Питер Петтигрю, анимаг, по совместительству беглый аврор.
– Мне есть куда идти, – зачем-то почти доверительно сообщил Пит, тщательно прожевывая еду, и тут же ляпнул, – что у тебя с ногой?
Парад идиотских вопросов открыт, поздравляю.
Он замер, неловко отводя взгляд. Может, это вопрос из разряда тех, за которые слизеринцы убивают? Или одна конкретная слизеринка, черт ее знает… Напряженное, как показалось Хвосту, молчание сгущалось между ними, скоро потребуется нож или режущее заклинание, чтобы дышать, не испытывая затруднений. Заклинание? Парень чуть вздрогнул и прищурился. Он был без волшебной палочки, а вот у Эммы она явно наличествовала.
Нет, ему не пришла в голову мысль выкрасть ее палочку.
Сколько можно-то.
– Или не отвечай. Я ж сам не отозвался на добросердечный призыв поболтать, – понемногу выяснялось, что, если привычную, въевшуюся в глубинную сущность личности Питера, ворчливость разбавить ехидством, на которое собеседница не обижалась вроде бы, то вполне можно сосуществовать. Недолго, но и то уже хлеб. – У меня в запасе полно историй разной степени ужасности, интересности и сказочности.
Посуда отставлена в сторону, Питер, все еще в пледе, нашел взглядом мойку, отправил тарелку с кружкой в ее нутро, и снова повернулся к Вэнити:
– Твое забрать? – Ну а что, видно же, что ей передвигаться больно… – Так вот, делиться ничем из того, что довело меня до жизни такой, желания я не имею, ты и сама говорила, что про поедание младенцев слушать не хочешь, да и опасно это. Можешь позадавать наводящие вопросы. Или послушать сказочку про нерадивых авроров… На ваш вкус и выбор, леди, – шутовской, больше в духе Сириуса Блэка, полупоклон, колкий, насмешливый взгляд, наверняка глупо все выглядит. С мокрой головой, злыми глазами, в пледе, сытая гусеничка, вознамерившаяся, кажется, вымыть посуду в доме давней школьной знакомой; да даже и не знакомой, так, полузнакомой.
– Или про анимагию? – Более-менее безопасная тема, потому что все равно уже спалился, а об остальных Мародерах можно умолчать.
[STA]МММ[/STA]

Здравствуй, дружок, любишь сказки, сопливый?
Видишь, луна путешествует по небу?
Если ты вдруг оторвёшься от пива,
Я, так и быть, расскажу тебе что-нибудь.

Вот тут бы и пояснить свою мысль, распространив, углубив и расширив до мельчайших подробностей, рассказав, почему не стоит шутить грубо, чем завершилось для Питера в предыдущий раз общение с особой женского пола, невоздержанной на язык, наедине. Правда, тогда на шее висел медальон…
Но это ничего не меняло – теперь вместо медальона предплечье украшал красивенький рисунок.
Пояснить бы мысль, да уйти вовсе, от любой неожиданности подальше, только Питер же начал уже мыть посуду, нельзя такое важное дело бросать на полпути! Поэтому он, согласно кивнув, просто молча и внимательно выслушал повествование Эммы.
Нет повести печальнее на свете… Хотя печально от истории, кажется, было только самому Питеру. Вэнити же говорила обыденным, спокойным тоном, каким перечисляют список покупок или справляются о погоде. Так говорят о чем-то давно пережитом, самом страшном, о смертельных обидах, кровных врагах, кровоточащих ранах, ноющих на погоду и плохое настроение шрамах, потерях и смертях… Так говорят люди, привыкшие к боли. Сейчас Эмма могла бы еще извлечь из кармана или потайного ящика комода фотографию троих прелестных малюток, и сунуть Питу под нос со словами: «Это мои братья/дети/племянники, их тоже убили Пожиратели Смерти», произнесенными тем же будничным, ровным тоном. Петтигрю даже не сомневался, что такая личность, как Вэнити, преспокойно могла бы.
Над самым ухом каркнул домашний питомец Эммы, парень, вздрогнув, дернулся в сторону, гусеничное покрывало сползло с одного плеча, и тогда только до Питера дошла невообразимая ирония его положения.
Он в доме слизеринки, смертельно обиженной Пожирателями, у него Метка, он безоружен, и кто знает, что может случиться, заметь гостеприимная хозяйка его клеймо. В неактивном состоянии знак на руке был почти незаметен, Питер точно знал это, успев изучить свою беду с разных точек зрения под любым углом. Но вот если гребаный так называемый мать-его-так-«лорд» именно сегодняшним вечером вздумает созвать общий сбор, то…
Она вполне может решить, что Питер Петтигрю – идейный Пожиратель, почему нет? Может, он даже участвовал в устроенной для нее бойне, и вот-вот скончается от драконьей оспы и холеры – прямо на месте.
Здорово-то как.
Судорожно поправляя одеяние и закончив с посудой – мокрые тарелки он, за неимением полотенца или специальной сушилки, составил неровной горкой рядом с мойкой – Хвост наконец-то изволил отреагировать на слова собеседницы:
– Мне жаль, Эмма. – Самое глупое из того, что можно сказать, однако выстраивать высокоинтеллектуальные фразы, когда действительно жалеешь человека, но за свою крысиную шкурку, несмотря ни на что, опасаешься больше, сложно. Таков был Питер. Пытаясь уйти от неприятной и опасной темы, он без особого интереса спросил, – а кто эти «все»? Ну, кого твоя нога интересует. Ты что, каждому встречному поясняешь, отчего хромаешь?

Если бы Питер знал, что случится, если Эмма ответит предельно честно и четко, он, пожалуй, поостерегся б задавать подобные вопросы.

Спать он не хотел, какой уж там сон, когда такие дела творятся, да и рассказать что-нибудь похожее на развлекательное тоже обещал. Поэтому, машинально вытерев мокрые руки о покрывало (два в одном, очень удобно, и одежда, и полотенце), снова плюхнулся на стул напротив Вэнити. Может, ему казалось, но вроде интерес к анимагии она проявила неподдельный. Ладно, это хотя бы не о му… мучителях кошек, крыш и ног.
–  Я сам проявил талант только в одной области, как видишь – в анимагии. Да и то, не то чтобы талант, скорее случай помог. И друзья. Ну и животное очень уж маленькое, ты сама видела, – Пит невольно улыбнулся, – слушай, Эмма, ты когда-нибудь чему-нибудь удивляешься? А то принесла домой из кафе крысу в сумке, не моргнула глазом, когда она обратилась в человека, накормила, ночевать оставляешь, а я ведь, между прочим, анимаг не зарегистрированный, почти что вне закона, – он в любом случае был вне закона, только не упоминать же более серьезную причину, в самом деле, – ну так вот. Животное, которым человек становится в результате трансформации – прямое отражение главных черт его характера. Выводы каждый делает сам, – гриффиндорец усмехнулся, подобрал под себя босые ноги, и продолжил, становилось даже увлекательно, – превращение не составляет особого труда, если это не самый первый раз, конечно, но все равно не очень приятные ощущения. Не знаю, каково тем, кто становится там… оленями, собаками? медведями или птицами – кстати, клево было бы полетать, наверное! – а для меня мир в крысином виде почти полностью состоит из запахов. Не разбираюсь в механизме самого процесса превращения, то есть как огромный человеческий организм компактно умещается в одной маленькой крыске, и откуда берется хвост, я тебе точно не расскажу, но выкручивает знатно, пока уменьшаешься. В первый раз я вообще нифига не понял, испугался слишком. Забавный, кстати, факт: сыр я полюбил, только когда обучился анимагии. Хм, ты еще не утомилась от моей болтовни?
Все, что угодно, лишь бы не вернуться к теме Пожирателей. Что он будет делать, когда придется надевать рубашку, Петтигрю пытался не думать. Поерзав немного, он поинтересовался:
– И все еще готова выслушать бредовую сказку?
Тени медленно, тягуче плывут по стенам. Питер помнит все: как Лили Эванс в нарядном платье сидела на подоконнике в доме Лунатика, о чем они говорили, и что случилось потом.
Не соглашайся, Эмма. Вряд ли тебе понравится моя сказка. Маленькие люди, совершившие большое зло, как правило, только огорчают.
Не соглашайся.

Отредактировано Peter Pettigrew (25-03-2015 13:48:50)

Сказка детская, 500 рублей.

Эмма Вэнити не могла быть такой спокойной, радушной и понимающей. Она просто не имела на это право! Уж во всяком случае, не с Питером Петтигрю, который, заговаривая ей зубы, думал, как бы получше спрятать Метку на плече. Не с этой гусеничкой, что никогда не станет бабочкой, даже обыденной капустницей.
Изломанная. Они тебя не сломали, но что-то близко к этому. Я не помогу. А ты почему-то помогаешь мне. Я не могу так.
– Ну, наверное, в последнее время твоя жизнь насыщена событиями, как и у меня, так что я оставляю твою ногу в покое, как и особенности характера, – стараясь казаться спокойным и веселым, Питер пожал плечами, к счастью для себя не подозревая, как близок был к очередной болевой точке, пожалуй, самой ноющей по четным дням недели, – это меня штормит всегда. В смысле, эмоции проявляю бурно, когда совсем доведут до точки. Только можно возражу? Иногда рассказать кому-нибудь о своих чувствах и переживаниях – полезно. Помогает понять друг друга.
Питер Петтигрю, штатный знаток и целитель потемков чужих душ. Просим любить, не жаловаться  и не давать пить в крысином виде.
– То есть… Ты же об эмоциях, а я совсем не о том говорю сейчас. Все, правда не буду больше. Сижу тут такой в твоем пледе, разглагольствую, – он снова пожал плечами и почти виновато улыбнулся, показывая, что слова Эммы изложены во вполне доступной форме, и повторять не нужно. Наверное, так легче. Не знать лишнего. Не выделяться. Делать вид, что справляешься со всем; Вэнити выдавала нога и выражение лица, когда она думала, что никто не видит. А что с головой выдавало Питера? – Тебе крысы нравятся?
Не будь он так увлечен самоугрызением, пожалуй, мог бы даже умилиться. Никогда не случится того странного дня, где крыска-Хвост доверчиво заберется в теплую, пахнущую чем-то травяным и мятным девичью ладошку, пусть девушка будет то ли врагом, то ли почти-любимой… Никогда не прочтет восхищения в чьих-то глазах, знакомых с самого детства, не взберется на плечо, чтобы потеряться в яркого цвета волосах. Он привык к внутреннему ощущению того, что его анимагическая форма не вызывает у людей приятных чувств, друзья не в счет, и тут, надо же, такие заявления! – Я удивлен, Эмма. Серьезно, – Питер поймал себя на потеплении голоса и тона, в связи с чем жизнь ненадолго заиграла более радужными красками, – фамилиар-ворон подходит тебе очень, не смог бы представить тебя с крысой на плече, и в кармане тоже, наверное. – Вопреки сказанному, нервное воображение нарисовало анимагу картинку, как Вэнити хромает по Косому переулку, а из кармана ее мантии торчат кончики подрагивающих усов; вот девушка едва заметно улыбается, рука ныряет в карман, скармливая грызуну сухарик или кусочек сыра.
Ух ты. Мерлин, бред-то какой.
– Я немножко неправильная крыса, через три года не умру, или умру, но не от старости, кстати, мне самому интересно, как я внешне изменюсь с возрастом. Поседеет шерсть? Будет ломить кости на погоду? Облезет хвост? – Юноша сделал неопределенный жест рукой, возведя глаза к потолку, словно рассуждал о квантовой механике, как минимум, – сложно судить о собственном уме, и я не стану. А верность…
Вот оно. Верность.
– …так или иначе, каждое превращение физически ощущается. Повторять может быть страшно первые раза три, но я в самом начале был совсем юный, мало чего боялся, голову кружило от новизны открывшихся возможностей, а сейчас давно привык. Ну, к боли привыкают же, – лови тонкий намек, девушка-которой-не-нужно-сочувствие, – да и не такая она страшная, если знать, с чем сравнивать. Волшебная палочка сегодня дома осталась, на мою голову, а обычно с собой забираю. Мне трудно объяснить, как это происходит, повторюсь, механизм превращения слабо мной изучен. То есть я даже не могу быть каждый раз уверен, что трансформируюсь в человека с тем же набором одежды и предметов при себе, что до этого. Поэтому, если превращение планируется заранее, стараюсь не брать с собой лишних вещей. Артефакты…

КРЕСТРАЖ.

– …только раз взял, не скажу, что добровольно, и проделал с ним долгий путь. Или он со мной. Никуда не исчез. Не уверен, правда, что так будет с любым магическим предметом, слишком специфический был артефакт.
«Я и ты. Ты и я. Мы вместе, дружок». Воспоминания накатили душащей волной, и Питер не мог больше сопротивляться. Все-таки сказка, значит. Она упорно продолжала подвергать правильность его самобичевания сомнению, и это раздражало. Потому что нельзя быть с ним доброй. Нельзя. Обычно это приводит к прямо противоположному эффекту…
– Хорошо. Итак, сказка об аврорах-оборотнях и доверчивых колдуньях-слизеринках. Действие первое, акт первый.
Жестом, который то ли был бы смешон, то ли неуместен, а в иной ситуации мог сойти за неумелую попытку стриптиза или соблазнения, Пит стянул шерстяную ткань своего пледоодеяния с левого предплечья, преодолел расстояние в два шага, разделявшее их с хозяйкой дома – исключительно чтобы лучше было видно, – и предъявил череп со змеей, как пропуск в волшебный мир ужасных приключений. – Вот что случается, когда все выходит из-под контроля. И вот что может угрожать гостеприимным людям, Эмма. Рассказывать дальше?
Страшная кривая улыбка.
Я не внял твоему «ничего не хочу знать», прости.

Может, это только дурной сон?
Если бы.
Сменить за один не такой уж длинный разговор столько разных состояний не казалось Питеру странным. С тех пор, как он побывал в заключении дивного особняка Малфоев, мало что могло показаться ему странным в принципе. Ну, кроме разве что потрясающей способности Эммы Вэнити ничему не удивляться.
Он не искал сочувствия.
Чего же тогда искал Питер Петтигрю, чего добивался своей выходкой?
Понимания? Злости? Смерти?
Может, всего разом.
Только не смеха.
Вняв словам слизеринки, парень медленно, предельно аккуратно сел обратно на свой стул, спрятав Метку. Вид у Вэнити был какой-то замученный, как будто ей до тошноты надоело происходящее. Питер бы не удивился, окажись это предположение верным. Он сам себе опротивел до той же степени. Даже нежелание ничего знать, внезапно перешедшее в «садись и рассказывай» после демонстрации достижений темной магии, не пробудило в Петтигрю ожидаемой им бурной реакции. Ну, расскажет он, и что? Эмма не нанималась спасать, раздавать советы, лечить души, она не бюро находок, в конце концов.
К тому же, бывают такие вредные души, которые изо всех сил сопротивляются любой помощи. Хвост как раз к таким и принадлежал.
– Нечего рассказывать, – традиция равнодушного пожимания плечами славно продолжилась очередным жестом, – это все темный артефакт. Который я упоминал. Который никуда не исчез во время превращения в крысу. То есть Метку не он мне оставил, конечно. Но он привел в место, где это случилось. Можешь не нервничать, знаешь же, что я без оружия. И добровольно в Пожиратели не подавался, что звучит неправдоподобно, наверное. Просто… стечение неудачных обстоятельств, плюс некоторые особенности моего характера. Я замахнулся на работу, с которой заведомо не мог справиться, поддался слабости, потом проявил трусость, чуть-чуть повздорил с другом, посетил один светский прием, встретившись с высочайшей особой, а потом принял приглашение немного погостить в уютном местечке… Вот и все.
Что из подобного рассказа сможет почерпнуть Эмма – неважно. Кажется, это звучало как температурный бред, да и что с того.
– Прости. Надо было вправду сочинить какую-нибудь сказку, а не выделывать дурацкие фортели. Я умею портить задушевные беседы, ага. Что теперь делать будешь?
Натянув плед-кокон до самого подбородка, Пит сжался на стуле, постаравшись занять как можно места. Стал при этом немного похож на попавшего под дождь воробья, взъерошенного и жалкого. Воробей в коконе – печальное и глупое зрелище.