Обеденный перерыв последнего рабочего дня на этой неделе закончился для Доркас Медоуз совой с запиской в клюве у входа в Министерство Магии. Сова на правах старой знакомой села к девушке на плечо и дождалась, пока та примет послание в виде самолетика и отдаст ей угощение.
   - Привет, Брунгильда, - погладила Дори неясыть по голове и достала из сумки крекер. – Подожди минутку, я сразу отвечу, - она развернула самолетик и привычно обнаружила там только дату, время, картинку, связанную с местом встречи, и знак вопроса. Улыбнувшись, подписала «Фортескью» - на всякий случай – и отдала обратно терпеливо ожидавшей ее сове. – Спасибо, дорогая, можешь клюнуть его от меня.

Нэвус Дакворт не писал ей писем, никогда не писал, но с тех пор, как их дороги вновь пересеклись, он иногда присылает ей маленькие записочки – все, что он может заставить себя написать, - предлагающие увидеться и какое-то время посмотреть друг на друга, поговорить, посмеяться. Рисунки означали места: листочек – «встретимся в парке», озеро – «я хочу покормить уточек, ты со мной?», чашка – «думаю, ты должна поесть, увидимся в кафе». Дори привыкла к таким посланиям в форме бумажных самолетиков, и хоть она и не раз говорила Даку, что этот способ почтовой связи в Министерстве ей не по душе, эти самолетики заставляли ее улыбаться.

***

   В десять утра Дак не появился. Он не появился и в десять ноль три, и в десять ноль пять, и в десять ноль семь. Дак никогда не опаздывал к Дори – может быть, он старался быть пунктуальным, может, у него это невольно получилось из-за событий шестилетней давности, когда он исчез, не объяснив ей ничего; так или иначе, Дак никогда не опаздывал к Дори. Это не могло быть очередным решением пропасть, девушка была уверена, поэтому больше семи минут она не ждала. Что-то случилось, - трепетала маленькая птичка в голове большой птицы Додо.
   Большая птица перебрала все варианты: заработался дома, срочно вызвали на работу, пострадал сам от какого-то артефакта или от чего-нибудь еще. Первый – дом – Доркас отмела сразу; Дак не стал бы просить ее встретиться, если бы решил поработать в одиночестве. Второй – работа – девушка пока решила не рассматривать, так как в субботу ей бы мог понадобиться пропуск в Исследовательский Центр.* Вариант третий она гнала от себя, но отказываться от него было бы большой глупостью. Ты же знаешь, что что-то случилось, Дори, ты же ч у в с т в у е ш ь это, как ты можешь просто стоять и ждать?
- Я не жду, - ответила она мысленно своему внутреннему голосу, - я боюсь оказаться правой.
   Больница Святого Мунго была в пяти минутах от нее – с учетом того, что она научилась быстро двигаться за годы работы в Аврорате. Путь в сердце Лондона, путь к старому кирпичу, путь к зачарованному манекену, путь к нему или не к нему, Доркас Медоуз, посещение больного, путь к привет-ведьме, которая поднимает голову на тебя, когда ты оказываешься у стола с табличкой «Справки»:
  - Доброе утро. Надеюсь, что доброе. Не подскажете, и не подсказывайте, пожалуйста, пусть его лучше не будет в списке, где я могу найти мистера Нэвуса Дакворта?
Привет-ведьма опускает голову и смотрит в список пациентов; отвечая, она уже не поднимает голову вновь.
   - Этаж второй, ранения от живых существ…
   Лин.
   - …палата номер…
   - Спасибо, я найду.
   Бег по лестнице – стук каблуков не заглушает мыслей в голове, и хорошо, что подниматься не долго; если бы Дак находился на этаже Андромеды, вся больница бы, наверное, потеряла слух. Доркас едва не сбивает посетителей и даже пару колдомедиков.
   Бог мой, Бог мой, о м о й б о г, как же ты здесь оказался, мой хромой капеллан?
   На этаже она не открывает судорожно каждую палату – мозг ее все еще работает в нормальном режиме, и девушка понимает, что за нарушение режима ее попросту выгонят, да и бесполезно искать самого Дака сейчас, надо цивилизованно пройти к нему с лечащим врачом. Через пару минут – прошло не меньше получаса, какая пара минут! – Медоуз находит Эммилин.
   - Лин! – немного запыхавшись, зовет Дори. – Лин…
   И что же мне сказать тебе? Какую историю рассказать – ту, что знаю я, или ту, что знают другие? И как я смею просить тебя о чем-то, если последние несколько лет мы не так близки, как были в детстве? Вспомнишь ли ты нашу странную дружбу: мы ведь познакомились еще не волшебницами, а простыми девочками, жившими в соседних домах, и только в твои 11 мы узнали, кто мы на самом деле. Лин, моя милая Лин, каждый раз думая о доме, я вспоминаю о тебе, а смотря на тебя на собраниях, думаю о доме. Давно ли ты была в Эдинбурге, приходила ли на ту площадку, улыбалась ли нашим домам? Я боюсь там появляться, но, может быть, в тебе больше смелости, чем во мне, или же дом просто не вызывает у тебя страха.
   - Как же хорошо, что сегодня здесь ты… Здравствуй, милая. Я скажу сразу прямо, хорошо? Мне очень нужна твоя помощь. 
   Ты знала обо мне так много, Лин, ты знала моего брата, моих родителей, и я рассказывала тебе все, кроме того, что я волшебница, но это потом ты узнала сама и не обижалась, потому что знала, что рассказывать нельзя. У меня не было секретов от тебя, правда, я ничего не скрывала от тебя. Кроме одного – одного очень-очень, если не самого, важного…
   - В каком состоянии сейчас Дак?

Отредактировано Dorcas Meadowes (23-08-2014 22:28:20)

[audio]http://pleer.com/tracks/119599183Woo[/audio]

– Нэвус в состоянии средней тяжести. Он стабилен. Пойдем, милая.
Доркас прерывисто вздохнула, прикрыв глаза. Сглотнула образовавшийся в горле комок из колючей проволоки. Закусила нижнюю губу, не возражая, однако, своей давней подруге. Но не сдержалась и, не глядя на Эмми, озвучила свои мысли:
– Лин, я знаю, что колдомедики обязаны сообщать о состоянии пациентов спокойно, не пугая посетителей. Но, пожалуйста… Пожалуйста, говори со мной не как колдомедик. Не сегодня, не сейчас. Я не с аврорским значком к тебе пришла…

Дори не противилась и в кабинете – ни к чему, да и не хотелось. Сейчас с ней Эммилин, а Эммилин ни за что бы не стала морочить голову, если бы случилось что-то очень страшное. Девушка села за стол и на предложение выпить ромашкового отвара ответила такой же легкой улыбкой.
– Как будто дома. Словно… прибежала к маме, - опустив голову вниз, Доркас смотрит то ли на столешницу, то ли на чашку, то ли на свои руки. – И она сейчас скажет, что все прекрасно, и надо просто успокоиться и пойти поспать, а утром все прояснится. Спасибо.
– Доркас… Что происходит в твоей жизни?
Ох, если бы я знала сама, родная, если бы я знала.
А впрочем… Я знаю. Я же знаю, что со мной происходит. Просто боюсь кому-то об этом рассказать. И боюсь принять это для себя.
– Эмми, можно попросить тебя? Называй меня так, как в детстве… Прости. Я знаю, знаю, что сейчас мы не так близки, и я не твоя лучшая подруга, и мы не проводим вместе свободное время, но… Но если я когда-либо… Пожалуйста – так, как в детстве, - закрыть глаза и резко выдохнуть. – Если я расскажу тебе все… ты скажешь мне, что с ним? – Доркас Медоуз, прекрасный аврор и орденец, умная девочка, способная сражаться наравне с магами старше нее, смелая и готовая к защите и бою двадцать четыре часа в сутки; Доркас, девушка, которая, казалось бы, могла бы прожить счастливую жизнь, пользуясь одной только своей красотой, которую она не осознает; Дори, выпускница Рэйвенкло, с 3 курса изучающая дополнительно для себя защитную и боевую магию; птица Додо, считающаяся вымершей и нелетающей – сейчас она сидит в кабинете в Больнице Св. Мунго и ломает пальцы, боясь произнести то, что стучит в голове, вслух.

– Дело в том, милая… Я завралась. Всем и себе в том числе. Делаю вид, что все прекрасно и замечательно. Надеваю фальшивую улыбку. Ты помнишь, какая я была? Когда у меня были мама, папа и Тони? Сейчас мне кажется, что я вся в осколках, и куда ни посмотри, будет торчать битое стекло. Бенджи, конечно, мне очень помог… Он всегда был рядом, с ним всегда было спокойно, он ведет себя, как мужчина, и я чувствую себя д_е_в_о_ч_к_о_й, а не аврором, но это все не то. До всех моих многочисленных потерь я могла смеяться и улыбаться, у меня даже фотографии выходили лучше, а это для меня значит очень многое. Эмми, такую меня видела ты, моя семья и Дак.
Несколько секунд молчания: то ли дает время Эмми осмыслить сказанное, то ли себе – передохнуть. Каждое слово – иголка, уже давно вонзившаяся в душу, и сейчас на все эти иголки кто-то невидимый разом надавил.

– Я даже не знаю, с чего начать. Он – моя первая любовь, мой первый поцелуй, моя первая близость и мое первое желание быть с кем-то постоянно, вечно, н_а_в_с_е_г_д_а. Мы были вместе недолго, всего два с половиной месяца, но сейчас я не буду врать – это было лучшее время. Знаешь, когда светишься изнутри, улыбаешься каждой клеточкой, любишь каждым атомом, дышишь полной грудью и еще, наверное, летишь. Он называл меня Додо – ты же читала «Алису» Кэрролла, я помню; Додо – нелетающий вымерший вид птиц, маврикийский дронт, и хотя выглядит он не очень-то красиво, мне нравилось, когда он называл меня так. Он был моим капелланом Робином Даком – оттуда же, из Кэрролла, - девушка не смогла сдержать улыбки, легкой, счастливой улыбки, больше глазами, чем губами, которая, однако, почти сразу же переросла в улыбку грустную. – Так вот, несмотря на то, что птица Додо не умеет летать, с ним я парила так же высоко, как умеют журавли. Мы с ним были, словно два идеально подходящих друг другу кусочка мозаики; оба сложные, грустные и тяжелые, и когда тянули друг друга со дна, поднимались сами.
И вновь замолчать, кусая губы и ломая руки, потому что то, что последует дальше, - это заплыв уже очень далеко, и не будешь чувствовать дна.

– Это ужасно, просто ужасно, что я столько лет живу с Беном, и меня держит с ним не любовь, а что-то другое; я не из меркантильных соображений, нет, конечно же нет, с ним просто… Как заклеить открытую рану большим пластырем – крови, конечно, не видно, и вроде не больно, но рана от этого не зарастет. Дак об этом не знает. Он думает, что у меня все хорошо, - я ему так говорю, чтобы не мучить его, чтобы лишний раз не напоминать ему о том, как все закончилось, ведь мы не расставались. Он приехал ко мне на месяц после выпуска – о, ты не представляешь, как он понравился маме! Мы с ним гуляли по городу, уходили в поля через мостик, я учила его кататься на велосипеде и фотографировать, а он плел мне венки из цветов – ты же знаешь, я не умею. В итоге он уехал по своим делам, а я перешла на седьмой курс. И мы… И мы просто не виделись два с половиной года. Два. С половиной. Года. Мы не расставались. Мы просто исчезли друг для друга. Я думаю, что он передумал меня любить.
Резко опустить голову, чтобы не показать, даже не подать виду; никто никогда не видел и никто никогда не должен видеть этого – так Дори решила для себя однажды и следует этому принципу всю жизнь. Сейчас, нужно только проморгаться и сглотнуть, глубоко вдохнуть и выдохнуть, и все пройдет. Все пройдет. Все всегда проходит. Неужели? Себя не обманешь, мисс Медоуз. Доркас не поднимает головы, когда продолжает говорить.

- Это сложно, я знаю, и я понимаю его, но эта мысль все же ранит меня очень сильно, хотя на него я обиды не держу. Поэтому сейчас я ничего не говорю ему; он мной переболел, мы лучшие друзья, мы видимся, гуляем, смеемся и общаемся, никогда не вспоминая прошлого. Он мной переболел. А я им – нет. Как влюбилась 6 лет назад, так и держу в своем сердце это тянущее чувство, но я никогда, ни за что не откажусь от него, - и вот в эту самую минуту она становится и самой отважной из белых женщин, и храброй птицей Додо, и всем тем, кем она была; поднимает голову и смотрит на Эмми глазами, влажными от слез - нарушает свое правило «никогда не показывать своих слез никому, они не должны знать», - доказывая тем самым, что говорит сейчас совершенно серьезно и отдает себе отчет в каждом произнесенном звуке.
– Лин, я люблю его. Всегда любила. И я знаю, что буду любить его всегда, даже если нам в этой жизни больше вместе не быть. Но я надеюсь хотя бы на следующую.

[audio]http://pleer.com/tracks/8870950jTzY[/audio]

   - Какая же я смелая, милая? Была бы я смелой, я бы рассказала все это не тебе, а ему.
   Доркас грустно усмехается, держа в своей ладони руку Лин и осторожно уткнувшись ей в плечо. Она не раз уже думала о том, чтобы сказать Даку, что ничего не закончилось – для нее, но каждый раз зерно страха в ней шептало «не получишь обратно любимого и потеряешь друга, молчи; молчи, и однажды твоя любовь растает, а тот человек, кто делает для тебя все, станет тебе самым любимым и родным; ко всему привыкает человек, и девушке легко привыкнуть к чужой любви, легко заставить себя почувствовать любовь к тому, кто считает тебя любимой; молчи, и ты никогда не потеряешь больше никого, ты больше не останешься одна».
   Она отклонилась от подруги, когда та начинала описывать ей события вчерашнего и сегодняшнего дня. Сначала лицо Доркас стало еще бледнее, словно на нее нанесли грим за кулисами кабуки, но чем больше говорила Эммилин, тем сильнее усмехалась – горько – Дори. Ей все равно было ясно, что ее светлая девочка тщательно подбирает слова в этой истории, раскрывая правду, да не всю, а лишь нанося на холст контуры и кое-где оставляя масляные мазки. Но в такую картину хоть вглядывайся, хоть не вглядывайся, а всей правды не увидишь.
   - Ты, мой белокурый ангел, как же я могла не раскрыться тебе? Знаешь, Лин… Я считаю, что я наказана Богом за какие-то свои грехи – возможно, будущие, а может быть, он мне посылает испытания, чтобы дать понять, что я на правильном пути, но так или иначе, он дал мне такую память… Я все помню. Каждый день помню, словно они вчера были – сразу все. Как будто моя голова – это фотоаппарат с пленкой на бесконечное число кадров, который фотографирует каждую секунду моей жизни. Я помню нашу первую встречу. Не знаю, почему я решила тогда, что я так сильно хочу дружить с тобой, Эмми, я никогда не смогу этого понять, но я просто почувствовала, что ты – мое. Как младшая сестра, только нет. Ты была такой смешной, по-доброму смешной, и мне хотелось беречь тебя, как берегут что-то хрупкое и прекрасное. Я помню, как мы проводили вместе все время, а потом… Я никогда не забуду твое лицо, когда я сказала тебе, что уезжаю до июля, в первый раз. На меня даже Тони так не смотрел, хотя каждый мой отъезд был мукой для него; но твое лицо я никогда не забуду. Мне драло на части всю мою одиннадцатилетнюю душу – я и правду тебе рассказать не могу, потому что нельзя, и соврать тебе не могу тоже, потому что это просто несправедливо. И пришлось молчать, просто молчать… Прости меня, милая, прости, но я надеюсь, что ты поняла меня потом, через пять лет, хотя одно дело «понять», а другое «простить».
   Доркас осторожно протянула к Вэнс руку и кончиками пальцев провела по ее лицу: сначала вытирая слезы, затем поглаживая по щеке. Уголки ее губ оставались неподвижными, ведь как можно улыбаться сейчас, когда вся душа разорвана на две части, когда ее любимый мужчина находится в тяжелом состоянии, а самая близкая за всю ее жизнь подруга оказалась вновь той же родной Эммилин, которой была в детстве.
   - Каждое лето мы становились все более.. далекими, я бы даже сказала, чужими. Чувствовало мое сердце, что стена все выше и выше строится, хотя я совсем этого не хотела, родная моя. Я никогда не думала, что ты слишком мала для меня, что я знаю больше тебя, что я уже взрослая, а ты нет; я всегда думала только «как жаль, что я все потеряла». Горько-сладкие воспоминания нашего совместного детства приходили ко мне каждый день в Хогвартсе, пока однажды, собираясь на пятый курс, я не встретила тебя в Косом переулке. И это я помню, как же это забыть, ведь ты, маленькая волшебница, смотрела на меня такими большими глазами, что могла бы посоревноваться со мной, - Медоуз позволила себе тихо посмеяться пару секунд. – Я до сих пор чувствую некую гордость за то, что палочку тебе мы выбирали вместе, словно ты моя младшая сестра, только нет. И, скажу тебе честно, я очень счастлива, что у тебя появились две лучших подруги – Лили и Марлен, мне они нравятся, и будь я твоей семьей, я бы одобрительно улыбнулась им при встрече, но мне всегда была так жаль, что я перестала или не стала для тебя такой же подругой. Потому что, Лин, ты – это ты. Мой белокурый ангел, для которого в моем сердце всегда найдется место. Тебя в твоей комнате, - девушка положила на грудь ладонь, - хоть и нет, но там всегда тепло и всегда горит свет – я не переставала ждать тебя обратно ни на секунду. Прости, что тогда, когда ты впервые перешагнула порог штаб-квартиры нашего Ордена, я не смогла даже улыбнуться тебе так, как улыбалась раньше. Я просто совсем забыла, как это делать искренне, а дарить тебе подделку я не хотела.
   Пристальный взгляд синих глаз, способный наделить человека всеми эмоциями мира, сейчас выражал одновременно и любовь, и сожаление, и благодарность, и надежду. Дори никогда не признавалась никому, кроме любимого брата, что скучала безумно, даже матери она этого не говорила, и вот сейчас от нее это услышала Лин – правда, для этого пришлось сказать не три слова*, а произнести целую речь.
   - Как мне стыдно, что я плачу, сидя перед тобой. Я не имею права на подобную слабость, я должна быть сильной, как титановый сплав. Хочу сказать тебе спасибо, Эмми… спасибо, что бережешь меня. Но не надо. Дак, конечно, сдал Защиту от Темных Искусств на «Выше Ожидаемого», но с волком бы он справился. Это был оборотень, да? А были… укусы? – Дори тяжело сглотнула – I’ll be with you no matter what, because I’m Dodo bird, the bird which is considered to be extinct, but I exist so there’s n o t h i n g I can’t do. – Про мистера Коллинза я лишь слышала, точнее, слышала его имя и фамилию, но не знакома. Сколько ему лет? И сколько лет той девушке, что с ними была? И почему с ними не было кого-то из наших? – дрожащий голос выдает то ли волнение, то ли некую злость. Почему с ними не было, например, меня? – Прости, милая, ты не обязана этого знать. Просто я очень… Я очень боюсь. Я верю тебе, что вы сможете сделать все, чтобы с Нэвусом, - прокатить это имя по языку, такое сладкое, такое любимое ею и такое нелюбимое им, такое ласкающее, - все было хорошо, но я все равно так боюсь, что меня даже потряхивает немного – ты, наверное, это чувствуешь.
   Девушка помолчала, опустив голову: было еще кое-что, что не давало ей покоя; то, что сказала Лин в самом конце истории; то, что проткнуло Доркас насквозь, оставив торчать окровавленный конец из спины, прямо из центра позвоночника. Она не смогла смотреть на Эммилин, говоря это.
   - Просто постарайся сделать так, чтобы он был жив и здоров.
   Потому что мы будем именно рядом, но не так, как я хочу, - вместе. 

Отредактировано Dorcas Meadowes (16-09-2014 20:26:59)

[audio]http://pleer.com/tracks/12823056vfRh[/audio]

00:00 «Ты хочешь его увидеть?»
Флипбук из фотографий-воспоминаний в ту же секунду начинает крутиться в ее голове, на ее веках, под ее ребрами: вот они в библиотеке Хогвартса первый раз после знакомства; вот Доркас смотрит на Дака обеспокоенно и не знает еще пока, как можно утешить его, как уменьшить его горе, как сгладить острое от потери стекло; а вот и Дак разговаривает с ней, не привыкший не получать ответа, - Дори молчалива настолько, что у нее сохнут постоянно губы, а такого не было с ними никогда; вот он обнимает ее на разрушенных трибунах и признается в страшной ненависти, а она улыбается, и после матча бежит к нему – к рыцарю – и обнимает, уже тогда осознав, что…
Но не подумав даже, что будет десять дней ходить привидением по школе, а потом – сидеть с ним в Выручай-комнате, расцветая изнутри от первого и самого невозможно сладкого поцелуя; не подумав даже, что будет в последние несколько дней июня просить свое отражение не плакать, просить себя же остановиться, а потом – ехать с Робином в одном купе Хогвартс-экспресса к себе домой, чтобы провести вместе потрясающий месяц; не подумав даже, что будет бояться своих же ощущений, что будет убегать от мыслей и образов в голове, а потом – сидеть с ним в чем-то похожем на постель домике на дереве совершенно без одежды и целовать его в губы, в шею, в ключицу, в плечо – «я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю, люблю, люблю, люблю»…
И не верить сначала в то, что он уедет, что он правда уедет, а потом правда вернется, а потом, уже зная, что не вернется, не верить в то, что он снова посетит Шотландию – ее Шотландию, их Шотландию (и потому уехать оттуда при первой же возможности, при первой же возможности покинуть эту комнату, этот дом, этот район, этот город, эту страну, покинуть эту-их-черт-возьми-да-какую-же-их Шотландию); и не верить затем, что увидит его вновь, через два года, будучи с другим уже мужчиной рядом; и не верить самой себе, что до сих пор любит – «я люблю тебя, люблю тебя, люблю… ох, нет, нельзя, мне нельзя любить тебя», - и не верить, что может гулять с ним иногда, иногда видеть его, смотреть украдкой на его волосы, лицо в родинках, тонуть в сладкой карамели, слушать родной – потому что роднее больше нет – голос и смех…
И каждый раз, даже когда ее не знала, даже когда еще не могла и подумать, каждый раз одно в голове: «Ты хочешь его увидеть?»  «Да, хочу. Конечно хочу. Разве можно спрашивать меня о таком? Разве я могу не хотеть увидеть его? Разве не для того Господь сотворил меня, чтобы я хотела видеть его?». Но сейчас слова не сходят с языка, и в ответ на речь Эммилин Доркас может хриплым шепотом, как умирающий от жажды путник в Сахаре, сказать всего лишь одно самое короткое слово.

01:01 – Да, - звучит, как признание. Звучит, как согласие, как обещание, как клятва. Как все то, чего Доркас Медоуз никогда не сможет дать Нэвусу Дакворту. Потому что ей нельзя.

И они выходят в коридор второго этажа. «Лин, прошу тебя, не тяни», - мысленно просит Додо, и подруга, словно прочитав ее мысли, ведет ее за руку вдоль бесконечных дверей в палаты. Невольно Доркас ускоряет шаг, не ведая, куда идти, но следуя своему птичьему чутью; двери, двери, бесконечные двери, справа, слева, сзади и впереди, все одинаковые и ничем не примечательные, все закрытые и потому безымянные, но ярким цветом индиго горит лишь одна, одна дверь, всего одна дверь. Лин останавливается. Дори останавливается лицом к пульсирующей синим цветом двери и делает глубокий вздох, а затем рваный и нервный выдох.

01:31 И она мягко нажимает на ручку, толкая дверь вперед. Сочный цвет меркнет – как тот, что укрывал кусок дерева, так и тот, что горел в ее дронтовых глазах; девушка видит перед собой только кровать – серую кровать, держащую на своих четверых самую большую драгоценность, что подарил в этой жизни Доркас Бог, самую любимую, самую восхитительную, самую… Но Господь не дает второго шанса тем, кто упустил первый; он все видит и все прощает, но второго шанса не дает.

02:01 У Дори дрожат колени, дрожат руки, сердце ноет так, словно сейчас разорвется – ее маленькое, птичье сердце, в котором так много крови, так много любви, так много потерь и так много боли, что неудивительно, что оно скоро не выдержит, - у нее все плывет перед глазами, автофокус сбился, «какое красивое боке, но дайте мне четкий фон, откройте диафрагму»… Дори не может больше стоять, она кидается к кровати Дака так, словно наткнулась на оазис в своей Сахаре; она кидается к его кровати, садится на ее край и осторожно касается кончиками пальцев всей-в-родинках щеки. Легкий взмах крыла нелетающей птицы приносит в ее голову совершенно отчаянную мысль: «А кто мне запретил?»

02:27 И она целует его. Зная, что он спит, зная, что он ничего сейчас не почувствует, зная, что потом она будет жалеть о своей несдержанности, - но целует. Потому что не делала этого так давно, потому что завтра, да что там, сегодня, может произойти все, что угодно, потому что иначе она просто сползет на пол у его кровати и умрет от кровоизлияния внутрь тела. Поцелуй очень легкий и почти неощутимый, но страшно весомый и означающий, что…

[audio]http://pleer.com/tracks/8574032XSN4[/audio]

00:00 …И они выходят в коридор второго этажа. «Лин, прошу тебя, не тяни», - мысленно просит Додо, и подруга, словно прочитав ее мысли, ведет ее за руку вдоль бесконечных дверей в палаты. Но Доркас не торопится: у Дори дрожат колени, дрожат руки, сердце ноет так, словно сейчас разорвется – ее маленькое, птичье сердце, в котором так много крови, так много любви, так много потерь и так много боли, что неудивительно, что оно скоро не выдержит, - у нее все плывет перед глазами, автофокус сбился, «какое красивое боке, но дайте мне четкий фон, откройте диафрагму»… В таком состоянии не то, чтобы быстро идти, в таком состоянии вообще двигаться нельзя, надо сесть и посидеть спокойно. Но Доркас Медоуз – аврор, и именно это она говорит себе, когда ей нужны силы держаться. Только почему-то в ее голове голос не Доркас Медоуз, а Аластора Грюма; впрочем, это и правильно. «Ты – аврор», - и не о чем больше разговаривать.
И Лин ее не торопит, наверное, в стремлении успокоить. Они идут спокойно, понемногу успокаиваясь изнутри, - возможно, успокаивается только Дори, ведь Эмми особо незачем, но главное, что старшую девушку постепенно покидает паника.

01:15 Они останавливаются… Дори поворачивается лицом к двери и делает глубокий вздох, а затем рваный и нервный выдох. Закрывает глаза. Кончиками пальцев проводит по гладкой поверхности двери, словно спрашивая у нее: «Ты впустишь меня? Ты покажешь его мне? Ты дашь мне его увидеть?»
Эта дверь – последнее, что разделяет их физически, но сколько еще перегородок остается между ними, сколько еще будет стеклянных стен? Она видит его, знает, как он посмотрит, как улыбнется, как задумчиво нахмурится – Доркас знает Дака так, словно провела с ним всю свою жизнь, и как может быть так недосягаем и далек столько близкий человек?..
Кончики ее пальцев горят, словно их окунули в кипящий мед, варящуюся карамель и только что обжаренные лепестки миндаля; «пожалуйста, дай мне увидеть его», - просит Додо, открывая глаза и мягко нажимая на ручку двери.

02:00 Дверь приветственно распахивается («приветственно, какая ирония»), и девушка видит перед собой только кровать – серую кровать, держащую на своих четверых самую большую драгоценность, что подарил в этой жизни Доркас Бог. Она чувствует, как что-то словно подталкивает ее сзади, но чувствует как-то.. эмоционально, своим птичьим чутьем – наверное, это Лин смотрит ей в спину и думает: «Иди. Иди, моя девочка. Смелая, хорошая девочка». Ей не хватает света, чтобы видеть путь, но разве она не придет к нему и через темноту?

02:28 Первый шаг Доркас делает несмело, сомневаясь в том, что сможет выдержать это; ведь будет так тяжело сидеть рядом, видеть любимого капеллана, и не позволить себе коснуться его. Но в этой девочке много веры, как и любви, и она решает верить в себя, верить в свои силы, и она делает несколько твердых шагов, пока наконец не доходит к кровати Нэвуса.
Скольких усилий ей стоит не сесть к нему рядом на краешек кровати. Скольких усилий ей стоит не кинуться обнимать его. Скольких усилий ей стоит не сорваться и не поцеловать его. И скольких усилий ей стоит подвинуть стоящий рядом стул поближе к кровати, чтобы видеть лицо Дака. Но опустившись на стул, Доркас закрывает рот одной ладонью, стараясь не издать и звука; слезы непроизвольно текут из ее глаз, и девушка боится перейти на громкие рыдания, потому что всхлипов достаточно, - на то, чтобы держаться скалой ей уже не хватило сил.
На плечо Додо легко опускается теплая рука Эммилин; темноволосая девушка делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, убирает ладонь от рта и двумя руками вытирает слезы, проведя пальцами от крыльев носа к ушам.
– Я.. не знаю, почему у меня отказали тормоза, я ведь обычно такая стойкая, - ком из колючей проволоки перекатывается по горлу. – Милая, я сейчас приду в норму. Обещаю тебе. Просто я никогда не видела его в таком состоянии, а сделать ничего не могу… Можно мне остаться здесь на какое-то время? Я тихо.
Дори позволяет себе лишь одно – кончиками пальцев коснуться темных волос, опустившись на висок и усыпанную созвездиями щеку; тут же убрать руку, дойдя до уголка губ, потому что не дай Бог…

04:15 Когда Лин оставляет их вдвоем, Доркас доходит до книжных полок и возвращается обратно к постели Дака с легкой, но не менее грустной улыбкой. В ее руках – одна не очень большая, но очень важная книжица; проведя по корешку, девушка открывает конец второй главы, чуть прокашливается и тихо начинает читать…

04:45 It was high time to go, for the pool was getting quite crowded with the birds and animals that had fallen into it: there were a Duck and a Dodo, a Lory and an Eaglet, and several other curious creatures. Alice led the way, and the whole party swam to the shore.
They were indeed a queer-looking party that assembled on the bank — the birds with draggled feathers, the animals with their fur clinging close to them, and all dripping wet, cross, and uncomfortable.
The first question of course was, how to get dry again: they had a consultation about this, and after a few minutes it seemed quite natural to Alice to find herself talking familiarly with them, as if she had known them all her life. Indeed, she had quite a long argument with the Lory, who at last turned sulky, and would only say, ‘I am older than you, and must know better’; and this Alice would not allow without knowing how old it was, and, as the Lory positively refused to tell its age, there was no more to be said.
At last the Mouse, who seemed to be a person of authority among them, called out, ‘Sit down, all of you, and listen to me! I’ll soon make you dry enough!’ They all sat down at once, in a large ring, with the Mouse in the middle. Alice kept her eyes anxiously fixed on it, for she felt sure she would catch a bad cold if she did not get dry very soon.
‘Ahem!’ said the Mouse with an important air, ‘are you all ready? This is the driest thing I know. Silence all round, if you please! “William the Conqueror, whose cause was favoured by the pope, was soon submitted to by the English, who wanted leaders, and had been of late much accustomed to usurpation and conquest. Edwin and Morcar, the earls of Mercia and Northumbria —”’
‘Ugh!’ said the Lory, with a shiver.
‘I beg your pardon!’ said the Mouse, frowning, but very politely: ‘Did you speak?’
‘Not I!’ said the Lory hastily.
‘I thought you did,’ said the Mouse. ‘— I proceed. “Edwin and Morcar, the earls of Mercia and Northumbria, declared for him: and even Stigand, the patriotic archbishop of Canterbury, found it advisable —”’
‘Found what?’ said the Duck.
‘Found it,’ the Mouse replied rather crossly: ‘of course you know what “it” means.’
‘I know what “it” means well enough, when I find a thing,’ said the Duck: ‘it’s generally a frog or a worm. The question is, what did the archbishop find?’
The Mouse did not notice this question, but hurriedly went on, ‘”— found it advisable to go with Edgar Atheling to meet William and offer him the crown. William’s conduct at first was moderate. But the insolence of his Normans —” How are you getting on now, my dear?’ it continued, turning to Alice as it spoke.
‘As wet as ever,’ said Alice in a melancholy tone: ‘it doesn’t seem to dry me at all.’
‘In that case,’ said the Dodo solemnly, rising to its feet, ‘I move that the meeting adjourn, for the immediate adoption of more energetic remedies —’
‘Speak English!’ said the Eaglet. ‘I don’t know the meaning of half those long words, and, what’s more, I don’t believe you do either!’ And the Eaglet bent down its head to hide a smile: some of the other birds tittered audibly.
‘What I was going to say,’ said the Dodo in an offended tone, ‘was, that the best thing to get us dry would be a Caucus-race.’
‘What is a Caucus-race?’ said Alice; not that she wanted much to know, but the Dodo had paused as if it thought that somebody ought to speak, and no one else seemed inclined to say anything.
‘Why,’ said the Dodo, ‘the best way to explain it is to do it.’ (And, as you might like to try the thing yourself, some winter day, I will tell you how the Dodo managed it.)
First it marked out a race-course, in a sort of circle, (‘the exact shape doesn’t matter,’ it said,) and then all the party were placed along the course, here and there. There was no ‘One, two, three, and away,’ but they began running when they liked, and left off when they liked, so that it was not easy to know when the race was over. However, when they had been running half an hour or so, and were quite dry again, the Dodo suddenly called out ‘The race is over!’ and they all crowded round it, panting, and asking, ‘But who has won?’
This question the Dodo could not answer without a great deal of thought, and it sat for a long time with one finger pressed upon its forehead (the position in which you usually see Shakespeare, in the pictures of him), while the rest waited in silence. At last the Dodo said, ‘everybody has won, and all must have prizes.’
‘But who is to give the prizes?’ quite a chorus of voices asked.
‘Why, she, of course,’ said the Dodo, pointing to Alice with one finger; and the whole party at once crowded round her, calling out in a confused way, ‘Prizes! Prizes!’
Alice had no idea what to do, and in despair she put her hand in her pocket, and pulled out a box of comfits, (luckily the salt water had not got into it), and handed them round as prizes. There was exactly one a-piece all round.
‘But she must have a prize herself, you know,’ said the Mouse.
‘Of course,’ the Dodo replied very gravely. ‘What else have you got in your pocket?’ he went on, turning to Alice.
‘Only a thimble,’ said Alice sadly.
‘Hand it over here,’ said the Dodo.
Then they all crowded round her once more, while the Dodo solemnly presented the thimble, saying ‘We beg your acceptance of this elegant thimble’; and, when it had finished this short speech, they all cheered...

[audio]http://pleer.com/tracks/12794560xZsj[/audio]

Доркас сидит на стуле с подлокотниками полубоком, в диагональ к больничной койке - лицом одновременно и к Даку, и к окну над его кроватью; спина прямая, словно к позвоночнику прибили деревянный брус длиной во всю Доркас; она вся – натянута, словно пружина, словно еще немного – и лопнет с громким воем. Книгу, лежащую на коленях, девушка держит двумя руками – зрение позволяет ей не подносить ее ближе к лицу. Дочитав, она просто бесшумно закрывает «Алису», смотрит пару секунд на свои руки, а затем, словно куколка-марионетка, поднимает голову.
Очнулся. Дак очнулся и смотрел прямо на нее, явно не понимая, что происходит. Дори встретилась с ним взглядом, и сердце пропустило удар. Очередной шар из колючей проволоки подскочил к горлу, в глазах заболело, как от попавшего стекла; глядя на Нэвуса, Доркас не может сказать и слова. Что меня останавливает, кто мне запретил, что останавливает меня, кто…
– Что ты… здесь… делаешь?
Хлыст.
– Зачем же ты…
В Доркас никогда не сражались две разные девушки: ей ни разу не приходилось сталкиваться со смешанными чувствами, особенно если речь идет о злости, обиде, боли за кого-то, а не за себя, и любви одновременно. Сегодня – именно тот день, когда ей пришлось встретиться лицом к лицу с этим коктейлем эмоций. Каждое движение Дака, каждый его вздох причинял ему боль, и Дори, очевидно настроенная на любовь всей своей жизни, чувствовала каждую секунду его мучений – не физически, конечно, но тем не менее, каждый раз девушка вздрагивала и плакала все сильнее, ощущая его слабость, страдая от его страданий. И вместе с тем, слушая Дака, не могла его слушать – в голове пульсировали самые первые слова, сказанные им, и все остальное было словно в тумане.
Не надо, не надо, не надо ничего мне говорить, не нужно пояснять, Дак, ты все сказал, сказал все сразу – делай бы ты так всегда, я бы давно уже не мешала тебе жить, но хорошо, что ты сделал это хотя бы сейчас. Что я здесь делаю? Зачем я пришла? И правда, зачем? С чего я взяла, что имею право на доступ в твою жизнь больше того, что ты уже позволил? С чего я взяла, что могу видеть тебя таким? Почему я решила, что…
– Спасибо, что пришла. Что?..
И ее срывает. Механизм крутился, крутился, крутился так быстро, что слетел с резьбы. Нэвус попытался слабо улыбнуться, и от осознания того, что даже это дается ему с трудом, слезы из глаз Дори потекли еще сильнее, она резко вздохнула, будто перед всхлипом, но всхлипа не было, были слова – те, которые она сама от себя не ожидала услышать.
– Спасибо? Я, что, по-твоему, пришла сюда ради спасибо? К чертям твои благодарности! – кипит и бурлит, выплескивается и рвется наружу, и видит Бог, Доркас Медоуз позволяла себе такое только один раз с братом, но с тем пор прошло почти десять лет. – Я здесь, потому что я испугалась за твою птичью задницу! Ты можешь себе представить такой расклад? Если в Исследовательский Центр не долетает информация о происходящем в Британии, то простите меня великодушно, мистер Дакворт, что потревожила ваш покой, но я знаю, понял? Я знаю, что произойти может с кем угодно что угодно и когда угодно. Но я никогда так не боялась, как сегодня утром, потому что обычно я – мы, мы знаем, что делать! – чуть понизить голос, чтобы не разбудить весь этаж; колючие и злые слова прорываются наружу вместе со слезами, но не злости, а боли – не своей, но его. – Что ты там делал, Дак? Какого, - она выругалась совершенно по-Грюмовски, не ожидая такого от себя, но тем не менее это вышло даже.. естественно, - ты делал там с ними? Это, черт возьми, какие-то дети и даже не авроры-стажеры, им надо сидеть и в книжках ковыряться, а не лезть в эпицентры взрывов! Но к гриндилоу их – как туда занесло тебя? - Доркас нервно и резко выдохнула и вытерла обеими ладонями слезы; ее голос с нервного сменился на чуть более злой. – Прости, конечно, но я не лезу в Историю Магии и после работы артефакты не исследую. Вот и ты в бои не суйся. Хочется геройствовать? Надо было сдавать Защиту на «Превосходно» и идти в Аврорат, а сейчас… Да лежи ты, Господи, спокойно! Я все узнала у Лин, так что не нужно геройствовать еще и здесь.
Доркас снова провела ладонями по лицу и сделала три глубоких вдоха-выдоха. Сердце внутри – птичка, что бьется о прутья клетки – грудной; но бешеный бег непонятной самой Доркас злости постепенно переходит на медленный шаг.

[audio]http://pleer.com/tracks/56799183kkJ[/audio]

There is a universal truth we all have to face, whether we want to or not: everything eventually ends. Опустив голову, Дори смотрит на свои руки: на бледную кожу, через которую просвечивают вены, на длинные пальцы, перебирающие друг друга, на тонкие запястья, на множество маленьких шрамов, половина из которых остались еще с детства. Last day of summer, the final chapter of a great book, parting ways with a close friend. But endings are inevitable. Leaves fall, we close the book, we say goodbye. Сглотнув, Доркас поднимает голову. Неотрывно смотрит на Дака примерно с минуту, которая кажется вечностью, и то, что она собирается сказать сейчас, - это то, чего они никогда не говорили.
– Дак, я пришла сюда не просто потому, что напугалась, - я могла бы просто узнать про тебя у колдомедиков и пойти домой. К Бенджи, - и то, что она бы никогда не пошла бы к Бенджи, если ее Дак в таком тяжелом состоянии, совсем не должно быть озвучено; да и то, она никогда не пошла бы к Бенджи, если бы у нее был вариант остаться с Нэвусом, тоже должно остаться в тайне. – Но я решила дождаться, пока ты очнешься. Потому что я подумала, что когда ты проснешься, тебе нужна будет поддержка… друга.
Today we say goodbye to everything that was familiar, everything that was comfortable.
«Друг» звучит так, словно Доркас пырнула кого-то ножом в живот, да только не поняла, кого: себя или Дака. Но чтобы не выглядеть истекающей кровью, девушка смотрит в ореховые глаза безотрывно и не моргая.
Друг. Мой самый любимый друг. Мой первый друг. Друг, который с ума меня сводил, которому я полностью отдавалась, под которым двигалась, с кем стонала, с кем.. - вместе, с кем - еще, хочу, хочу, еще, Дак, люблю, еще; друг, конечно, конечно же друг; друг - в моем доме, друг - в нашем домике, друг - горячий, любимый, желанный; друг.
We’re moving on, we’re leaving – and that hurts. There are some people, who are so much a part of us, –  they’ll be with us no matter what. They are our solid ground, our North Star, and the small clear voices in our hearts that will be with us…
– Эммилин сказала мне, что все будет хорошо, - после затяжной паузы голос звучит рвано и хрипло, но истинная причина в том, что – понимает ли это сейчас Нэвус? – что Дори прощается. Прощается, собираясь уходить. Решая, что все-таки пора. – Что думаешь? Нет смысла спрашивать это через несколько минут после пробуждения, конечно, но… Как ты себя чувствуешь? – самое главное, самое важное. Кончилась обида, выплеснулась злость, боль притупилась и притихла. Осталось только одно – самое настоящее.
Always.

Отредактировано Dorcas Meadowes (05-03-2015 21:09:14)

[audio]http://pleer.com/tracks/7144468ZADh[/audio]
This is the story of two flightless birds…

Wha – are you shouting at me? I’m worried about you, I was terrified – why are you shouting at me? Well maybe you’re so done with my absolutely illogical and even annoying love therefore… but you’re right – who am I to yell at you the more so as it won’t help. I can’t make you feel better, honestly, I was wrong – there is nothing I c a n do. I shouldn’t have come; all that I should do is to let you live your life without any Dodo birds, Rawenclaw princesses and Scotland squaws. I should leave you – to make you free of me and to give you the space to breathe. It’ll be the most difficult mission in my… career, but I’m a tough girl. I’ll be okay – not soon, but I promise, I’ll be. You’re not the first and not the last person I should lose; you’re the worst one to lose yet it doesn’t matter. Who am I to decide whether you need me in your life or not? Right, I’m nothing.
Stop worrying about you? Sorry, my love, I won’t do that as well as I won’t ever stop loving you. For so many years there’s no such a thing as ‘I’ve got everything I need, except you’, there’s only ‘Have I got anything, if I ain’t got you?’; that’s why I know that for sure – I won’t ever stop.
What have you done to me, mon chevalier, qu’est-ce que je t’ai fait que tu as agi avec moi comme ça?

Когда Доркас начинает говорить, ей не хватает то ли воздуха, то ли слов, и она пытается отыскать хотя бы слова – может быть, они бы потекли по ее венкам на руках, а может были бы написаны на ладонях, как школьные шпаргалки; так или иначе девушка переводит взгляд на свои руки – а до этого смотрела на Дака, правда он был словно за стеклом или скорее под каким-то магическим колпаком, иначе непременно бы полетели осколки. Руки не помогают, никаких подсказок на них нет – тогда Дори решает искать эти слова на лице самого Нэвуса. Две чашки мягкой карамели, созвездие Кассиопеи на левой щеке, плавные изгибы напряженных в эту минуту губ – девушка сейчас похожа на рыбу, которая открывает рот, а потом закрывает его, выпуская пузыри воздуха. А может это и не воздух вовсе, а слова? Слова, которые рыбы не могут сказать, а только бесшумно выпустить их изо рта в виде пузыря.
– Я.. я просто… Дак, я просто не знала, что… в голове крутились разные мысли, и… я не должна была… приходить – не должна была срываться… неуместно, глупо, как будто… прости меня, - она наконец приводит свой речевой поток в порядок. – Прости, я не должна была приходить и тем более не должна была кричать не тебя. С чего-то решила, что… Я просто очень испугалась – сейчас всякое творится, и… Прости, что побеспокоила тебя, я опять лезу не в свое дело, все же всегда ставят мне это в вину, а все лезу, как непослушный ребенок, делая только хуже. Пора бы уже научиться… понять – хоть что-нибудь. Я думаю, мне пора идти. Тебе следует отдыхать и восстанавливать силы, а не смотреть тут на меня в совершенно неадекватном состоянии – я же аврор, правда, как я могу вести себя так? Я пойду сейчас, Дак, прости меня еще раз, мне действительно не следовало…
Она молчит пару секунд, а потом делает глубокий вдох и продолжает.
– Я поговорила с Эммилин, она обещала мне, что все будет в порядке. С тобой. Несмотря на тяжелые повреждения. А я верю Эммилин. Не могу не верить, ведь знаю ее уже столько лет. Мы жили в соседних домах, и… Знаешь, если бы у меня была сестра, ее бы звали Эммилин Вэнс. Впрочем, учитывая, что она мне и так, как сестра… Больше, чем сестра, то… Извини, заговорилась. Я пойду.
Доркас встает с кресла и убирает книгу обратно на полку. Она уже разворачивается спиной к Даку, лицом к двери, делает один шаг, но потом разворачивается. Хмурит лоб немного, едва заметно закусывает губу.
– Обещай мне, что поправишься. Пожалуйста, Дак, - девушка опускает голову и смотрит на идеально чистый пол – как бы было здорово сделать свою голову изнутри такой же идеально чистой. – Или не обещай, но поправляйся. Пожалуйста, поправляйся. Я тебя не потревожу, Богом клянусь, но ты – ты поправляйся. Ничего не обещай. Просто… прости меня за то, что я тут устроила, и выздоравливай. А обещать не надо, мне… Главное – выздоравливай, пожалуйста.
Доркас Медоуз делает шаг обратно к Даку, смотрит на него с высоты своего маленького дронтового роста, перекинув волосы на одну сторону, а потом наклоняется и целует Дака почти неощутимо, едва касаясь губами, - в висок, - а затем чуть сильнее и дольше, словно желая спокойной ночи, - в лоб. Стараясь не закрывать глаза, чтобы не капнуть на Нэвуса слезами с ресниц.
– Guéris toi, s’il te plait, et adieu, - тихий шепот; Дори поднимает голову и тут же круто разворачивается, мягким, но быстрым шагом покидая палату. Она закрывает за собой дверь, поворачивается к ней лицом и кладет на границу двух миров – мира Доркас Медоуз и мира Нэвуса Дакворта – руку, закрыв глаза, и едва шевелит губами.

Heavenly Father, I call on you right now in a special way. It is through your power that he was created. Every breath he takes, every morning he wakes and every moment of every hour he lives under your power.
Father, I ask you now to touch him with the same power. For if you created him from nothing, you can certainly recreate him. Fill him with the healing power of your spirit. Cast out anything that should not be in him. Mend what is broken. Root out any unproductive cells. Open any blocked arteries or veins and rebuild any damaged areas. Remove all inflammation and cleanse any infection.
Let the warmth of your healing love pass through his body to make new any unhealthy areas so that his body will function the way you created it to function.
And Father, restore him to full health in mind and body so that he may serve you the rest of his life. So how I ask you for this, I will serve you the rest of my life as I always did. Amen

Пять шагов назад, к противоположной стене, два шага в сторону. Облокотившись на стену, сползти вниз, сев на идеально чистый пол, и только сейчас позволить одной-единственной слезе упасть с подбородка – больше просто не осталось на сегодня. Прокручивать флип-бук в своей голове, вспоминая всю историю от начала до конца, не понимая при этом, как все это могло произойти на самом деле. С ними. С ней.
Заметив Эммилин в уголке глаза, Доркас поднимается с пола, повернувшись спиной к подруге, чтобы стереть с лица любые признаки воды из Озера Слез. А развернувшись, не набраться смелости подарить лживую улыбку и потом просто смотреть устало, смирившись с собственным же решением, сказав после неловкой паузы простую, но тяжелую по весу фразу, подводящую итог всей истории, и эта фраза словно написана на последней страничке флип-бука.
– Его больше не будет, Лин.

…and this is how it ends.

Отредактировано Dorcas Meadowes (06-05-2015 10:05:37)