Карандаш покатился по столу, и Нэвус откинулся на спинку кресла. Буквы на исписанном пергаменте плыли перед глазами; он знал, что их можно сложить в сухие слова отчета, но не в состоянии был это сделать. У меня есть время до завтрашнего утра, ещё успею перечитать. Исправить неточности, переписать наново чернилами, вложить колдографию. Только не сейчас, когда глаза болят, очки натерли переносицу, а в голове мутная каша.
  Позавчера утром его и двух коллег познакомили с недавней находкой - картиной, закрашенной черной краской, в рамке из черного серебра. Они колдовали над ней весь день и безуспешно, перерыли все известные им книги: труды, описывающие свойства волшебных картин, переписи магических предметов, принадлежавших древним семьям волшебников, и пособники, содержащие всевозможные заклинания, выявляющие скрытую в артефактах силу. Единственное, в чем они смогли убедиться - что на картину наложены сильные чары неизвестного им происхождения. Им не удавалось даже предположить что-либо, пока не зашло солнце и краска не сошла сама собой с поверхности холста. Пустого, как показалось им сначала.
  Трое ученых очнулись с первыми лучами рассвета и обнаружили, что всю ночь просидели на полу, вглядываясь в картину. Каждый видел что-то свое; специалист по полузабытым заклинаниям прошедших веков грезил о руинах замка, между которых слонялся призрак рыцаря. Коллега-историк наблюдал за русалками на дне моря. Нэвус же запомнил образ девушки с золотыми волосами и в синих одеждах, чем-то напомнивший ему мать, а чем-то - Ровену Рейвенкло, хотя основательницу факультета на портретах изображали темноволосой. Ночные видения оставили после себя горьковатый привкус непознанного, нераскрытой загадки. Несколько часов они ходили в сомнамбулическом состоянии, думали об увиденном и никак не могли снова приняться за работу.
  К полудню Дак плюнул на все и принял решение отдать зеркало специалистам по темной магии. Не только потому, что они так и не смогли понять, какое же заклятье наложено на предмет, но и потому, что стали ощущать, как оно их тяготит. Даже закрытая тканью, картина постоянно обращала на себя внимание, не давала сосредоточится и напоминала об увиденном. Нэвусу стало намного легче, когда таинственный холст забрали. Он просидел в за работой до двух часов ночи; весь отдел давно разошелся по домам, но ему отчего-то не хотелось возвращаться домой.
  Когда Дак наконец пришел, на столике в гостиной его ждал подарок. На день рождения. Который был месяц назад.
  Отец всегда присылал ему подарок в первой половине лета. Запомнить точную дату Нельсон Дакворт был не в состоянии, и дарил удивительно безвкусные и бесполезные вещи. Воплощение тщеславия, маггл, гордящийся своей принадлежностью к магическому миру, он неизменно выбирал заколдованные безделушки. Ему они казались очень милыми, Дака безумно раздражали. В прошлом году он получил самозавязывающийся галстук, желтый в зеленый горошек. На Рождество - сборник "Советы на каждый день", и советы она содержала самые разнообразные. Нэвус согласился с тем, что ему не стоит рассказывать анекдоты троллям, и выбросил книгу.
  На этот раз отец прислал чашку. Когда в неё наливали жидкость, она начинала пронзительно тонким голосом петь про Одо-героя, и успокаивалась, только когда её опустошали. Дак в который раз подивился изобретательности людей, которые создают такую чушь, и отправился спать.
  Утром, заваривая себе кофе, он смахнул локтем чашку со стола. Она в последних раз прохрипела "И Одо-героя домой отнесли", пожелала ему скорой смерти и заткнулась. Нэвус и сам не мог сказать себе, случайным ли был инцидент, хотя что-то злорадное проскальзывало в его голосе, когда он допел оставшиеся строки куплета.
  Увы, никакой кофе не помог ему после двух не особо сонных ночей привести себя в порядок. Так что сейчас, безучастно наблюдая за тем, как падает с края стола карандаш, Дак только коротко вздохнул и потянулся в ящичек за бодрящим порошком. Он привык мало спать и довольно редко пользовался подобным средством, но сейчас ему определенно надо было взбодриться. На юношу все ещё время от времени накатывала необъяснимая грусть, а временами даже знобило. Нэвус искренне надеялся, что ребята, разбирающиеся в темной магии, уже разгадали тайну картины. Или, по крайней мере, спрятали её куда подальше.
  Он встал и вышел из кабинета. Дак направился в кафе на углу, облюбованное сотрудниками центра, выбрал столик у окна сделал заказал кофе. В чашку юноша высыпал прихваченный с собой порошок и выпил быстро, залпом, потому что тонизирующее средство явно имело в составе чьи-то меленные клыки и на вкус было, честно говоря, отвратительным. Нэвус несколько секунд разглядывал столешницу, после чего ткнулся в неё лбом, да так и остался сидеть. Прикосновение прохладного дерева было приятным, а что думают про него другие посетители кафе, Дака едва ли волновало. Может, скоро все пройдет. Что именно пройдет, он не знал. Утомленность. Злость на отца - это глубокое чувство, ставшее неотъемлемой его частью, хоть и просыпавшееся только тогда, когда папенька напоминал о себе. Разочарованность в себе. В конце концов, они ведь облажались. Мало того, что не смогли разгадать артефакт, так ещё и сами попали под его воздействие.
  Вы неудачник, сэр, - устало констатировал Дак. - Сегодня вы самый настоящий неудачник.

Отредактировано Naevus Duckworth (02-02-2014 12:58:39)

[mymp3]http://ato.su/musicbox/i/0214/bf/9f3650.mp3|Danny Elfman[/mymp3]

  - Поверить не могу, что они раскритиковали мою работу! Я неделю без продыху...
  - Ко мне приезжает сестра...
  - Бобби вчера сломал свою игрушечную метлу...
  - Может, мне тоже отпуск хочется. Может, мне мороженого хочется...
Да, мороженое - это было бы неплохо.
  Голоса сидящих в кафе волшебников и волшебниц сливались в монотонный гул. Чужие слова, чужие жизни и проблемы накатывали на юношу волнами разной степени громкости. Дак ощутил мимолетное иррациональное желание прижать к уху раковину, такую большую розовую раковину, как те, которые он с кузенами и кузинами находил на берегу Средиземного моря...
  Он помнил белое платье Лорелей. Помнил строгие окрики Доротеа. Ему было двенадцать лет, и он чувствовал себя старшим и ужасно взрослым, окруженный шумным семейством О’Каллахан. Трое сыновей и две дочки; все светловолосые и все голубоглазые, кроме самой младшей девочки, всего двух лет от роду, унаследовавшей от матери медово-карие глаза. В белом платье Лорелей выглядела ещё более утонченной и изящной, чем всегда. Доротеа, в безуспешных попытках проконтролировать каждого из своих неусидчивых детей, казалась ещё более строгой, чем обычно.
  Джон, Джек, Джуд и Джун окружили Дака и выпытывали у него подробности о первом годе пребывания в Хогвартсе. Взволнованный от осознания собственной важности, Нэвус пересказывал кузенам все страшные истории, которых успел наслушаться на первом курсе, не забывая прибавлять что-нибудь от себя, чтобы легенды выглядели особенно ужасающее. Так, премилый Монах Хаффлпаффа в его версии на самом деле был при жизни дебоширом, каждую ночь напивался и бродил по деревням, заколдовывая ни в чем не повинных магглов. Сэр Николас оказался знатным проходимцем, который уводил любовниц у самого короля, а рога он отрастил одной из фрейлин не по доброте душевной, а из мести, что она ему изменяла. К Серой Даме мальчик отнесся с должным уважением - все-таки она была привидением его собственного факультета - и приписал ей всего лишь владение темной магией, несколько побежденных драконов и ручного василиска. Только про Барона Дак ничего додумывать не стал. Ничего хуже того, что случилось с этим человеком на самом деле, Нэвус придумать не смог, а ещё побаивался почему-то. Вдруг узнает? Не узнает, конечно, но вдруг - и разозлится, и станет преследовать, и цепями греметь, и завывать, и... биографию Барона мальчик преподнес неизмененной, хотя в остальном дал волю своей богатой фантазии.
  Между тем мистер О’Каллахан опробовал воду, одобрительно кивнул и позвал своих отпрысков присоединиться к нему. И вот тут Нэвус Дакворт, гордый юноша, закончивший первый курс Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, стал снова утенком, причем утенком, не умеющим плавать. Отец не научил его - да и когда; с тех пор, как мама от них ушла, они никуда не выезжали на каникулах. Нэвус тогда оглянулся на тетушку Лорелей в отчаянии, но она не поняла, о чем его горе - сама она воды не любила, если и купалась, то лишь возле берега, разглядывая дно.
  Джон смело побежал к папеньке, Джек поспешил догнать брата; хилый, болезненный Джуд попробовал сначала, теплое ли море, скривился и остался на берегу; маленькая Джун села на мелководье и принялась месить руками мокрый песок. Нэвус медленно ступил в воду. Он шел, как на казнь, ничего не замечая, кроме двух белобрысых затылков перед собой, двух братьев, уверенно плывущих к своему отцу, который весело махал им длинной рукой (у мистера О’Каллахана были удивительно длинные руки и ноги, и возвышался он над землей на целых шесть футов и три дюйма). Дак шел, привычно переваливаясь с одной ноги на другую, потом подпрыгивал, лишь бы отсрочить неизбежное, а потом вытянул руки вперед и... поплыл. Неловко, бурно колотя по воде руками, но поплыл, потому что не мог не сделать этого, не мог позволить себе выглядеть трусом и посмешищем, и утонуть тоже не получалось. Мальчик неумело подражал движениям кузенов и едва приближался к длинной фигуре дяди, и все же он держался на воде, заглатывал её носом и ртом и не тонул, безмерно гордый и довольный собой. Теперь уж ни Джон, ни Джек не посмеются над его дурацкими утиными ногами, и мистер О’Каллахан не посмотрит снисходительно, и узнают они, что Нэвус Дакворт может все на свете, даже плыть, не умея этого.
  Конечно, и Джон, и Джек ещё не раз смеялись над ним, и мистер О’Каллахан смотрел снисходительно, потому что так оно и положено меж двоюродными братьями, а взрослые ничего не смыслят в том, как надо смотреть на детей.
  И море тогда шумело, шумело, шумело, и солнце палило нещадно; укрывшись под тенью деревьев, женщины лениво болтали; дядя вскоре устал возиться с сыновьями и развернул газету, устроившись в шезлонге. Как забавно, подумалось тогда Нэвусу - чем отличить их от магглов, кроме того, что на столике лежат три палочки, а шезлонг появился из ниоткуда? Дети, разомлевшие и счастливые, лежали на песке, и солнце, жаркое солнце нагревало их кожу, а море обволакивало ноги и вымывалось из-под них песок.
  Мороженое было бы неплохо...
  - Эй.
  Нэвус так резко поднял голову, что ударился затылком о стену.
  - Я могу присесть?
  Щурясь и потирая место ушиба, Дак узнал в девушке, прервавшей поток воспоминаний, Еву Ральфс.
  - Ты в порядке?
  В порядке ли я?
  Он определенно был в полном беспорядке всего пять минут назад, когда кофе с порошком горчил у него на языке, голоса безымянных коллег напоминали о работе, и хотелось только замереть, застыть и забыть обо всех неудачах последних суток. Был ли он в порядке сейчас? Наверное, нет. Но ему определенно было полегче, потому что белое платье, и строгий голос, и он поплыл... пусть даже случилось это полжизни назад.
  - Здравствуй, женщина, - Дак откинулся на спинку стула и бросил на Еву скорбный взгляд. - О, у меня все отвратительно. Жизнь полна страданий и безысходности, ничто не способно развеять мою тоску. Мороженое будешь?
  Мимо их столика пробегал официант, и Даку пришлось отвлечься от своей вдохновенной речи, чтобы подозвать суетливого молодого человека.
  - Мне фисташковое, пожалуйста. Так вот... Скажи мне, Ева, почему ты не замужем, почему у тебя нет троих детей и сенбернара? Правильно, потому что жизнь бессмысленна, брак не приносит счастья и мы все умрем, -  голос его звучал все тише и трагичнее. - Ты просыпаешься утром и не знаешь, зачем вставать, ведь что бы ты ни делала, ничего изменится, каждый день будет точно таким же, как и раньше, полным горечи и обид... что есть жизнь, если не ожидание смерти, освобождения от бремени утрат и разочарований! И я подумывал - не утопиться ли мне в пруду... с уточками...

Отредактировано Naevus Duckworth (07-02-2014 23:02:49)

If you can make one heap of all your winnings
     And risk it on one turn of pitch-and-toss,
And lose, and start again at your beginnings
     And never breathe a word about your loss;
If you can force your heart and nerve and sinew
     To serve your turn long after they are gone,
And so hold on when there is nothing in you
     Except the Will which says to them: "Hold on!"
  Когда перед Даком поставили вазочку с мороженым, мир неожиданно заиграл новыми красками. Любовь к сладкому у юноши была в крови, сильная и непреодолимая, ею страдали все знакомые ему родственники по материнской линии. Существовала даже легенда о том, что бабушка Беттани осталась среди живых в качестве привидения и поселилась в "Сладком королевстве" - если не ради вкуса, то уж хотя бы просто любоваться красотой, производимой местными кондитерами. Насчет пути, который избрала после смерти родственница, Нэвусу ничего известно не было; а вот то, что в кармане его всегда лежит какое-нибудь лакомство, будь то шоколадная лягушка, пакетик ирисок или сахарный таракан - правда. И сейчас Дак с особым удовольствием неторопливо разламывал зеленоватый шарик, чтобы проверить наличие в нем орешков. В конце концов, самое главное в фисташковом мороженом - фисташки.
  На заявление Евы о том, что она не горит желанием заводить себе мужа, детей и собаку, Нэвус только улыбнулся. Он и сам с трудом представлял себе эту боевую девчонку в роли примерной домохозяйки; такие скорее знают, как быстро и эффективно оглушить противника, и не особо заботятся тем, как приготовить румяные оладьи. Дак поймал себя на том, что умеет готовить румяные оладьи, и понятия не имеет, каким заклинанием лучше атаковать врага. Пора заводить сенбернара.
  - Зови меня Дак, - привычно поправил юноша. С детства любимый ореховый вкус таял на языке. - Не для того я сбежал из кабинета, чтобы ко мне обращались по нелепому имени.
  Пыльным и сухим звучало оно. Даже в словах "мистер Дакворт" было больше жизни, они делали его как-то старше, значительнее, что ли - хотя в то же время вызывали неприятные ассоциации с отцом. Но само по себе это невнятное "Нэвус", родное, и в то же время неблизкое, отзывалось в нем почти болезненно. Оно как будто впитало в себя все детские ошибки и обиды, оно стало шероховатым и грубым, и одновременно открывало его слабости. Краткое и звучное прозвище, напротив, символизировало позднее детство и юность, в нем жили первые серьезные победы - в учебе, в квиддиче. Дак, - небрежно обращался к нему капитан команды, и мальчик приветственно махал рукой, гордый тем, что его называет именно так, как соратника, напарника, равного. Дак, - говорили ему однокурсники, и, признавая за собой это имя, он отбирал у них право на насмешку. Как можно смеяться над тем, кто не обижается? Дак, - говорили ему Гестия и Фабиан, и он казался себе таким взрослым, ведь они были старше его, пусть ненамного. Но Нэвус? Имя-черепашка, то демонстрирующее всем его отполированную неудачами броню, то обнажающее мягкую кожу, готовую принять новую боль. Имя, данное при рождении. Нелюбимое имя. Не называйте меня им.
  Однако то, что сказала Ева Ральфс дальше, насторожило юношу. Кажется, его шутливая речь, произнесенная для того лишь, чтобы перевести едва завязавшийся разговор на тему более приятную и веселую, задела девушку за живое.
  - Речь была не обо мне, а о тебе, правда?
  Да нет, кажется, именно о тебе.
  Нэвус Дакворт перестал любоваться тем, как свет играет на черенке ложечки и взглянул на сидящую напротив Еву внимательнее. Не как на младшую коллегу, но как на человека, который каждый день вступает в бой с окружающим миром и далеко не всегда выигрывает. Он мало знал о ней, как и она о нем; Дак мог только догадываться. Об усталости, затаившейся в уголках глаз. О напряжении, скрытом за плотно сжатыми губами. О каждодневной борьбе - в сущности, явлении, ему знакомом; но для неё враг имеет другое лицо, и борьба эта носит иной характер. 
  Я не знаю, какие испытания выпали на твою долю, девочка. Лучшее, что я могу сделать - не усложнять твою жизнь своими заботами.
  - Что случилось? Никак не могу сказать. Ты же понимаешь, я работаю на разведку новозеландского Министерства Магии, - если такое вообще существует, - так что не вправе разглашать подобную информацию.
  Отрицать Дак ничего не стал, чтобы не пришлось лгать. Она прекрасно поняла, что в его жизни не все так гладко, как хотелось бы; поймет и то, что ему не хочется об этом говорить. Спрашивать в ответ юноша тоже не решился. Что-то ему подсказывало - не расскажет. Потому ли, что привыкла, как и он, самостоятельно справляться с трудностями, потому ли, что связана какими-либо обязательствами.
  - Все будет хорошо.
  - Конечно же, - улыбнулся Нэвус. - Ты сильная. Я непробиваемый. Справимся, - он облизал ложечку. - И если... если тебе понадобится помощь, обращайся, хорошо? Даже если покажется, что все безнадежно, а от утки мало толку. Хоть сладеньким покормлю. И выдам пару секретов новозеландского Министерства.
  Дак перевел взгляд с лица девушки на окно, за которым солнце обильно поливало золотистым теплом улицы и деревья. С какой нежностью и тоской он вспоминал лета, проведенные в маленьких, никому не известных городках старой Европы! Руины средневековых замков, разрушенный камень которых прямо-таки сочится могущественной магией, потемневшая от дождя мостовая и деревянные балки домиков, запах свежеиспеченного штруделя и голоса местных волшебников, смешно и мило переиначивающие слова английского языка...
  - Ева Ральфс, как насчет внепланового отгула до конца рабочего дня? Если что, свалишь все на меня. Хотя нет, мы же из разных отделов. Ну, все равно ссылайся на меня, мол, срочно понадобился помощник, разобраться в защитной магии. Что скажешь?
  Наверное, им обоим не помешает прогулка, желательно где-нибудь подальше от опостылевших стен Исследовательского центра. Нэвус без колебаний готов был подставиться под гнев начальства - хотя бы потому, что с него любая ругань скатывалась, как с утки вода. К тому же на правах трудоголика, который последние пару суток дневал и ночевал на работе, ему позволено было отдохнуть после обеда. По крайней мере, Дак считал, что позволено; да и зачем просить разрешения, если можно оповестить постфактум.

Отредактировано Naevus Duckworth (05-03-2014 02:08:48)

[mymp3]http://ato.su/musicbox/i/0314/2d/f98ab5.mp3|Les Choristes – Caresse Sur L'Ocean[/mymp3]
  Как правило, Нэвус Дакворт относился к своей работе с большим тщанием и ответственностью. Как правило. Но сегодня солнце было ослепительно ярким, листья - изумрудно-зелеными, небо сверкало глубокой лазурью; он ничего толком не сделал за первую половину дня и едва ли мог надеяться, что успеет что-либо важное до вечера. Он и вспомнить-то ничего важного не мог. Так почему бы не потратить это время на то, чтобы перекрыть все неудачи прошедших дней?
  - Все равно я тут не проработаю долго... Хорошо, я согласна.
  Дак только приподнял брови на брошенное вскользь замечание девушки. Ева явно недоговаривала, однако Нэвус твердо решил не расспрашивать ни о чем - чтобы у неё и впредь был повод ему доверять. Если секрет станет слишком тяжкой ношей, она поделится по собственному желанию, если же нет, то настаивать юноша не собирался. У каждого скелеты в шкафах, и в чужие порой благоразумнее не заглядывать.
- Я собираюсь провести над тобой ритуал черной магии, - заверил девушку Дак. - Будет весело, обещаю.
  Он подозвал официанта, заплатил за них обоих, затем достал из кармана сложенный вчетверо листок и карандаш. Нэвус расправил бумагу и быстро написал объяснительную - одну на два отдела, его и тот, в котором работала Ева. Не особо утруждая себя достойным оправданием отлучки, юноша скорее поставил начальство перед фактом. Сделав из записки журавлика, Дак махнул палочкой и направил ожившую бумажную птицу в сторону окна.
  - И пусть нам завтра как следует влетит, - радостно подытожил юноша. - Пойдем, невинная жертва, нас ждут темные дела.
  Оказавшись на улице, Нэвус огляделся и свернул в переулок за кафе. На улицах если кто и прогуливался, то волшебники, и все же Даку казалось невежливым аппарировать прямо на чьих-то глазах. Он взял Еву за руку и сконцентрировался на образе, который неотступно маячил перед ним с тех самых пор, как ему захотелось прогулять остаток рабочего дня. Все утки любят воду, даже утки, которые на самом деле люди.
  Море мгновенно швырнуло ему в лицо свежий бриз, пропитало одежду запахом соли, сдуло сухую городскую пыль. Даку безумно хотелось просто расхохотаться от счастья, но он сдержался, побоявшись испугать Еву, и только улыбнулся.
  - Посмотри, - он выпустил ладонь девушки и указал вперед, откуда слышался шум прибоя, невидимого из-за скал, - мы идем туда.
  Он бывал здесь раньше; его родня любила устраивать здесь вылазки на природу. Здесь - потому что в этой части побережья было меньше всего магглов. Дикий пляж, всего пара деревень поблизости, от дороги до воды идти долго. Отличное место для прогулки, но не очень удобное для тех, у кого нет волшебной палочки и возможности путешествовать без транспортных средств. Нэвус нарочно аппарировал подальше; спуск к морю был частью ритуала, чувство легкого нетерпения обязательно предшествовало виду темно-синих волн с блестящими шкурами. Наконец они свернули с тропинки, плутавшей вдоль берега, и ступили на разогретый песок.
  И оно раскинулось перед ними, бесконечное, древнее, могучее. Оно обрушивалось на берег и с неистовой силой хлестало скалы, оно вздымало сияющую в солнечных лучах спину и шипело белой пеной. Море дышало, море пело, море плясало. В унисон с ним пронзительно кричали чайки, широко распластавшие крылья, застывшие в воздушном потоке, как мошки в кусочке янтаря. Здравствуй, almighty сreature. Помнишь ли ты меня? Кто знает, быть может, твоя память стирается с каждым девятым валом... Зато я помню, как ты ласково стелилось мне под ноги во время штиля и как едва не забрало меня на дно перед штормом. Но утки выходят сухими из воды. Даже твоей опасной холодной воды.
  Нэвус хотел что-то сказать и не нашел подходящих слов. Он просто перевел взгляд на Еву, пытаясь понять по выражению лица девушки, понимает ли она это молчаливое упоение, эту противоречивую и сильную привязанность к переменчивому морскому божеству.

Отредактировано Naevus Duckworth (30-03-2014 18:46:48)

Море разговаривало с Питером. Доверяло тайны, внимательно выслушивало его собственные. Что-то успокаивающе шептало, убаюкивало, охлаждало разгоряченные щеки и ласкало пальцы рук. Одно и то же море на разных пляжах и побережьях было по-разному новым: всегда иначе приветствовало гостя и рассказывало повести разной окрашенности.
Иногда, очень редко, Питер наугад выбирал любой пляж в пределах его сил досягаемости, и переносился туда. Случалось так, что у воды оказывались люди, шумные ли или молчаливо сидящие на песке, было неважно – в таких случаях Пит делал мысленную пометку не приходить сюда больше. Если однажды ты не одинок в каком-то месте, значит, бессмысленно делать вторую попытку – море и камни уже запомнили присутствие кого-то кроме тебя самого.
Подобные путешествия предпринимались настолько редко, что даже пальцы одной руки не превратятся в кулак, когда пересчитаешь. Нынешний июль вдруг подарил юноше возможность и новый пляж. Это место не должно было подвести. Дикое побережье, ни маггловских, ни волшебных семей, только шелест волн в унисон с птичьими резкими воплями. То, что нужно для новых историй и полуденной полудремы.
Несмотря на безлюдность, Питер всегда выбирал места еще и незаметные с любой из дорог, ведущих к воде. Однажды даже выискал средних размеров углубление в скале, где сидеть можно было только согнувшись в три погибели, и провел около двух часов не Питером Петтигрю, а Хвостом, крысой, попросту сказать. Неожиданный и интересный опыт – обоняние грызуна воспринимало окружающие запахи иначе, более обостренно и чувствительно, однако повторять такое юноша не торопился. Гораздо спокойнее рядом с сильным морем было ему в своем естественном облике. Прислониться к холодному камню, вытянув ноги, пропускать сквозь пальцы темно-золотые песчинки, нагретые солнцем, ощущать, как ветер треплет волосы и проникает под рубашку – в этом была его простая человеческая радость.
Сегодня Питер, по обыкновению укрывшись за обломком горной породы, надежно скрывавшим четыре или даже пять таких, как он, плавно ускользал в сон под мягкие удары волн о скалы. Шшшшш… Как в детстве, под родительские разговоры или мамино пение.
И вот вдруг…
– Как же хорошо.
Непонятным образом, несмотря на все окружающие шумы, именно звук человеческой речи лучше всего разносился на самые большие расстояния на побережьях. Пита выкинуло из приятной дремоты мигом. Не двигаясь, чтобы не выдать своего присутствия, он какое-то время размышлял над тем, что делать дальше. Трансгрессировать прямо отсюда было нельзя, слишком мало места и опасно. Пережидать, пока непрошенные гости пляжа, наверняка ради пустого развлечения забредшие к воде, смотаются, было глупо, кроме того, отдыхать под их разговоры невозможно – все прекрасно слышно. И сколько времени продлится это назойливое вторжение – никому толком не известно.
Оставалось, обнаружив свое присутствие, выбраться на песок, чтобы проследовать к удобному для перемещения месту, или, как вариант, попытаться прогнать их отсюда. Хоть второе и глупо. Питер поднялся на ноги, вышел из-за камня, заслоняя глаза от слепящего солнца, и оценил обстановку. Визитеров было двое: кроме девушки, чей голос он уже слышал, и которая, кстати, показалась юноше смутно знакомой, в наличии имелся еще и парень. Русоволосая девушка стояла в воде, а парень смотрел на нее. Совершенно непонятно, кто такие, и зачем сюда прибыли. Мысль о том, что все его везение было просто совпадением, и пустынные пляжи вовсе не всегда являются таковыми, недовольно замелась в дальний угол.
– Эй, вы! Что вы здесь делаете вообще?
Как будто его громкий окрик что-то менял.

Цирк. Яркие разноцветные флажки развевал теплый ветер, желтые огоньки фонарей подсвечивали высокий купол и казалось, будто шатер подвесили в воздухе. Дети кричат, смеются, плачут. Он молчит и настороженно смотрит по сторонам, этот праздник ему непривычен, что здесь происходит, зачем их сюда привели? Запахи. Много запахов: теплой земли после дождя, сахарной ваты, женских духов, сирени. И животных. Резкий и терпкий запах незнакомых животных. Мимо них пробегает девочка в маске медведя, Джуд вскрикивает, Джек цепляется за Джона. Нэвус недоуменно провожает взглядом проходящих мимо людей в ярких одеждах и масках. Мистер О'Каллахан радуется и хохочет, – это была его идея.
  Потом все стало понятно. Весело. Занимательно. Они тоже смеялись, когда на арену вышел нелепо разукрашенный клоун – кроме Джуд, Джуд плакал и просил прогнать бедного шутника. Они хлопали в ладоши, когда обезьяна в смокинге проехалась на длинногривой белой лошади. Когда акробаты взлетали под куполом и чудом успевали ухватиться за качели. И, конечно же, они замерли в страхе и восхищении, когда по тонкой веревке через арену пробежала стройная девушка в золотистом трико.
  А потом они шли домой пешком, как обыкновенные магглы, уплетали мороженое и спорили, какой же номер был самым-самым.
  Канатоходец, значит? Маньяк-убийца?
  Перед глазами стоял образ худого темноволосого юноши, который душил канатом неблагодарного зрителя, вздумавшего не аплодировать. Золотистое трико переливалось в тусклом свете фонарей, а сзади единственной рукой жертву крепко держал брат-жонглер.
  Дак поймал себя на том, что нервно хихикает. Он уже не был так уверен, что идея с игрой была хороша. Вдруг они наткнулись на сумасшедшего? И он сейчас кинется в море... или пальнет в них каким-нибудь особенно изощренным заклинанием... А может быть, этот странный человек просто подхватил игру, – успокоил себя Нэвус. – Разве не этого ты хотел? Играть. Притворяться. Рассказывать друг другу невероятные истории. Так вот же он, канатоходец, который откликнулся на твой призыв "прочь здравый смысл". Не упусти его.
  – Приятно познакомиться, дорогой Евстафий, – Дак лучезарно улыбнулся. – Это чудесно. Мы ждали вас, а вы – кого-то ещё, это же просто замечательно. Je mehr Leute, desto mehr Geschichte, je mehr Geschichte, umso besser.
  Подозреваю, что никого ты не ждешь, как и мы не ждали тебя, но сейчас это решительно не имеет значения.
  Нэвус снял мантию, расстелил её на песке и сел лицом к морю и спиной к поросшим травой обрывам. Белая пена, как легкий гипюр на рукавах синего платья, обрамлял песок золотистого пляжа. Никого, кроме них, ни одной человеческой фигуры, ни одного лишнего звука. Только трое волшебников, придумавших себе странные истории, только бесконечное море, готовое выслушивать истории сколь угодно абсурдные, только жалостливый плач чаек.
  Как забавно, Евстафий. Мне неинтересно твое настоящее имя. Я не хочу знать, кто ты, кем работаешь, где живешь. Но я хочу, очень хочу услышать, что ты можешь о себе придумать. Сегодня я рассказываю и слушаю рассказы, сегодня я вне логики и структуры консервативного магического общества, я устал от них. Устал от правил. От рамок. Обязательств. Мы создадим свою собственную Вселенную, она мягкая и легко мнется под нашими словами, мы можем придать ей любую форму, нас не сдерживает ничто, кроме собственной фантазии. Это ненадолго, на минуты, часы, если повезет – до вечера, а потом каждый из нас вспомнит, что должен возвращаться в мир-который-реален. Но до тех пор...
  – Раз уж мы ждем, давайте делиться. Евстафий, мы с радостью послушаем о России. Правда, Эфа? Где мы только не бывали, но все больше по Европе, знаете ли. А если хотите, то сначала мы расскажем. Только загадайте страну и год, мы вам все расскажем, – Дак подкидывает и ловит часы, бронзовая крышка сверкает на солнце и удобно ложится в ладонь. Он уверен, что сумеет сложить неплохой рассказ – из действительных познаний, из легенд и мифов, из снов и выдумок. Сейчас он Эрцелер, а значит, историческая достоверность не так уж важна.
  Порыв ветра кинул в лицо холодные брызги; Нэвус зажмурился на мгновение. Море тоже играло – с ними. Рассказчик, внучка и канатоходец. Тоскливые птицы вдалеке. Песок сыплется сквозь пальцы. Воспоминания рассыпаются паззлами. Белое платье, детские голоса, сладкие яблоки. Ни одна придуманная история не сравнится с теми, что происходят на самом деле.
  Море, как фантастический зверь, перекатывает волны, вздыхает и потягивается; в тихую погоду ласково мурлычет, во время шторма грозно ревет.
  Море, море, как ты огромно. Море, море, как ты сильно. Море, позволь нам дурачиться, позволь сидеть у твоей кромки и вдыхать воздух, насыщенный твоей солью. Море, море, дай нам побыть детьми, смешными, глупыми, дай нам побыть мечтателями, дай нам сил не думать о работе, о долге, о войне. Сегодня ты – источник нашей силы, нашего вдохновения, наших историй. Ты – символ нашей параллельной Вселенной, где все возможно и все разрешено.
  Море, море, позволь нам забыть, кто мы есть. Или нет – позволь нам вспомнить, кто мы на самом деле.
[mymp3]http://ato.su/musicbox/i/0514/4d/083b15.mp3|Enrico Macias – Toi La Mer Immense[/mymp3]

Отредактировано Naevus Duckworth (01-05-2014 17:46:16)

Как затейливо отреагировали встреченные Питером на пляже Эфа и Карл на его словесные выкрутасы! Пит вспомнил приемчики Джеймса с Сириусом, шедшие в ход, когда активность вербальная переставала действовать. «Не можешь убедить – дурачь», – обычно смеялся Бродяга, а Поттер, вторя другу, выделывал какие-нибудь акробатические трюки – было смешно. Оба новых знакомых внешне спокойно приняли новое имя Питера, а он, временно забыв манящее море, вглядывался в того, кто назвался дедом Эфы. Вспомнить бы, кто ты. А как вспомнить, если даже намека на подсказку память не дает? Почему-то Петтигрю было важно идентифицировать обоих, обозначить их как явление знакомое, а значит, безопасное, хоть и раздражающее порой. Узнать, назвать мысленно и успокоиться уже наконец. Отдаться игре полностью. И, если в случае с девушкой все получилось, Карл, присевший на песок, как до того Пит, оставался загадкой.
Питер, простите, Евстафий послушно вслушался в шум волн, покуда девушка говорила, а потом усмехнулся.
– Кабы возможно было выведать все тайны водной стихии, я бы этим занялся. Несмотря на то, что для этого, пожалуй, пришлось бы жить на дне морском… то есть утопнуть, – старательно имитируя поведение много повидавшего циркача, заброшенного путешествием на дикий пляж, он продолжил свое странное представление. – Если вы хотите слушать о Советском Союзе – пеняйте на себя, сами просили, только недосуг мне болтать просто так, буду одновременно разминаться. Нормы ГТО еще никто не отменял!
«Не убедил? Задури».
Спокойный, отрывисто-бархатный голос Сириуса Блэка в голове Питера подсказал, что делать.
Он начал с наклонов в разные стороны. Неспешно выполняя упражнение, парень радовался, что значительно уменьшился в объемах со времен школы. Еще три года назад его задумка была бы осуществима с большим трудом. – Я родом из местности, где моря отродясь не видели, но с детства разглядывал картинки в книгах, о, как много я читал, но еще больше – смотрел и мечтал, как все будет. Как я впервые увижу Море – с большой буквы Море, конечно.
Запыхался, приостановился. Искоса взглянул на внучку с дедушкой, оценил реакцию. Продолжил, припомнив аврорские курсы подготовки – занялся махами рук и ног в разные стороны. – И теперь я, как видите, здесь. Думаю, вы даже представить себе не можете, как всякий раз, стоя под палящими лампами циркового купола, балансируя на грани падения, щекоча нервы жадной до зрелищ толпе, я стремился душой к воде. Впервые почувствовав на лице влажный соленый ветер, босыми ногами пройдясь вдоль кромки берега, я даже почти расплакался, хотя брат, тот, который маньяк, приучил быть меня настоящим суровым мужчиной…
И не страшно, если немного перегну палку.
Питер отдышался чуть-чуть и приступил к бегу трусцой на месте. Ноги он нарочно поднимал выше положенного, чтобы песок летел в сторону его знакомых. – Да что я все о себе, вы ж о стране спрашивали! У нас там медведи почти на каждом углу, и никто из местных их не боится, – юноша вдохнул поглубже и решился на еще один выкрутас, – хотя жизнь везде одинаковая, ну или почти одинаковая, но в морозы русским похуже, чем остальным, зато мы закаленные. Опля!
Последний возглас явился звуковым сопровождением попытки Евстафия-канатоходца сделать переворот через голову. Нельзя сказать, чтобы ему совсем не удалось, по крайней мере, половину переворота Петтигрю осилил, но не удержался на руках и шикарно плюхнулся лицом в песок. – Говорила мама, что у меня тяжелый зад, так я не верил… – глухо пробормотал он. Некоторое время заняло вставание на ноги, потому что Питера разобрал смех, немножко нервный, слегка искренне-веселый, и самую малость злорадный. – Эфа, вы не будете так любезны помочь мне встать на голову? Я слегка, признаться, растерял навыки. Попросил бы вашего почтенного деда, но, боюсь, возраст заставляет себя уважать. И расскажите лучше о Франции, никогда там не гастролировал, наверняка страна получше Союза, и повествование выйдет более интересным.
Он выжидающе посмотрел на девушку – что будет делать? Я бы послал нахала подальше на ее месте.

Отредактировано Peter Pettigrew (27-06-2014 15:25:29)

[audio]http://pleer.com/tracks/8630126Bnw3[/audio]
  Отзвенели шпаги яростно схлестнувшихся бойцов, остыл кофе из Кафе де Флор, встал на ноги цирковой акробат. Приключение закончилось вместе с последними словами истории, вместе с обещанием повидать красоты французской земли, которое – кто знает – может, исполнится, а может, и нет. Стрелка часов, ещё несколько минут вращавшаяся как ей вздумается, остановила ход, передохнула и восстановила неумолимое движение вперед.
  Вперед, – вздохнул Нэвус, вставая с песка и, по примеру нового знакомца, отряхивая мантию. – Вперед, предгрозовое небо, мы дождались тебя, мы оставляем тебе этот берег на растерзание.
  Сотри, сотри, сотри наши следы, наши мысли и фантазии, сотри несуществующее прошлое, благослови безмятежное будущее. Безмятежное? Если бы; едва ли кому-либо из них троих предстоит легкий путь, и все же каждый из них в глубине души надеется, что путь этот будет не так уж тяжел. Я выдержу, говорит себе Ева Ральфс, сжимая кулаки и гордо поднимая голову. Я выдержу, – говорит себе темноволосый юноша, чьего имени Дак пока что не знает. Я выдержу, – констатирует Нэвус Дакворт, предусмотрительно закрывая ладонью место-где-болит. Место-где-болит всякий раз меняется, от дня ко дню, от человека к человеку. Мы выдержим.
  – Спасибо, – сорвались и у него с языка заветное слово искренней благодарности.
  Голос юноши прозвучал немного ниже, чем обычно, и чуть торжественно. Словно в ответ ему небо издало первый, пока ещё далекий и приглушенный грохот. Спасибо, Ева, что пришла сюда со мной, что терпела мои причуды и рассказала свою историю. Спасибо, человек-чьего-имени-я-не-знаю, что пришел сюда по собственной воле, но остался, и проявил поистине завидную терпеливость и чудеса воображения. Спасибо за эту странную встречу перед лицом морской стихии. Надеюсь, вы не будете о ней жалеть.
  Нэвус и сам не заметил, что приподнял уголки губ в улыбке – он предвкушал дикую пляску природы, которая разразится здесь вскоре. Он уже видел, как взбесившийся ветер подхватывает и несет к зеленым равнинам золотистый песок; слышал, как вздыбленные волны обрушивают всю тяжесть своего пенящегося тела на потемневший камень скал. Чувствовал на своем лице брызги и первые капли дождя…
А затем открыл глаза и залюбовался солнечными бликами на наколдованных им часах. Всему этому лишь предстоит произойти. И они к тому времени успеют сбежать.
  – Нэвус Дакворт, – Дак протянул канатоходцу ладонь для рукопожатия. – И держите часы. Можете превратить их обратно в ракушку, если захотите, а можете выбросить, но сперва дождитесь, когда я отвернусь.
  Ему зачем-то необходимо было распутать ими же созданный клубок допущений и шутливых обманов. Все-таки Нэвус Дакворт был не Карлом, путешествующим во времени, а ученым и историком, и питал известную слабость к установлению истины. Вероятно, существуют люди, наслаждающиеся загадками ради них самих, – Дак накинул мантию на плечи. – Но то ли я такой зануда, то ли пожизненно нахожусь под влиянием строгого характера мистера Холмса, а все-таки действительность интересует меня много больше. Нэвус проверил сначала левый, затем правый карман и выудил на свет пакетик с конфетами.
  – Прошу, господа, – обратился Нэвус к своим спутникам, протягивая каждому из них по лакричной палочке. – Ева, я тебя покидаю. Надеюсь таким образом заслужить твое прощение. И если тебе в будущем понадобится какой-нибудь не слишком ценный стажер для тестирования заклинаний, обращайся. У нас в отделе таких много. Сэр, – учтивое обращение предназначалось канатоходцу. – С некоторой вероятностью мы с вами ещё встретимся. С приблизительно такой же вероятностью – нет. В любом случае я безмерно рад нашему знакомству, с вами было… забавно, – последние слова задумывались Нэвусом как комплимент, хотя и прозвучали несколько неоднозначно.
  Прощай, море, неспокойное, темное, бурное, спасибо и тебе за то, что приютило ненадолго наши чаяния, за шум твоих волн, за крик твоих чаек. Сотри, сотри, сотри…
  – Auf Wiedersehen, – юноша отвесил полупоклон, бросил последний взгляд на волны, постепенно приобретавшие металлический оттенок, и аппарировал.

  Улица, предъявить пропуск, коридоры, забрать сумку, надиктовать задания для подопечных, нахально подмигнуть начальнику, коридоры, махнуть рукой охраннику, улица.

  Ступеньки деревянного крыльца скрипели под ногами. Раз, два, три, четыре. В кресле-качалке на веранде лежал свежий выпуск «Ежедневного пророка», откуда-то из глубины дома раздавались звонкие девичьи голоса. Нэвус открыл дверь, и над головой у него серебристо рассмеялись колокольчики.
  Прихожая, коридор, гостиная.
  Он положил ладонь на плечо миссис О’Каллахан, улыбнулся двоюродным сестрам и наклонился к Доротеа. Тетушка, оставившая на время вязание, явно боролась с собой – то ли нахмуриться и отругать племянника за то, что не предупредил о визите, то ли все-таки чмокнуть его в щеку. Нежность (проявления которой с возрастом давались женщине все легче) взяла верх. Дак выпрямился и посмотрел на Джун и Джейн, выразительно приподняв брови. Девочки, посмеиваясь, поднялись с тахты и протянули вперед руки; Нэвус одобрительно кивнул и отдал сестрам лакрицу. Некоторые ритуалы не меняются, не важно, сколько лет его участникам.
  Первого сентября этого года девочки отправятся в Хогвартс-экспрессе в Школу, Джейн – на четвертый курс, Джун – на шестой. С каждый визитом к двоюродным братьям и сестрам Дак приносил два вида подарков: волшебные сладости и не менее волшебные истории. Нэвус сел в кресло, вытянул ноги и, не изменяя традициям, принялся зловещим голосом рассказывать об ужасах, которые ждут девочек на экзаменах. А уж через год… Он все никак не мог решить, что страшнее – СОВ или ЖАБА, в конце концов запутался и признал, что сдать можно как первое, так и второе, и нет, профессор Флитвик не отправляет в Запретный Лес тех, кто провалил «Заклинания».
  Вскоре домой вернулся Джуд. Мальчик, ах нет, юноша выглядел, как и всегда, несколько болезненно, хотя сейчас, украшенный воодушевлением (мистер N. говорит, что я самый способный из его стажеров!) и лихорадочным румянцем, он был даже хорош собой. Даку сложнее всего было найти язык именно с Джудом – младший брат унаследовал от отца-ирландца несдержанность и порывистость, а от матери несколько угрюмый нрав. Даже в последние годы, будучи уже не детьми, братья скорее терпели друг друга.
  Всех отпрысков к ужину ждать не приходилось – с тех пор, как Джек вступил в команду по квиддичу и стал пропадать на тренировках со своей сборной, а Джон женился этой весной и вот уже почти полгода живет отдельно со своей очаровательной невестой.
  В половине восьмого пришел мистер О’Каллахан, пришел шумно и весело и стал громогласно вещать о прошедшем дне, политике, экономике и магглах. Все это сопровождалось размахиванием поразительно длинными руками и притопыванием не менее длинными ногами. Голубые глаза мужчины блестели от удовольствия – он безмерно любил семейные собрания, и чем больше членов семейства, тем лучше, даже если эти члены безмолствовали большую часть времени и только меняли выражение лица с саркастичного на ехидное.

  Веранда, ночь, прохладный воздух, теплый свет фонарика. Доротеа молчала, и Нэвус молчал – это то, что им всегда удавалось лучше всего, молчать друг с другом. В это молчание они вкладывали все: общие воспоминания, радости, скорбь. Несказанное «как хорошо было тебя повидать снова». Несказанное «балбес ты, хоть и вырос сильно». Несказанное «спасибо, что ждешь меня всегда». Несказанное «а ты мог бы заходить и почаще».
  Мотылек бился о стекло фонарика, в доме звучали смех и разговоры. Доротеа встала и взъерошила ему на прощание волосы, так ничего и не сказав. Они оба чуть-чуть Мейнард, разговоры – не их конек, да они им и не нужны. Дак улыбнулся, подхватил мантию и сумку.
  Хлопок аппарации.

Отредактировано Naevus Duckworth (24-09-2014 22:25:53)