God bless the world, it's so glorious
God bless the ones we've loved
God bless the ones we've lost
God bless the world, it's so glorious

С водой, утекающей в черную дырку посреди мраморной раковины уходил вчерашний день, безнадежный и страшный, не оставляя на белом камне и следа от грязи и зла, было даже странно от того, что сердце так быстро начинает отпускать, а разум пускает внутрь все больше других мыслей, самых простых, незатейливых и земных мыслей, даже, может быть, неприличных мыслей, ну потому что как можно думать всерьез о беспорядке в чулане, когда тебя два дня назад похитили? Можно, оказывается, можно, если всем сердечным ранам кто-то добрый сделает перевязки и убедит это сердце, что все позади, и завтра уже ничего такого не будет.

Андромеда выключила воду и собрала волосы в косу набок. Сегодня ей предстояла интересная встреча.

С каждым шагом из камина, откуда Андромеда вышла с Нимфадорой и Гестией, ее походка вновь обретала привычную уверенность, как человек, прикованный к постели недугом, она поднималась и делала каждый свой шаг тверже предыдущего, не сразу, конечно, удалось, но пациент неволи и страха довольно скоро шел на поправку. Все обнимали, все улыбались, целовали и обнимали, Эммилин, Гестия, Фабиан, Дора, тысячу раз Дора, наверное, кто-то еще, или нет, а после – Тед, в твердые, крепкие, жадные руки которого она провалилась и смотрела ему в глаза в запоздалом страхе, неужели я могла тебя уже никогда не увидеть. И каждое слово, и каждое движение, каждый поцелуй и каждое касание было таким «неужели», болезненным, колющим, уже вроде и не било наотмашь, уже и не резало по душе, ибо все позади, все ушло, все в порядке, но впервые Смерть казалась Андромеде такой живой, как сейчас. Меде всегда казалось, что работа в Мунго привила ее от страха смерти, много людей, живых и не очень, проходили сквозь светлые стены древней больницы, но почему-то только сейчас все открылось в настоящем свете. «Ты просто напугана», - так сказал бы любой Андромеде, кому она решилась бы сказать о том, что видела смерть в черных глазах Алекто, в маленьком тельце оглушенного домовика, в слезах Доры и в сером дыму закрытой комнаты. Андромеда и сама бы сказала так другому, так она говорила и себе – это просто испуг, вот и все.

Вот и все. Вот и кончилось все, это нужно забыть, зашить свои раны и зажить по-новому, зло, оно будет наказано, непременно оно будет наказано. Все объявлены вне закона, и поделом, только этого, наверное, даже мало. Но не о мести думала Андромеда, вернувшись домой, ей прежде казалось, что она сама может каждого убить, кто участвовал в этом деле против ее семьи, но почему-то попав в сплетение из рук любимого человека, река мыслей сменила русло, и теперь хотелось одного – покоя. «Уедем», - сказала она, не то просила, не то умоляла, не то спрашивала, и сколь ни было тяжело оставлять дом за дубовой рощей на берегу верескового моря, понимание того, что нет выбора, кроме этого, было очень острым.

Уедем – и они уехали. Ветер сменил направление, и маленькая семья покинула родное гнездо, чтобы перелететь жить в место другое. Годрикова Впадина – так называлось оно, наверное, там родился и рос основатель Гриффиндора, Меда не была уверена, Меда не любила историю, но крохи знаний всплыли со дна памяти, когда новым домом было избрано именно это место. Оно было куда более людным, чем та местность, где Тонксы жили прежде, во Впадине обитали и магглы, и маги, и этот пестрый городок буквально за день покорил сердца его новых жителей. Андромеда, конечно, чувствовала ноющую внутри тоску по прежнему дому, и ей сильно, очень сильно хотелось назад, но светлые улицы, окрашенные в летние краски, будто бы говорили одним своим видом, что все здесь будет хорошо, здесь будет безопасно, здесь будет надежно.
А даже если и не будет – какой у них был выбор?

– Пол местами скрипит, и камин бы почистить, а так – уютно. 

За разной мелочью Андромеда с орденцами зашла еще после переезда, ничего особенного, просто забрать какие-то вещи, игрушки, чашки и прочее, руки уверенно с полок снимали все самое нужное, руки хватались за старые воспоминания в попытке забрать с собой их все, но на прощание времени было не слишком много, а потому завершив все грустной мыслью «Мы еще вернемся», Андромеда зашла в их комнату с Тедом последний раз и на открытом (как неосторожно) окне заметила несколько писем, что тут же легли в карман мантии. Они подождут до дома. До нового дома.
Вот письмо от кузины Теда, это надо оставить ему, вот что-то от Симоны Нуар, зачем она пишет, странная девочка, еще со школы немного того, пишет всем подряд, вот какое-то приглашение на свадьбу от коллеги по работе, кто же это, ах да, точно, белесая девочка с фиалковыми глазами, и еще одно письмо, последнее… Исследовательский центр не слишком часто писал Андромеде письма, а потому, в недоумении повертев конверт в руках, она все же решилась открыть его, распечатала и увидела, что письмо действительно адресовано ей, вот это новость.

Подушечка с гербом дома Блэк? Розыгрыш, пожалуй, по крайней мере, так звучит, но вроде Исследовательский центр – заведение серьезное, такими вещами там не шутят. Повертев письмо в руках, Андромеда убедилась в том, что оно достойно внимания, но идти никуда не стоит, что толку в этом? Или не найдется других из рода благороднейшего и старейшего, чтобы забрать эту безделицу? Да ее семья скорее отдаст эту подушечку какой-нибудь Ирэн Мелифлуа, потому что в той черной крови не меньше, чем в Андромеде, и она себя ничем не запятнала, но с другой стороны, если ей, Андромеде Блэк Тонкс, пришло это приглашение, стало быть, и она имеет право на эту вещь. Так за чем же дело стоит?
– Вообрази себе, - сказала Андромеда и протянула письмо Теду, а он не нашел причин ей не забрать эту подушечку, если уж ее даже пригласили. Впрочем, и причин забрать ее у обоих не было тоже, и Андромеда решила переспать с этой мыслью, а после уж решить, что делать. Утро решений новых не дало, но внушило уверенность, что ничего плохого за этим походом в Исследовательский центр не последует, ибо худшее, что может случиться, это столкновение с родственничками, ну а это пережить можно.

Ноги встали в лодочки-туфли и поплыли из нового дома в Лондон навстречу чему-то странному, пусть будет что будет. Город встретил Андромеду почти ярким солнцем и совершенным безветрием, робостью выходного утра и яростью жаркого полудня, в Годриковой Впадине все было не так, совсем не так, там было тише и мягче, не то что здесь.
В Исследовательский центр Андромеду Тонкс пропустили по приглашению, ее проводили на нужный этаж, отдали в руки нужному человеку, и тот уже повел женщину дальше до заветного клада. Следующим пунктом остановки на маршруте было очень знакомое лицо, в котором Меда сразу узнала Нэвуса Дакворта, улыбнулась и внутри расслабилась, окончательно убедившись в том, что никакого подвоха не следует.

– Нэвус, здравствуй, - сказала она ровно, но радостно, - Прости, что с опозданием, так… Не могла зайти раньше.

Да уж, Нэвус, так вышло, боюсь, я ничего не могу рассказать тебе сейчас, да и не надо тебе, ты изменился вроде и нет, а я, Нэвус, а я изменилась? Во мне все те же дюймы роста, все те же карие глаза и, может быть, немножко больше страха и усталости, чем было раньше, но все это не имеет значения. Ты как из новой жизни, мы вроде и знакомы прежде были, но версты и время раскинули нас по разным мирам, и вот снова я смотрю на тебя, улыбаюсь, не зная, кого на месте меня видишь ты, когда пройдено, пережито, испытано столько, что не в сказке сказать, быть может, я кажусь тебе спокойной, а быть может, встревоженной, но обо всем этом я, наверное, не узнаю, а еще

Я тебе рада.

Такая маленькая земля
И такие большие мы.

Не знаешь, с чего начать, но знаешь, чем закончить: новость, вошедшая в кабинет Нэвуса Дакворта, а вместе с тем и в жизнь Андромеды, ударила наотмашь и отрезвила, ибо ты, в самом деле, думала, что с возвращением домой все закончится? Как ты не поняла, что эта своя-чужая тень в саду, этот холодный подвал страшного дома, эта гнусная женщина – сожалею, что не там, где мне хотелось бы ее видеть, – этот жарко-тяжелый взгляд зеркальной капли Алекто, и зачем их только двое на земле, если даже любого из них слишком много – все это было предупредительным выстрелом, холостым, таким, чтобы напомнить о цене свободы. Ужасы трех дней пленения теперь показались (оказались?) лишь тенями настоящей беды, лишь тряпичными призраками, карнавальными масками, что выставляют на Хэллоуин.
А ведь все самое темное – впереди.

Все мои мысли о тебе война.
Я жду тебя и боюсь тебя.
Полминуты было у Андромеды на то, чтобы поверить в то, что шарик Земли продолжает катиться, что все в порядке, что в приглашении подвоха никакого нет, и ее, действительно, позвали забрать эту глупую подушечку из черного бархата.
– Удивительно, что никто из Блэков не зашел ее забрать, или вы писали только мне? – это хотела сказать Андромеда, но только первое слово срывается с губ, а остальное так и остается где-то в горле, потому что в дверном проеме загорается огонь волос незнакомого юноши, и губы Андромеды чуть успели искривиться в знак того, что она недовольна вторжению, ведь ее прервали.
Молодой человек позвал Нэвуса, и Андромеда молча перевела взгляд на Нэвуса, ну, в конце концов, ей ли, врачу, не знать, как это бывает: ты делаешь свои дела, а тебя срывают с места, что ж ей обижаться теперь. Ничего, она подождет, а если у Нэвуса дело слишком важное, то отложит разговор до встречи где-нибудь в другом месте… Андромеда не слушала сбивчивой речи, она ожидала, что сейчас на нее выльется поток неизвестных ей слов, но вдруг почему-то, откуда ни возьмись, среди произнесенного Андромеда хватает два коротких (или даже одно) слова.

Малфой-Мэнор.
– В руинах.
Что?..
Никогда не была Андромеда в Малфой-Мэноре, никогда не видела она древней твердыни старого рода, но предположила, что замок так давно существует, и, быть может, там есть какие-то руины, которые опасно трогать, кто знает, ибо что может случиться с таким замком? Откуда бы там взять руинам теперь?
– И в склепе…
Дальше Андромеда не хотела слышать, ибо после слова «склеп» хороших слов не жди, только дурные, грустные, злые слова, руины и склеп – какое же окончание будет у этой сбивчивой речи?
– Регулус Блэк! Мертвый!
Который пропал.

Не может быть.

Щелчок двери бьет сильнее новости – юноша закончил говорить и ушел, а, стало быть, продолжения у ее речи нет, как и нет ни единой надежды на то, что он рассмеется и скажет, мол, я пошутила, Нэвус Дакворт, к вам на изучение поступила магическая вилка или что-нибудь такое еще. Звуковой удар подобен удару по голове – женщина закончила говорить и ушла, а, стало быть… Слова ее сливаются в одно бессмысленное целое, такое тягучее и вязкое, что трудно выбраться из него и понять, осознать, прочувствовать услышанное, Андромеда не смотрит на Нэвуса, чтобы вдруг не увидеть соболезнующего взгляда и не увериться в том, что сказанное – правда, и все действительно плохо, очень плохо, так плохо, что и хуже не может быть. Андромеда никогда не брала на себя лишнего, и вины в том числе, готовая признавать ошибки, она не валила на себя все подряд и была исключительно рассудительной всегда, и только сейчас, кажется, впервые в жизни в сердце вгрызлась дикая неразумная мысль – это моя вина.

– Твой поступок не имеет никакого оправдания, и однажды ты вспомнишь мои слова и пожалеешь.
Кто бы сказал ей, кому принадлежат эти злые слова, сама Андромеда и не помнит сейчас, но вдруг они со спины накинулись на нее и набросили темный мешок на голову. Это ее вина. Ее вина. Блэковское проклятие.

– Меда, - зовет ее кто-то как во сне, а у нее нет сил ответить хоть словом, хоть взглядом.
Все имеет свою цену, и Тед, бросивший вызов Руквуду, едва не заплатил своей, так, может, сейчас ее черед расплачиваться за отказ от семьи ее полным уничтожением? Проклятие Дома Блэк – так в семье испокон веков называли преследующие их беды, будь то несчастливые браки, ранние смерти и бесконечное одиночество, а, может, это все – одно из звеньев этой самой цепи? Может, и Блэки нанесли однажды оскорбление Смерти, и она решила их извести?
Кто знает.

Меня звали, - напомнила себе Андромеда и с силой выдернула себя из темной воды страшных мыслей. Ее взгляд потерял минутную растерянность, вновь обрел концентрацию, сосредоточился, как будто ей вернули зрение, и нечеловеческая ненависть вдруг зажгла ее изнутри, ибо почему ее семью не могут оставить в покое, почему это происходит именно с ними, с ней, почему, почему.

– Меда, пойдем.

Сказанное отрезвило снова – на сей раз от гнева. И Меда пошла не в силах сделать большее, чем покориться воле Нэвуса, она просто последовала за ним, так сильно стиснув зубы и поджав губы, что начало пульсировать в виске, а уж сердце и вовсе колотилось быстрее кроличьего, увеличивая скорость тока крови.
Андромеда знала, что пойдет за Нэвусом, она отправится в Малфой-Мэнор, и никто ее не остановит, в конце концов, она штатный колдомедик больницы св. Мунго.
– Здравствуйте. Мое имя Нэвус Дакворт, вы посылали за мной.
– Да-да, сэр, очень хорошо, что вы пришли… Через минуту аппарируем. А вы, мэм?.. – ответил русый джентльмен в форме.

Мое имя Андромеда Тонкс, и я – колдомедик больницы св. Мунго.

– Мое имя Андромеда Тонкс, и я сестра Нарциссе Малфой и Регулусу Блэку.
Недоверчивый взгляд скользит по Меде, оценивает ее, словно спрашивает, мол, вы серьезно, а после сменяется на сочувствие. Глаза мужчины быстро моргнули, и он, чуть искривив губы, сказал:

– Что ж, пожалуй, ваше присутствие там будет полезно для… опознания, кхм, да…
– Что с Малфой-Мэнором? – резко спрашивает Андромеда, не дожидаясь конца предложения.
– Неизвестно, мэм, пока неизвестно, работают специалисты, и…  А? Что, Мэри? Да, сейчас… Я прошу меня извинить, - джентльмена отвлекли, и он обратил к Андромеде и Нэвусу свою спину.

Для опознания.

Впервые с момента новости Андромеда посмотрела на Нэвуса.
– Я… Я забыла подушечку в кабинете.

Отредактировано Andromeda Tonks (07-12-2014 23:19:29)

Пережить можно все - даже самую страшную боль.
Только тебе нужно что-то, что будет тебя отвлекать.
Попробуйте вышивать.
Или мастерить абажуры из цветного стекла.
Чак Паланик «Колыбельная»

Все начиналось с песни. Может, слово было и сперва, и с ним началась жизнь, но с рождением песни рождалась Красота, за ними и уродство, и боль, и страдание, ибо не происходит искусства из радости – только из горя, ибо нет света без теней, а если и есть, то не на этой земле. Трагедия, – кричит искривленная в гримасе маска; трагедия, – свистит печальный фарфоровый пастушок; трагедия, – признает увитый лавром поэт.

Трагедия – козлиная песнь.

«Трагедия через чувства и сострадания и страха достигает их очищения…» – так писал Аристотель. Страха и сострадания – что ты, великий мастер, знал о трагедии? В самой бесцветной капельке крови, в самой пресной слезинке трагедии больше чем в строгой дидактике искусства. Все изменил парень из Стратфорда: разломал деревянный помост оливкового мира и зажег пламя трагедии новой. Все лучшее в мире создано англичанами. И, может быть, русскими и итальянцами.

Итак, трагедия, трагедия, трагедия – vive la tragédie! Черные лепестки склепа разворачивались, раскрывались, впускали внутрь, втягивали; хищный цветок смерти заманивал и отталкивал, и вместе с ним Андромеда чувствовала внутреннюю борьбу меж страхом и надеждой, меж отчаянием и выдержкой. Еще не поздно было поднять белый флаг. Еще не поздно было остаться здесь, остаться на суше жизни и не входить в безбрежные черные воды смерти. Склеп – кто придумал такое, кто придумал складывать тела одно к одному как фигурки шахматной доски после партии, кто придумал эту мертвенную роскошь фамильных кладбищ? К горлу подступала тошнота, и Андромеда до боли стиснула зубы и втянула воздух так сильно, что кому-то могло бы померещиться в этом всхлип.

Впрочем, никто не заметил. Кажется.

Воздушные замки детства покрылись толстой чешуей и обросли склепами, подвалами и подземельями, чудесные башни же, уходящие так высоко, что и не увидишь с земли, оказались рудиментами наивного детства. Всегда, мы будем счастливы теперь и навсегда – об этом мечталось, а сбылось ли? Андромеда желала счастья сестрам, но одну и видеть не хотела боле никогда, а другую, может, и хотела, но не могла, а когда могла, то ударялась о лед. Они были по разные стороны, они были ли сестрами? Дикая роза, сгусток изощренности и изящества – Bella, какая ирония, что имя твое воплощает в себя красоту; строгий бутон, воплощение утонченности и грации, сплав из серебра и стали – Нарцисса, звонко-холодное, снежно-цветочное имя, такое свое, такое чужое. Нарцисса. Нарцисса Ребекка Блэк Малфой. Нарцисса Малфой. Пшеница и платина, молоко и мука – светлые волосы красивой женщины искрятся в полутьме склепа и гаснут, вдруг гаснут, как будто и не было здесь никого. Из чего тебя ваяли, из какой глины слепили, из какого теста, из какого песка, из какого камня, кто же ты, сливочное пятнышко на черной воде, снежный алмаз на черной извести – Нарцисса; кто же ты, где же ты?

Андромеда не была вхожа в Малфой Мэнор с того дня. Это само собой разумелось, она и не пыталась пробиться внутрь черного замка, ей от нефритово-железных стен и не надо было ничего кроме сестры, что, подобно редкой птице в дивном запретном саду, была скрыта от чужих глаз и рук. Признавать чужой себя было странно, но другого не предлагалось.
Влажный камень подземелья прикоснулся к руке Андромеды, и женщина чуть заметно дернулась, почувствовав холод на ладони. Стена, это была всего лишь стена, пусть холодная, но это всего лишь камень, слышишь? Откуда столько страха в самых привычных вещах… Ненавидя себя за страх, ненавидя себя за неуемное сердце, вырывавшееся из-под хвороста ребер, Андромеда всеми силами пыталась держаться, схватиться за последнюю соломинку спокойствия, но ничего не могла поделать с солеными каплями мутной воды, что начали одна за другой появляться в ее темных глазах, н и ч е г о не могла поделать. Расцветали старые раны, не давали покоя и раны свежие – судорогой боли изошлась душа.
Царственная красота обители мертвых любого впечатлила бы своей изысканностью, утонченностью и величием – Малфои не скупились, чтобы жить богато, это знали все, но то, что и смерти они отдавали столько, предположить мог не всякий. Андромеда не задумывалась об этом прежде, оно ей зачем, зачем ей мысли о склепах чужих домов, порог которых она, по воле хозяев, никогда не преступит?

Регулуса Блэка нашли быстро. Могилу свежую не составляет труда найти, гораздо серьезней была задача опознать тело, но и с ней было покончено, когда Андромеда увидела лицо кузена. На белом челе его, обмякшем и синеватом, была безнадежная печать покоя, умиротворения, того, что посещает только спящих и мертвых, холодное, безразличное, б е с к о н е ч н о е. Руку снова потянуло, куда не следует. Андромеда коснулась пальцев брата и тут же одернула от ожога холода – мертв. Впрочем, были ли сомнения. Пальцы его выдавали мучения, пальцы его были вывернуты, вывихнуты  от судорог боли, это Андромеда увидела сразу, и в сердце впились когти отчаяния и страха, сотни и тысячи колких «А если?..» начали кусать изнутри, и очень хотелось закрыть уши, глаза руками, ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не знать…

– Не прекращайте искать, – услышала Андромеда справа от себя, но обернулась и никого не увидела.
– Может быть, еще есть живые люди. Надо искать, – молвили слева, но и здесь никого не было.
– Вы хорошо осмотрели все здесь? – прогудело в голове.

Она не видела людей. Пыталась найти, но не видела, они были где-то рядом, где-то близко, они что-то делали, искали; Андромеда только слышала их, их удары сапог на фоне монотонной пластинке под сенсационным названием «Searching Malfoys».
– Мэм, с вами все…
В порядке.
Она не была похожа на убитую горем, даже страха в ней не выдавало ничто – кого закалили в печи Блэков, тот не сломается от первой трагедии, и только чуть глаза были словно чужими, они потеряно озирались вокруг в поисках того, что послужит надеждой, опорой, но кругом был только склеп.
Позже были комнаты другие. Остальное уцелело хуже: Андромеда, авроры, сотрудники Исследовательского центра перебирали помещение за помещением, и в руинах трудно было узнать опочивальню или гостиную, но для Меды все было едино – склепом. Неужели это некогда было домом? И здесь жили люди, может быть, жили счастливо, может, любили друг друга, может, все может. Сейчас здесь были уже другие.

– Такой редкий фарфор, – сказала она, оказавшись рядом с Нэвусом, – у нас дома был похожий, но этот лучше, намного лучше, –  лучше уж о чем угодно говорить, только бы не молчать.
Среди всех брызг разбитого стекла несколько сохранившихся чашечек фарфора казались настоящим чудом. Андромеда не хотела к ним прикасаться, но и отступить от них не могла.
– У Нарциссы очень тонкий вкус.
Соленая корка покрыла озера глаз Андромеды снова, и спустя всего пару мгновений она почувствовала неприятную влагу на лице.

Он должен был стать принцем, она – принцессой. Только эта история не про счастливое обретение друг друга, отнюдь. Он должен был стать принцем и из башни непреступной спасать принцессу, пусть сбросит она свои косы, или, может, разбивать лед хрустальных гробов и целовать холодные губы белоснежек и прочих спящих красавиц, а после обязательно вести под венец. Но Нэвус Дакворт стал сотрудником Исследовательского центра.
Андромеде должно было стать принцессой. Черная лебедь, черная птица звездного имени, красивая, статная, гордая, от крови каких-то очень старых волшебников или даже королей. Тетка Вальпурга говорила что-то про Плантагенетов, но ей вообще было свойственно говорить много глупого, хотя по части истории рода она редко ошибалась. Ну ладно. Не о том. В общем, у Андромеды с принцессой тоже как-то не сложилось. Принцу своему, тому, чья темная мантия осталась… осталась… ну где-то, в общем, осталась, наверное, в том другом доме, куда возврата нет. Это уже не имело значения. Сказки – из уст в уста, и теряются какие-то слова, тают, уходят.

– Только не думай ни о чем.

Чтобы нас не расщепило по дороге, наверное?
Трансгрессия всегда неприятна, хоть и привычна. Андромеда не думает ни о чем. Опасно. Волна выталкивает их куда-то далеко, здесь не руины и пепел, но трава и вода. Что это так напоминает… Сказки, они ведь идут по тропам похожих сюжетов. Меняются лишь имена, меняются лишь времена, а все прочее бежит по нотам старых историй.
– Узнаешь? – голос откуда-то из глубины, она даже не сразу вспомнила, кому он принадлежит, терпкий и низкий, – что ты мне тогда сказала, помнишь? Любовь – это не всегда страсть, а воля – не всегда умение пойти против.
Слово в слово. Как заученные слова старой пьесы. Откуда в шкатулке памяти до сих пор хранятся бусины этих слов, она ведь почти не вспоминала о них, не зачем, так почему? Дикий лес, дикий зверь принимает Андромеду, и она ступает по его зеленой шерсти, вспоминая, как однажды, много лет назад что-то такое было уже. Травинки, что тонкие змеи Медузы Горгоны, колышутся на ветру, трясутся и едва слышно что-то шепчут, то, наверное, стрекозы или жуки. Андромеда опускается, чтобы поправить ремешок на туфле, и видит, как по зеленому стеблю верескового цветка тащится божья коровка. Какая хрупкая, какая уязвимая и бесконечная живая в сотнях и тысячах себе подобных – раздавишь одну, а за ней легион. Жаль, так не работает с людьми.

А Нэвус что-то рассказывает. Какой-то рукав, вигвам и заросли ежевики. Упоминание клюквенного эля растягивает на лице Андромеды улыбку, странную и не вполне естественную, но и не дежурную. Вот только эля нам сейчас не хватало.
– И что же раки? Трудно их ловить? – сквозь занавески губ Андромеды выходят какие-то слова, она завтра уже и не вспомнит их. Раки… Кому вообще в голову приходит ловить раков и зачем? Мальчишки. Дети. У Теда ведь, наверное, было похожее детство.
– Мы с сестрами тоже в детстве много времени проводили на природе, – не дожидаясь ответа, продолжает Меда. Она поднялась на ноги и, щурясь от солнца, закинула за спину щекочущую плечи косу. Река змеилась и уползала куда-то вдаль, навстречу другим детям, другим историям, а Нэвус и Андромеда продолжали стоять на берегу. Какая странная все же прогулка. Какая странная... дружба? Да уж, тут даже не заревнуешь.
– Я люблю лес, но никогда не любила сидеть на влажной и холодной земле. И залезать на деревья тоже. Моя старшая сестра, Белла, преуспела во всем этом. Она была диким огнем еще тогда, а Цисси… – не ком в горле, но что-то встает поперек при попытке говорить о младшей, о вновь утерянной – как знать, может, уже навсегда, и бесконечно любимой. Регулус уже мертв, и почему судьба должна быть милосерднее к ее сестре? Смерть не делает различий меж хорошими людьми и подлецами, меж стариками детьми, меж бедными и богатыми – она не устает собирать свой урожай, как будто за столетия людской жизни она еще не насытилась.

Ноги идут сами по себе, идут куда-то вдоль русла реки, и что-то там говорит язык, едва советуясь с разумом, что-то простое, обычное говорит, но не скучное, не тривиальное. Нэвус Дакворт ей сказал не думать, она и не думала, лишь пыталась сплести из бессмысленных слов амулет от страха и боли. А он ее слушал. Иногда говорил сам. Однажды они даже засмеялись, хоть по лицу Меды иногда крошился алмаз едва сдерживаемых слез. Она не знала, видел ли Нэвус. Ей было все равно.
– И знаешь, я помню, как у него лопнул в руке пузырек, и брызнула кровь. Я не стала этого больше терпеть и… Тебе с кузенами повезло, кажется, больше, – говорила Андромеда и вдруг на другом берегу увидела тень человека. Неожиданная встреча отшельников была подобна стакану холодной воды после дневного сна до обеда. Сколько же уже миновало?.. Зря она сразу не аппарировала назад. Как глупо.
– Нэвус… – остановилась она и будто впервые увидела того, кто привел ее сюда, – ты же… Ты же нужен был там, тебя же вызвали, – она с сожалением и извинением взглянула на него, – прости. Я совсем с ума сошла. Нам нужно вернуться.

Отредактировано Andromeda Tonks (17-04-2016 00:57:29)